Последний тред Стримерши Карины №989

Почему кориша умирла

>>3131611
Чакрам ушел из треда

Я сопротивлялась изо всех сил, и эта неслыханная дерзость еще ухудшила
и без того дурное мнение, которое сложилось обо мне у Бесси и мисс Эббот. Я
была прямо-таки не в себе, или, вернее, вне себя, как сказали бы французы: я
понимала, что мгновенная вспышка уже навлекла на меня всевозможные кары, и,
как всякий восставший раб, в своем отчаянии была готова на все.
- Держите ее за руки, мисс Эббот, она точно бешеная...
- Какой срам! Какой стыд! - кричала камеристка. - Разве можно так
недостойно вести себя, мисс Эйр? Бить молодого барина, сына вашей
благодетельницы! Ведь это же ваш молодой хозяин!
- Хозяин? Почему это он мой хозяин? Разве я прислуга?
- Нет, вы хуже прислуги, вы не работаете, вы дармоедка! Вот посидите
здесь и подумайте хорошенько о своем поведении.
Тем временем они втащили меня в комнату, указанную миссис Рид, и с
размаху опустили на софу. Я тотчас взвилась, как пружина, но две пары рук
схватили меня и приковали к месту.
- Если вы не будете сидеть смирно, вас придется привязать, - сказала
Бесси. - Мисс Эббот, дайте-ка мне ваши подвязки, мои она сейчас же разорвет.
Мисс Эббот отвернулась, чтобы снять с дебелой ноги подвязку. Эти
приготовления и ожидавшее меня новое бесчестие несколько охладили мой пыл.
- Не снимайте, я буду сидеть смирно! - воскликнула я и в доказательство
вцепилась руками в софу, на которой сидела.
- Ну, смотрите!.. - сказала Бесси.
Убедившись, что я действительно покорилась, она отпустила меня; а затем
обе стали передо мной, сложив руки на животе и глядя на меня подозрительно и
недоверчиво, словно сомневались в моем рассудке.
- С ней никогда еще этого не было, - произнесла наконец Бесси,
обращаясь к мисс Эббот.
- Ну, это все равно сидело в ней. Сколько раз я высказывала миссис Рид
свое мнение об этом ребенке, и миссис всегда соглашалась со мной. Нет ничего
хуже такой тихони! Я никогда не видела, чтобы ребенок ее лет был настолько
скрытен.
Бесси не ответила; но немного спустя она сказала, обратясь ко мне:
- Вы же должны понимать, мисс, чем вы обязаны миссис Рид: ведь она
кормит вас; выгони она вас отсюда, вам пришлось бы идти в работный дом.
Мне нечего было возразить ей: мысль о моей зависимости была для меня не
нова, - с тех пор как я помню себя, мне намекали на нее, укор в дармоедстве
стал для меня как бы постоянным припевом, мучительным и гнетущим, но лишь
наполовину понятным. Мисс Эббот поспешно добавила:
- И не воображайте, что вы родня барышням и мистеру Риду, если даже
миссис Рид так добра, что воспитывает вас вместе с ними. Они будут богатые,
а у вас никогда ничего не будет. Поэтому вы должны смириться и угождать им.
- Мы ведь говорим все это ради вашей же пользы, - добавила Бесси уже
мягче. - Старайтесь быть услужливой, ласковой девочкой. Тогда, может быть,
этот дом и станет для вас родным домом; а если вы будете злиться и грубить,
миссис наверняка выгонит вас отсюда.
- Кроме того, - добавила мисс Эббот, - бог непременно накажет такую
дурную девочку. Он может поразить ее смертью во время одной из ее выходок, и
что тогда будет с ней? Пойдем, Бесси, пусть посидит одна. Ни за что на свете
не хотела бы я иметь такой характер. Молитесь, мисс Эйр, а если вы не
раскаетесь, как бы кто не спустился по трубе и не утащил вас...
Они вышли, затворив за собой дверь, и заперли меня на ключ.
Красная комната была нежилой, и в ней ночевали крайне редко, вернее -
никогда, разве только наплыв гостей в Гейтсхэдхолле вынуждал хозяев
вспомнить о ней; вместе с тем это была одна из самых больших и роскошных
комнат дома. В центре, точно алтарь, высилась кровать с массивными колонками
красного дерева, завешенная пунцовым пологом; два высоких окна с всегда
опущенными шторами были наполовину скрыты ламбрекенами из той же материи,
спускавшимися фестонами и пышными складками; ковер был красный, стол в ногах
кровати покрыт алым сукном. Стены обтянуты светло-коричневой тканью с
красноватым рисунком; гардероб, туалетный стол и кресла - из полированного
красного дерева. На фоне этих глубоких темных тонов резко белела гора
пуховиков и подушек на постели, застланной белоснежным пикейным покрывалом.
Почти так же резко выделялось и мягкое кресло в белом чехле, у изголовья
кровати, со скамеечкой для ног перед ним; это кресло казалось мне каким-то
фантастическим белым троном.
В комнате стоял промозглый холод, оттого что ее редко топили; в ней
царило безмолвие, оттого что она была удалена от детской и кухни; в ней было
жутко, оттого что в нее, как я уже говорила, редко заглядывали люди. Одна
только горничная являлась сюда по субботам, чтобы смахнуть с мебели и зеркал
осевшую за неделю пыль, да еще сама миссис Рид приходила изредка, чтобы
проверить содержимое некоего потайного ящика в комоде, где хранился
фамильный архив, шкатулка с драгоценностями и миниатюра, изображавшая ее
умершего мужа; в последнем обстоятельстве, а именно в смерти мистера Рида, и
таилась загадка красной комнаты, того заклятия, которое лежало на ней,
несмотря на все ее великолепие.
С тех пор, как умер мистер Рид, прошло девять лет; именно в этой
комнате он испустил свой последний вздох; здесь он лежал мертвый; отсюда
факельщики вынесли его гроб, - и с этого дня чувство какого-то мрачного
благоговения удерживало обитателей дома от частых посещений красной комнаты.
Я все еще сидела на том месте, к которому меня как бы приковали Бесси и
злючка мисс Эббот. Это была низенькая софа, стоявшая неподалеку от
мраморного камина; передо мной высилась кровать; справа находился высокий
темный гардероб, на лакированных дверцах которого смутно отражались бледные
световые блики; слева - занавешенные окна. Огромное зеркало в простенке
между ними повторяло пустынную торжественность комнаты и кровати. Я не была
вполне уверена в том, что меня заперли, и поэтому, когда, наконец, решилась
сдвинуться с места, встала и подошла к двери. Увы! Я была узницей, не хуже,
чем в тюрьме. Возвращаться мне пришлось мимо зеркала, и я невольно заглянула
в его глубину. Все в этой призрачной глубине предстало мне темнее и
холоднее, чем в действительности, а странная маленькая фигурка, смотревшая
на меня оттуда, ее бледное лицо и руки, белеющие среди сумрака, ее горящие
страхом глаза, которые одни казались живыми в этом мертвом царстве,
действительно напоминали призрак: что-то вроде тех крошечных духов, не то
фей, не то эльфов, которые, по рассказам Бесси, выходили из пустынных,
заросших папоротником болот и внезапно появлялись перед запоздалым путником.

Помню одно: очнулась я, как после страшного кошмара; передо мною рдело
жуткое багряное сияние, перечеркнутое широкими черными полосами. Я слышала
голоса, но они едва доносились до меня, словно заглушаемые шумом ветра или
воды; волнение, неизвестность и всепоглощающий страх как бы сковали все мои
ощущения. Вскоре, однако, я почувствовала, как кто-то прикасается ко мне,
приподнимает и поддерживает меня в сидячем положении, - так бережно еще
никто ко мне не прикасался. Я прислонилась головой к подушке или к чьему-то
плечу, и мне стало так хорошо...
Еще пять минут, и туман забытья окончательно рассеялся. Теперь я
отлично понимала, что нахожусь в детской, в своей собственной кровати, и что
зловещий блеск передо мной - всего-навсего яркий огонь в камине. Была ночь;
на столе горела свеча; Бесси стояла в ногах кровати, держа таз, а рядом в
кресле сидел, склонившись надо мной, какой-то господин.
Я испытала невыразимое облегчение, благотворное чувство покоя и
безопасности, как только поняла, что в комнате находится посторонний
человек, не принадлежащий ни к обитателям Гейтсхэда, ни к родственникам
миссис Рид. Отвернувшись от Бесси (хотя ее присутствие было мне гораздо
менее неприятно, чем было бы, например, присутствие Эббот), я стала
рассматривать лицо сидевшего возле кровати господина; я знала его, это был
мистер Ллойд, аптекарь, которого миссис Рид вызывала, когда заболевал
кто-нибудь из слуг. Для себя и для своих детей она приглашала врача.
- Ну-ка, кто я? - спросил он.
Я назвала его и протянула ему руку; он взял ее, улыбаясь, и сказал:
- Ну, теперь мы будем понемножку поправляться.
Затем он снова уложил меня и, обратившись к Бесси, поручил ей особенно
следить за тем, чтобы ночью меня никто не беспокоил. Дав ей еще несколько
указаний и предупредив, что завтра опять зайдет, он удалился, к моему
глубокому огорчению: я чувствовала себя в такой безопасности, так спокойно,
пока он сидел возле моей кровати; но едва за ним закрылась дверь, как в
комнате словно потемнело и сердце у меня упало, невыразимая печаль легла на
него тяжелым камнем.
- Может быть, вы теперь заснете, мисс? - спросила Бесси с необычайной
мягкостью.
Я едва осмелилась ей ответить, опасаясь, как бы за этими словами не
последовали более грубые.
- Постараюсь.
- Может быть, вы хотите пить или скушаете что-нибудь?
- Нет, спасибо, Бесси.
- Тогда я, пожалуй, лягу, уже первый час; но вы меня кликните, если вам
ночью что понадобится.
Какое небывалое внимание! Оно придало мне мужества, и я спросила:
- Бесси, что со мной случилось? Я больна?
- Вам стало нехорошо в красной комнате, наверно от плача; но теперь вы
скоро поправитесь.
Затем Бесси ушла в каморку для горничных, находившуюся по соседству с
детской. И я слышала, как она сказала:
- Сара, приходи ко мне спать в детскую; ни за что на свете я не
останусь одна с бедной девочкой. А вдруг она умрет!.. Как странно, что с ней
случился этот припадок... Хотела бы я знать, видела она что-нибудь или нет?
Все-таки барыня была на этот раз чересчур строга к ней.
Она вернулась вместе с Сарой; они легли, но по крайней мере с полчаса
еще шептались, прежде чем заснуть. Я уловила обрывки их разговора, из
которых слишком хорошо поняла, о чем шла речь:
- Что-то в белом пронеслось мимо нее и исчезло... А за ним - громадная
черная собака... Три громких удара в дверь... На кладбище горел свет, как
раз над его могилой... - и так далее.
Наконец обе они заснули; свеча и камин погасли. Для меня часы этой
бесконечной ночи проходили в томительной бессоннице. Ужас держал в
одинаковом напряжении мой слух, зрение и мысль, - ужас, который ведом только
детям.
Происшествие в красной комнате прошло для меня сравнительно
благополучно, не вызвав никакой серьезной или продолжительной болезни, оно
сопровождалось лишь потрясением нервной системы, следы которого остались до
сих пор. Да, миссис Рид, сколькими душевными муками я обязана вам! Но мой
долг простить вас, ибо вы не ведали, что творили: терзая все струны моего
сердца, вы воображали, что только искореняете мои дурные наклонности.
На другой день, около полудня, я встала с постели, оделась и,
закутанная в теплый платок, села у камина, чувствуя страшную слабость и
разбитость, но гораздо мучительнее была невыразимая сердечная тоска,
непрерывно вызывавшая на мои глаза тихие слезы; не успевала я стереть со
щеки одну соленую каплю, как ее нагоняла другая. Мои слезы лились, хотя я
должна была бы чувствовать себя счастливой, ибо никого из Ридов не было
дома. Все они уехали кататься в коляске со своей мамой. Эббот тоже не
показывалась - она шила в соседней комнате, и только Бесси ходила туда и
сюда, расставляла игрушки и прибирала в ящиках комода, время от времени
обращаясь ко мне с непривычно ласковыми словами. Все это должно было бы
казаться мне сущим раем, ведь я привыкла жить под угрозой вечных выговоров и
понуканий. Однако мои нервы были сейчас в таком расстройстве, что никакая
тишина не могла их успокоить, никакие удовольствия не могли приятно
возбудить.
Бесси спустилась в кухню и принесла мне сладкий пирожок, он лежал на
ярко расписанной фарфоровой тарелке с райской птицей в венке из незабудок и
полураспустившихся роз; эта тарелка обычно вызывала во мне восхищение, я не
раз просила, чтобы мне позволили подержать ее в руках и рассмотреть
подробнее, но до сих пор меня не удостаивали такой милости. И вот
драгоценная тарелка очутилась у меня на коленях, и Бесси ласково уговаривала
меня скушать лежавшее на ней лакомство. Тщетное великодушие! Оно пришло
слишком поздно, как и многие дары, которых мы жаждем и в которых нам долго
отказывают! Есть пирожок я не стала, а яркое оперение птицы и окраска цветов
показались мне странно поблекшими; я отодвинула от себя тарелку. Бесси
спросила, не дать ли мне какую-нибудь книжку. Слово "книга" вызвало во мне
мимолетное оживление, и я попросила принести из библиотеки "Путешествия
Гулливера". Эту книгу я перечитывала вновь и вновь с восхищением. Я была
уверена, что там рассказывается о действительных происшествиях, и это
повествование вызывало во мне более глубокий интерес, чем обычные волшебные
сказки. Убедившись в том, что ни под листьями наперстянки и колокольчиков,
ни под шляпками грибов, ни в тени старых, обвитых плющом ветхих стен мне
эльфов не найти, я пришла к печальному выводу, что все они перекочевали из
Англии в какую-нибудь дикую, неведомую страну, где кругом только густой
девственный лес и где почти нет людей, - тогда как лилипуты и великаны
действительно живут на земле; и я нисколько не сомневалась, что некогда мне
удастся совершить дальнее путешествие и я увижу собственными глазами
миниатюрные пашни, долины и деревья, крошечных человечков, коров, овец и
птиц одного из этих царств, а также высокие, как лес, колосья, гигантских
догов, чудовищных кошек и подобных башням мужчин и женщин другого царства.
Но когда я теперь держала в руках любимую книгу и, перелистывая страницу за
страницей, искала в ее удивительных картинках того очарования, которое
раньше неизменно в них находила, - все казалось мне пугающе-мрачным.
Великаны представлялись долговязыми чудищами, лилипуты - злыми и
безобразными гномами, а сам Гулливер унылым странником в неведомых и диких
краях. Я захлопнула книгу, не решаясь читать дальше, и положила ее на стол
рядом с нетронутым пирожком.
Бесси кончила вытирать пыль и прибирать комнату, вымыла руки и, открыв
в комоде ящичек, полный красивых шелковых и атласных лоскутков, принялась
мастерить новую шляпку для куклы Джорджианы. При этом она запела:

об

Она была уже совсем рядом, но я все еще не видела ее. И вдруг, кроме
топота, я услышала шорох, и из кустов выбежала огромная собака, резко
выделявшаяся на фоне бурого орешника своей черной с белым шерстью. Она в
точности соответствовала воплощению Гитраша, как его описывала Бесси:
существо, похожее на льва, с длинной шерстью и крупной головой. Пес спокойно
пробежал мимо, даже не обратив на меня загадочного собачьего взора, как мне
и представлялось заранее. Позади шла лошадь, очень крупная; на ней сидел
всадник. Появление человеческого существа - всадника - сразу же рассеяло
чары. Никто никогда не ездил верхом на Гитраше, он всегда появлялся один;
духи же, насколько я понимала, хотя и могли принимать образ бессловесного
животного, вряд ли соблазнились бы оболочкой обыкновенного человека. Нет,
это был не Гитраш, а просто путник, спешивший в Милкот ближайшей дорогой. Он
миновал меня, и я продолжала идти вперед, но, сделав несколько шагов,
обернулась: я услышала, что лошадь скользит по обледенелой тропинке. Путник
воскликнул: "Этого еще не хватало!", и тут же лошадь грохнулась. Я
остановилась. Конь и всадник лежали на земле. Собака подбежала и,
убедившись, что и всадник и лошадь беспомощны, начала лаять так громко, что
вечерние холмы отозвались звонким эхом на этот басистый лай, неожиданно
гулкий и мощный. Она обнюхала поверженного всадника, и его коня, а затем
подбежала ко мне, - ведь это все, что она могла сделать: кругом не было
никого, чтобы просить о помощи. И я вняла ее молчаливой мольбе и подошла к
всаднику, который силился выпутаться из стремян. Судя по его энергичным
движениям, он, видимо, не очень пострадал при падении; все же я не
удержалась и спросила его:
- Вы ушиблись, сэр?
Кажется, он выругался, но я и сейчас в этом не уверена; во всяком
случае, он пробормотал что-то и не сразу ответил.
- Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? - снова спросила я.
- Отойдите куда-нибудь подальше, - ответил он наконец и приподнялся,
сначала встав на колени, а затем во весь рост. После этого раздался грохот
скользящих копыт, стук и звон, сопровождаемые понуканием всадника, а также
лаем и прыжками пса, и я невольно отступила как можно дальше. Однако мне не
хотелось уходить, не увидев результата этих усилий. Наконец попытки
увенчались успехом: лошадь снова стала на ноги, а собака успокоилась после
приказа хозяина: "Куш, Пилот!" Тогда путник, наклонившись, стал ощупывать
свое колено и ступню, словно проверяя их целость; видимо, он все же
испытывал боль, ибо схватился за ступеньку, с которой я только что
поднялась, и сел на нее.
Мне очень хотелось быть ему полезной или по крайней мере проявить
внимание, и я опять подошла к нему.
- Если вы ушиблись, сэр, и вам нужна помощь, я могу сходить в
Торнфильдхолл или Хэй.
- Благодарю вас, я и так обойдусь! Кости у меня целы, просто вывих, - и
он, снова приподнявшись, сделал попытку стать на ноги, однако это движение
вызвало у него болезненное "ой!".
Еще не окончательно стемнело, да и луна светила все ярче, так что я
видела его совершенно отчетливо. На нем был плащ для верховой езды с меховым
воротником и стальными застежками. Фигуру его было трудно рассмотреть, но он
казался среднего роста и широкоплеч. Лицо смуглое, черты суровые, лоб
массивный. Глаза под густыми сросшимися бровями горели гневным упрямством.
Уже не юноша, он, пожалуй, еще не достиг средних лет, - ему могло быть около
тридцати пяти. Я не чувствовала перед ним ни страха, ни особой робости. Будь
он романтическим молодым героем, я бы не отважилась надоедать ему
расспросами и навязывать свои услуги, но я, вероятно, еще не видела красивых
юношей и, уж конечно, ни с одним не говорила. В теории я преклонялась перед
красотой, галантностью, обаятельностью; но если бы я встретила все эти
достоинства, воплощенными в мужском образе, я бы сразу поняла, что такой
человек не найдет во мне ничего притягательного, и бежала бы от него, как от
огня или молнии, которые скорее пугают, чем влекут к себе.
Если бы незнакомец улыбнулся мне и добродушно ответил, когда я
обратилась к нему, если бы отклонил мою просьбу с приветливой
благодарностью, - я, может быть, пошла бы дальше, не возобновив своих
вопросов; но его сердитый вид и резкий тон придали мне смелости. Корда он
сделал мне знак уйти, я осталась на месте и заявила:
- Я ни в коем случае не могу бросить вас здесь, сэр, в такой поздний
час, на пустынной дороге; по крайней мере пока вы не окажетесь в силах сесть
на лошадь.
Когда я сказала это, он поднял глаза. До сих пор он едва ли хоть раз
взглянул на меня.
- Вам самой давно пора быть дома, - сказал он, - если ваш дом по
соседству. Откуда вы взялись?
- Вон оттуда, снизу. И я ничуть не боюсь, - ведь светит луна; я с
удовольствием сбегаю в Хэй, если хотите; да мне и нужно туда на почту -
отправить письмо.
- Вы живете там, внизу? Вы хотите сказать - вон в том доме с башнями? -
спросил он, указывая на Торнфильдхолл, залитый ярким лунным светом и тем
резче выделявшийся на фоне лесов, которые издали казались сплошной темной
массой.
- Да, сэр.
- А чей это дом?
- Мистера Рочестера.
- Вы знаете мистера Рочестера?
- Нет, я его никогда не видела.
- Разве он не живет там?
- Нет.
- А вы знаете, где он теперь?
- Нет, не знаю.
- Вы не прислуга в доме, это ясно. Вы... - Он остановился, окинув
взглядом мою одежду, которая была, как всегда, очень проста: черный
мериносовый плащ и черная касторовая шляпка; и то и другое не надела бы даже
камеристка знатной дамы. Он, видимо, затруднялся решить, кто же перед ним. Я
помогла ему:
- Я гувернантка.
- Ах, гувернантка, - повторил он. - Черт побери, я и забыл!
Гувернантка! - и снова принялся рассматривать меня. Минуты через две он
поднялся со ступеньки, но едва сделал движение, как лицо его снова
исказилось от боли.
- Я не стану посылать вас за помощью, - сказал он, - но вы сами можете
мне помочь, если будете так добры.
- Хорошо, сэр.
- У вас нет зонтика, которым я мог бы воспользоваться как тростью?
- Нет.
- Тогда постарайтесь взять мою лошадь и подвести ее ко мне. Вы не
боитесь?
Сама я побоялась бы коснуться лошади, но так как мне было предложено
это сделать, пришлось послушаться. Положив свою муфту на ограду, я подошла к
рослому коню и попыталась схватить его за уздечку, однако лошадь была
горячая и не давала мне приблизиться. Я делала все новые попытки, но тщетно.
При этом я смертельно боялась ее передних копыт, которыми она непрерывно
била. Путник ждал, наблюдая за мной; наконец он рассмеялся.
- Да, уж я вижу, - сказал он, - гора отказывается идти к Магомету!
Поэтому все, что вы можете сделать, это помочь Магомету подойти к горе.
Я приблизилась к нему.
- Извините меня, - сказал он, - необходимость заставляет меня
воспользоваться вашей помощью.
Его рука тяжело легла на мое плечо, и, весьма ощутительно надавив на
него, путник доковылял до своей лошади. Как только ему удалось взять в руки
уздечку, он сразу же подчинил себе коня и вскочил в седло, делая при этом
ужасные гримасы, так как вывихнутая щиколотка причиняла ему при каждом
движении резкую боль.
- Ну вот, - сказал он; и я видела, что он уже не кусает себе губы. -
Дайте мне мой хлыст, вон он лежит возле изгороди.
Я поискала хлыст и подала ему.
- Благодарю вас, а теперь бегите с вашим письмом в Хэй и возвращайтесь
как можно скорее домой.
Он коснулся лошади шпорами, она взвилась на дыбы, затем поскакала
галопом. Собака бросилась следом, и все трое быстро исчезли из виду, -

Как вереск, что в степи сухой
Уносит, воя, ветер.

Я подобрала свою муфту и зашагала дальше. Эпизод был закончен и уже
отошел в прошлое; в нем не было ничего значительного, ничего романтического
и, пожалуй, ничего интересного; и все же он внес какое-то разнообразие хотя
бы в один час моей бесцветной жизни. Кто-то нуждался в моей помощи и
попросил ее; я ее оказала. Мне удалось что-то сделать, и я была рада этому

танцевал так долго без отдыха. Я вообще не особо люблю танцы; за то, что сегодня не ударил в грязь лицом, спасибо маме – семнадцать лет назад она решила, что мальчик обязан уметь танцевать, и каждое воскресенье отправляла меня в танцкласс, не слушая возмущенных криков и жалоб на разболевшийся живот. Прости, мама, но откуда же я тогда мог знать, что мне придется танцевать с ангелами во плоти?
Я присел на скамью и привалился спиной к стене. Никаких мерзких запахов, никаких видений. Выступы бревен были приятны на ощупь, я двинул плечами вверх‑вниз, почему‑то вспомнились карусели. И так же, как в детстве, люди улыбались мне отовсюду. Миссис Гар‑делл приветливо помахала с другой стороны зала, сидящая рядом с ней крохотная старушка тоже махнула кружевным платочком. Я больше не был чужаком, и все, что для этого понадобилось: принять выпивку из рук местного бармена и пригласить женщину на танец. Вот бы в Эл‑Эй так – в нашем доме, где к нам с Джейком соседи почти год присматривались, прежде чем начали при встречах произносить «добрый день». Или в том снобистском квартале, где живет Терри Прескотт. Блин, я туда до сих пор приезжаю с опаской: вдруг охрана решит, что недостаточно респектабелен? А здесь так же уютно, как в родительском доме в День Благодарения, среди толпы родственников всех возрастов.
Всех возрастов… Вот чего не хватало на моухейских танцах. Детей. Младше толстой девочки, которая болтала с близняшками, здесь никого не было. Правильно, а чего я хотел? Чтобы малышей притащили на вечерние танцульки, а то под ногами путаться некому? Это я в какой‑то книге вычитал, что в деревне дети всегда рядом с родителями, на танцах, на всех праздниках, а на самом деле много вечеринок с детьми видел? Так что все в порядке. Джейк недаром назвал эту деревушку райским уголком. Радость, веселье, уют, доброжелательность – чего еще хотеть?
Рядом со мной кто‑то сел. Делберт Энсон. Он явно не танцевал: не запыхался и усталым не выглядел. Только унылым. Смотрел себе на колени, углы сжатых губ опустились.
– Извините, мистер Хиллбери, – наконец пробормотал он. – Я не должен был вам дерзить. Прошу прощения.
– Забыли.
Взгляд мальчика взметнулся, но мигом вернулся к сложенным на коленях рукам.
– Вам тут нравится?
– Да, – теперь я был уверен, что говорю правду. – Удивительно приветливые люди.
Делберт сглотнул.
– Вы за один вечер можете определить, какие люди перед вами?
Так, началась философия. Самая заразная болезнь для подростков, куда там ветрянке с корью.
– Могу, – коротко ответил я.
– И мистер Риденс говорит, что может. Так в больших городах принято?
– Там еще принято отправлять детишек спать не позже десяти. Тебя, наверное, сейчас мать позовет.
Второй дешевый ход за вечер, будто я не на пятнадцать лет, а всего на год старше – и гордость за этот факт меня распирает. Я рассердился на себя, а Делберт покачал головой.
– Мама меня утром разбудит, а успею выспаться или нет – моя забота. У нас слюнявчики до совершеннолетия не носят. А вы в воскресенье уедете или в субботу?
– Может, подзадержусь.
– Не надо. – Он понял, что снова выглядит странно, и замялся. – Я в том смысле, что вам здесь компании нет. Мистер Риденс только своей рукописью занят, а кроме него вам и поговорить толком не с кем.
– А с тобой?
Его взгляд стал таким же, как на поле, когда он смотрел на отца. Взгляд щенка, знающего, что он облезлый и хромоногий, так что почесывать ему брюшко никто не станет.
– Шутите? О чем вам со мной говорить, я же ничего не знаю.
– Ты всю жизнь здесь живешь?
– Конечно.
– Значит, знаешь все, что мне может понадобиться. Местность, растения, – я горячечно придумывал, что мне якобы надо узнать. – Животных, какие тут водятся, птиц. Я буду описывать окрестности, а ты меня проконсультируешь.
– Правда? – глаза мальчика заблестели.
Я не ответил, через голову сидящего Делберта увидев его брата. Дилан хотел танцевать с Айрис О'Дон‑нел, но выражал свое желание так же любезно, как ополоумевший от весеннего гона заяц, неожиданно налетевший на самку. Ухватив девочку за руку чуть ниже локтя, он тащил ее к танцующим, преодолевая сопротивление. Айрис морщилась от боли, отталкивала руку парня, а с другой стороны нахмуренная Айлин толкала его в плечо, но крика сестры не поднимали. Может, боялись, что отец прибьет дурака, а может, в Моухее в таких ситуациях женщина изначально считается виноватой. Я не из тех, кто оправдывает насильников: куда, мол, беднягам было устоять против женской провокации? Это же она вот так шла, вот так вертела бедрами, вот такую юбку надела. А накинулась бы на такого защитничка баба из породы тяжеловесов за то, что он вот так ходит, вот такие брюки носит, вот так пепел с сигареты стряхивает, и прихватила бы его эта баба походя по всем статьям, разбив морду и угрожая ножом, вот тогда я бы послушал, что добровольные адвокаты запоют. Хотя и так могу представить.
Делберт проследил за моим взглядом и вскочил, забыв о полученной час назад трепке. Он торопливо пошел к брату, а я направился следом, как иногда ходил за Джейком, опасаясь, что этот вечно витающий за облаками олух отчебучит что‑то, дающее бесплатный ордер на больничную койку. Сейчас я бы с удовольствием выписал такой документ Дилану.
Айлин первой заметила нас и громко произнесла мое имя. Сглаживая ситуацию, она заулыбалась, а наследный принц рода Энсонов оглянулся, оскалился и, оттолкнув ее сестру, преувеличенно вежливо предложил Айлин руку. Делберт остановился и негромко позвал Айрис, но она отступала, поглядывая то на него, то на меня, то на Дилана, и, когда решила, что никто из нас до нее не дотянется, бегом выскочила за дверь. Делберт кинулся за ней, зато Айлин и не глянула вслед сестре. Улыбнулась кавалеру, и они пошли танцевать. К моему удивлению, танцевал Дилан неплохо.
От стойки Джейк завопил:
– Уолт, иди сюда скорее!
Вокруг Ларри О'Доннела толпились жаждущие, и мой друг красовался в середине толпы как почетный гость. Я разделил с ним общее внимание и до конца вечера отключился от проблем подростков. Первым эту тему затронул Джейк, когда после долгих прощаний и обещаний обязательно заглянуть в гости мы возвращались домой.
– Я видел, ты снова с Делбертом трепался, – сказал он. – Нравится паренек?
Я пожал плечами:
– Запуганный, но сердцевина, кажется, есть.
– Он здесь самый горячий поклонник моего творчества. У тебя ничего не просил почитать?
– Нет.
– А за мной с первого дня бегал, как щенок: можно посмотреть, что вы пишете? А у вас никаких книг с собой нет? А можно взять почитать?
– Разве ты привез с собой книги?
– Купил по дороге «Моби Дика» и детектив Ивена Хантера. Отдал ему обе.
– Рецензию получил? Джейк покачал головой.
– Мальчишка целыми днями в поле не разгибается. Когда читаешь в свободное время, которого у тебя нет…
– То здорово экономишь на книгах. Библиотека здесь прогорела бы.
– Кинотеатр тоже. Здесь даже телевизоры не у всех.
– Перестань!
– А ты посчитай антенны, – логично предложил Джейк.
Он бы еще предложил комаров посчитать в такой темноте! Но я был доволен: Джейк не вздрагивал, не вспоминал о своих кошмарах, ничего не боялся и вел машину так уверенно, будто прожил в Моухее всю жизнь. Я бы обязательно наскочил на колдобину. Свет из окон до дороги не дотягивался, а вдоль нее никаких фонарей не было. «Свои знают путь, – объявляла темнота, – а чужаки пусть сюда не суются!»

ГЛАВА 5

Я шел по бульвару Сансет, разглядывая девушек, и лениво представлял, что скажет Энни, когда, явившись из телестудии за полночь, обнаружит у меня в постели вот эту цыпочку с грудью на зависть Памеле Андерсон… Или ту, с красивыми ногами… Нет, вон ту, у которой в придачу к роскошной груди и длинным ногам еще и длинные светлые волосы. Да это же Айлин! Айлин О'Доннел собственной персоной прогуливалась по ночному Лос‑Анджелесу, и я автоматически окликнул ее, пошел навстречу, уже готовый услышать, что обознался. Но это действительно была Айлин, и никто, глядя на ее раскованную походку, гордо вскинутую голову и сверкающий стразами топ, туго натянутый на

– Сами они козлы, – автоматически огрызнулся Джейк. Значит, полностью оклемался. – Будешь слушать или перебивать? Тогда вали спать.
– А ты опять заорешь?
Взгляд Джейка в который раз метнулся к обрывкам.
– Не заору, не бойся. Самому, что ли, кошмары никогда не снились?
Я разлил по рюмкам остатки «Уайлд теркл», положил пустую бутылку на пол и ногой толкнул ее к Джейку под кровать.
– К мусорному ведру идти не буду, сам утром вынесешь. А если пообещаешь больше не вопить, утром и поговорим. Я спать хочу.
– Нет! – Джейк вскинулся, будто это не он только что предлагал мне «валить». – Не уходи! А то опять… Не уходи, пожалуйста!
– У тебя снотворное есть?
– Нет. Слушай, я все объясню. Только выслушай! Я ерзнул на твердом стуле, отпил глоток и кивнул.
Испуг, уходя, уволок за собой бодрость, меня действительно начало клонить в сон. Если рассказ затянется, усну прямо здесь. Спой мне колыбельную, дружок… Впрочем, на таком сиденье не уснешь. Который час? За окном темно, хоть глаз выколи, часы я вечером снял, а Джейковы где? Ни на руке, ни на тумбочке нет.
– Мне так хорошо писалось, – сказал Джейк. – Мысли потоком шли, у меня тут почти все время так. Думал, сегодня после выпивки усну быстро, а сам часа два писал без передышки, даже рука заныла. И так здорово получалось!
Он поднял правую руку и продемонстрировал мне красное пятно на пальце, след давления ручки. Удивил, нечего сказать: у него эта «профессиональная мозоль» и в Эл‑Эй месяцами не сходила.
– А потом уснул – и все, о чем писал, увидел. – Джейк поежился. – Только не на чужой планете, а тут, в Моухее. Вот этот дом, спальня, а со страниц инопланетяне лезут. Как из луж выныривают. И вождь их…
Теперь он не просто поежился: вздрогнул и еще раз по‑детски мотнул головой.
– Я его боюсь, Уолт. До смерти боюсь. А он с листа выбрался и прямо на меня попер.
– Как он выглядел?
– Не знаю. Большой, темный… мохнатый, кажется.
– Медведь, что ли?
– Тебе бы такого медведя увидеть! – Джейк подтянул одеяло, завернулся в него и глубоко вздохнул. – Я свихнусь, Уолт. Если это не прекратится, точно свихнусь.
– Значит, чтобы не свихнуться, не будешь пару дней ничего сочинять. Утром погуляем до завтрака, потом – до обеда. Покажешь мне местные достопримечательности.
Джейк слушал меня, кивая, как ребенок, и это было неприятно. Я всегда питал уважение к бунтарям и не хотел видеть, как вечный бунтарь, проколотившись ночь в кошмарах, становится готовым на что угодно, лишь бы больше их не видеть.
Я пожалел, что в самом деле не купил по дороге снотворного. Ничего, завтра… то есть сегодня днем, выясню, есть ли в Моухее аптека, и если нет, съезжу в Гэлтаун. А заодно запасусь там виски. Почему‑то вспомнилось предупреждение Делберта. Не пейте виски сегодня вечером… Джейк пил много. Может, здесь принято к виски добавлять, кроме содовой, какое‑нибудь наркотизирующее вещество? Поэтому мальчишка и не удивился, что я глюки ловлю. А Джейка вот теперь пробило. Корчится, как конченый торчок.
– Ложись и успокойся, – твердо сказал я. Примерно таким тоном говорила со мной в детстве мама, если я капризничал. – Все в порядке, не из‑за чего психовать. Не думай об этом романе и сам не заметишь, как уснешь. Почитай про себя стихи, если хочешь.
Джейк покорно улегся. Натянул одеяло, опять‑таки по‑детски сунул ладони под подушку и, зажмурившись, пробормотал «спокойной ночи». Но когда я протянул руку к выключателю на дверном косяке, он крикнул:
–Не надо!
Я дернулся от испуга и рассердился.
– Хватит дурака валять!
– Извини. Но я подумал, ты сейчас свет выключишь. Не надо. Я здесь с первой недели сплю только при свете.
– Я днем найду телефон и позвоню Терри. Он знает пару дельных психоаналитиков.
Джейк хихикнул, показывая, что оценил шутку. Черта с два это была шутка! Но заводиться я не стал. Пусть хихикает. Пусть спит или орет, я в няньки не нанимался.
Кстати, может, в мой роман ввести няньку? Симпатичную молодую женщину, которая понимает героя… Нет, делает вид, что понимает, а на самом деле просто хочет отхватить себе богатого мужа. Герой поддастся, поверит и уедет с ней на уик‑энд, а его жена…
Я уснул, не придумав, что бы такого подлого или благородного могла сделать жена. Она, между прочим, представлялась мне теперь похожей на Кэтлин О'Доннел. Хоть меняй все прежние описания! Может, и изменю… Когда проснусь.

*

Разбудил меня трубный голос миссис Гарделл. Она за что‑то выговаривала Джейку, беззлобно, как любящая мать, но громко, как кавалерийский полковник. Что он отвечал, я не слышал. Поднялся, потянулся… Можно было бы еще часок поспать, я все равно не признаю пословицу о ранней пташке и червячке с тех пор, как мне Билли Родвэй растолковал, что сожранный червячок тоже рано поднялся, кретин. Но спать под тирады миссис Гарделл, наверное, и Рип Ван Винкль не смог бы.
Что‑то стукнуло в окно. Я обернулся и увидел Делберта Энсона. Мальчишка запрокинул голову, пытаясь разглядеть мой силуэт за занавеской. На нем были джинсы и, кажется, та же рубашка, что и вчера вечером.
Откинув гардину, я не меньше минуты дергал окно, пытаясь его открыть. Честное слово, поступить в университет было легче! Наконец рама со скрипом подалась. На лице Делберта сразу засияла счастливая улыбка – как вчера днем, когда он подтверждал, что Джейк живет здесь.
– Добрый день, мистер Хиллбери! – выпалил он.
День? А куда, в таком случае, девалось утро? Насколько я знаю, день наступает во время ланча, а не в момент, когда человек только‑только продрал глаза.
– Привет, – ответил я. – Я не заметил, как солнце взошло.
В глазах Делберта сверкнула лукавинка, но на язык он ее не пустил.
– Отец позволил мне побродить с вами, пока он с ланчем управится. Идете, сэр?
– Я тоже не прочь бы позавтракать. А ты?
– Я утром плотно поел. – Он не отвел глаз. Я уже оценил его талант честно врать. – Но если вы сейчас не можете выйти, придется перенести прогулку на вечер. Когда мы работу закончим.
– Снова камни таскаете?… А без тебя отец не обойдется?
Делберт улыбнулся еще шире.
– И спрашивать нечего.
– А если я лично его попрошу на пару часов тебя отпустить? – красоты природы я, конечно, сам мог рассмотреть и, честно говоря, вообще плевать на них 1 хотел, но еще раз освободить мальчишку от изматывающего труда, который ему не по силам, казалось неплохим делом.
– Тогда… может быть, – Делберт передернул плечами. – Вы моему отцу понравились, сэр.
Дверь у меня за спиной открылась с каким‑то похрустывающим звуком. Понятно, что я не обратил на него внимания ночью, когда мчался к Джейку, но вчера дверь вроде бы не скрипела.
– С кем это вы болтаете, мистер Хиллбери? – поинтересовалась миссис Гарделл. – А ну, пошел отсюда, паршивец!
Я представить не мог, что дама ее возраста и ее комплекции способна с такой скоростью промчаться по комнате.
– Пошел вон! – повторила она, уставившись на мальчика яростным взглядом. – Дел у тебя других нет, что ли? Ишь, взял привычку: под чужими окнами шнырять! Выродок!

– А те листы, что я порвал?
– Какие листы?
Пришлось в двух словах объяснить, о чем я говорю. Джейк захлопал глазами:
– Что, правда? Наверное, миссис Гарделл обрывки убрала, пока я спал. А ты не врешь?
Я прикусил ноготь в качестве клятвы и показал на лист в его руке:
– То же самое, слово в слово.
– Да ну? – приличия ради Джейк изобразил удивление. И тут же расплылся в улыбке. – Такое с гениями случается, знаешь?
Гений! Со склада удобрений… Не соображает, что ли, что Нобелевку «за самый гениальный заскок» пока еще не дают?
– Сейчас не боишься, что со страниц монстры полезут? – хмыкнул я.
– Со страниц? – но он быстро сообразил, что к чему. – Это мне снилось? Ничего не помню, Уолт. Раньше помнил, а теперь – ничегошеньки. Видишь, как хорошо ты на меня влияешь.
– Ага. Амнезирующий окружающих живой организм. Можешь это куда‑нибудь вставить.
Скажите, пожалуйста, кто меня за язык тянул? У Джейка глаза засверкали, как у ребенка, который в коробке с надписью «макароны» обнаружил модель звездолета.
– Амнезирующий окружающих, – пробормотал он. – Блин, Уолт… Живое существо, контакт с которым приводит к частичной… нет, к полной потере памяти… Уолт, ты тоже гений. Мы с тобой гении. На Сермахлоне будут такие животные. А чтобы восстановить память… Чтобы восстановить, надо…
На меня уставились уже ничего не видящие глаза. Звать этого одержимого на прогулку не имело смысла. Для очистки совести я все‑таки предложил побродить часок, но ответа не получил: Джейк наискось по листу записывал названия сермахлонских растений, из которых можно приготовить зелье для восстановления памяти. Красавица сварит это зелье для капитана, и он вспомнит, что значит слово «Земля», а Джон Рассел в это время изловит амнезируюшего зверька, и зверек сам полезет к напитку, а когда он его выпьет, он станет… Черт, чем же эта сволочь станет? Ладно, потом. Пока зелье… Красавица пошла собирать травы…
Хотел бы я знать, а для восстановления психической нормальности на Сермахлоне ничего не растет? Я бы слетал за пучком такой травки, заварить Джейку вместо чая.



По накатанной колее я дошел до поля, которое расчищали Энсоны. Они не сразу заметили меня, двумя ломами выворачивая из земли настоящий валун. Как я вчера эту каменюгу не заметил? И почему отец обоих сыновей не берет работать? Пусть Дилан – любимчик, но хоть немного помочь мог бы. Впрочем, и без Дилана дело шло в хорошем темпе. Груда камней на краю поля по сравнению со вчерашним днем заметно выросла.
Я остановился возле нее и стал рассматривать серые бока камней, отмеченные выбоинами и украшенные прилипшей травой. На нижних травы было особенно много, она буквально облепила неровную поверхность. Слишком густой слой для обычных стебельков, налипших, когда камень катился по полю. Присев на корточки, я обнаружил, что эти куски валунов обросли мхом. Толстые пушистые стебельки не длиннее дюйма покрыли камни до половины, будто в махровое полотенце укутали. Я отщипнул один стебель, на ощупь оказавшийся не мягким, а колючим, поднес его к носу, но уловил только запах пыли. Крохотные иголочки кололи мне пальцы. Вот и верь после этого, что мох всегда мягкий. Книги обманывают нас с детства: все мои знания о мхах укладывались в несколько предложений из сказок вроде «устал Джек и прилег поспать на мох». Посмотрел бы я, как Джек на этом мху выспится!
Земля дрогнула, принимая вес нового камня, катящегося в мою сторону, и, едва я поднял голову, громоздкий валун дополнил кучу, тяжело ударившись о другую глыбу. Роджер Энсон выпрямился и вытер со лба пот. Его лицо налилось краской, дыхание сбилось. Я видел, как поверх набухших мышц на руках пульсируют вздутые вены.
– Самый здоровенный, – выдохнул Роджер. – Теперь быстрее дело пойдет. День добрый, мистер Хиллбери. Погулять вышли?
Делберт молчал. Он тоже запыхался и раскраснелся: валун они с отцом толкали вместе. Но если Роджер шумно дышал и массировал себе руки, его сын отвернулся, низко опустив голову. Спина слегка подрагивала, но мальчик старался не издать ни звука. Снова синдром побитого щенка.
– Здесь смотреть не на что, – сказал Роджер. – Голая земля да камни. Вы бы за холмы прошлись, там красивые луга. И небольшая рощица есть. Вон туда, к востоку идите.
– Если отпустите со мной Делберта.
– Ему работать надо. И так вместо завтрака где‑то шлялся.
– Это моя вина. Поверьте, Роджер, он мне очень нужен, – я постарался вложить в голос максимум убеждения.
– Зачем?
Пришлось повторить вчерашнюю выдумку о «консультации» насчет местной природы.
– Вы мне здорово помогли, –улыбнулся я под конец. – Хорошо бы, и сын ваш помог.
– Я помог? – искренне удивился Роджер. – Чем это?
Я выложил идею насчет сборника рассказов «Кроличья жизнь» (приятно уверенный, что Энсон не кинется тут же за ручкой или диктофоном. Общаться не с писателями – одно удовольствие).
– Почему кроличья, если вы о людях писать собираетесь? – Роджер удивился еще сильнее.
– Это метафора. В характере многих людей есть кроличьи черты. А у других – волчьи. Или змеиные. Понимаете?
Он повертел головой. То ли показывал, что я не совсем нормальный (ну и пусть, все равно в сравнении с Джейком я образец здравомыслия), то ли шея затекла.
– Один черт знает, мистер Хиллбери, зачем людей называть кроликами. Но если вы это помощью считаете, так я могу тысячу таких названий придумать. А что вы из них сделаете – ваша забота.
– Может, вас опишу.
– Зря, – он усмехнулся. – Я ведь обычный деревенский работяга, про таких читать никто не станет. И кино не снимут. Сейчас ведь книги зачем пишут? Чтобы потом кино сняли, верно?
Я пожал плечами.
– Для меня изданная книга дороже.
– Ясное дело, – кивнул Роджер. – В кино‑то ваша фамилия в начале и в конце на секунду мелькнет, а на книжной обложке ее люди сто раз прочтут – каждый раз, как будут книжку открывать и закрывать.
Мне это преимущество книгоиздания перед кинематографом никогда в голову не приходило, и теперь я рассмеялся. Роджер тоже хохотнул.
– Небось большие деньги получите, когда книжку напечатают? – спросил он. – Сколько за название полагается?
– Тысяча, – улыбнулся я. – А за консультации – три.
– Так, может, я вас и проконсультирую? Чего будете на этого выродка время терять?
Он оглянулся и небрежно, походя хлопнул Делберта по затылку. Мальчишка вздрогнул, но пикнуть не посмел. И я тоже потерял дар речи. Ну ладно, миссис Гарделл вопила «выродок», многие старухи так себя ведут. Когда я был подростком, наша соседка‑пенсионерка как только ни называла нас с Билли. Может, и «выродок» пару раз мелькнуло. Но чтобы отец вот так ни с того ни с сего обругал, еще и ударил! Я ничего не понимал.
– Не хотите? – по‑своему истолковал мое выражение лица Роджер. – Тогда берите его на здоровье, мы в Моухее гостям ни в чем не отказываем. Но на три тысячи он вам точно ничего рассказать не сможет.
– Я подсчитаю, на сколько расскажет.
Шутить мне не хотелось, но и читать нотацию о гуманном воспитании человеку, который лет на двадцать меня старше – тоже. Лучше потом Джейка расспрошу, может, он знает, почему на мальчишку все отрываются.
– Иди! – приказал сыну Роджер. – И если будете идти мимо дома Маккини, скажешь Чарли и Дольфу, чтобы пришли мне помочь.
– Хорошо, папа, – пробормотал Делберт.

А мне ничего не осталось, как пообещать, что к Маккини мы зайдем первым делом. Роджер кивнул и пошел к своим камням. На поле их оставалось еще очень много. Глупо было выбрать такой каменистый участок для расчистки. Честное слово, глупо.


Маккини жили в доме с полосатыми гардинами, в том, что стоял за домом О'Доннелов. Близняшки сегодня не прогуливались по улице и во дворе не сидели, зря я заглядывал через деревянный забор. Делберт тоже посмотрел в ту сторону, но ничего не сказал. Мы с ним вообще шли по деревне, как похоронная процессия в миниатюре: ни улыбки, ни слова друг другу. Делберт смотрел себе под ноги и молчал, я тоже не мог придумать, с чего начать разговор. Не спрашивать ведь: «Рад, что от работы избавился?» Или: «Надеюсь, ты не

Я хотел прикрыть дверь осторожно, но она выскользнула из моих пальцев и со стуком ударилась о косяк. Этот хлопок и глухого разбудил бы.
Мертвого! Мертвого он разбудил, сейчас зашаркают по полу покрытые пятнами разложения ноги, и мне навстречу выйдет существо, истекающее гноем из всех пор. «Прекрати, кретин!» – прикрикнул я на себя. В этой деревне точно что‑то не в порядке с водой или с воздухом, загробные мысли напирают, хоть садись готический роман ужасов писать. Замок в Англии, а еще лучше–в Ирландии. Рядом деревенька вроде Моухея, и все люди там живут в страхе перед привидением бывшей хозяйки замка. Призрачная фигура с развевающимися волосами прогуливается по галерее на верхнем ярусе главной башни, и по деревне ходит слух, что покойная герцогиня время от времени превращается в летучую мышь… Нет, это уже вампир выйдет, а не порядочное привидение. Значит, превращается ее покойная светлость в кошку. Ну и что? Какого черта эти деревенские идиоты боятся кошки? И почему не переселятся подальше от замка? Не сожгут его, на худой конец? Редактор меня без соли слопает за такой сюжет.
Я выбросил из головы выдумки и кашлянул. Ни глухие, ни мертвые, ни другие обитатели дома не вышли на хлопок двери. Кашель тоже не показался им достойным внимания. Проще говоря, никого нет дома. А у меня формируется новое хобби – лазать по пустым чужим домам.
Но вместо того чтобы выйти и предложить Делберту поискать семейство Маккини в саду или в сарае, я прошел по коридору до двух одинаковых – и одинаково плотно закрытых – дверей и толкнул правую. Не знаю, почему. Интуиция.
Мое подсознание, видимо, решило, что мне пора узнать, как выглядит гостиная в небогатом деревенском доме. В просторной комнате пахло мастикой для паркета, хотя пол был дощатым, а не паркетным. Длинный прямоугольный стол стоял в центре, окруженный тяжелыми стульями. «Встреча совета директоров состоится через десять минут», – хихикнула у меня в голове ехидная мыслишка. Впрочем, какой совет директоров потерпит на столе такую аляповатую скатерть в лиловых и алых цветах? Подойдя поближе, я разглядел, что цветы вышиты крестиком. Сколько же надо было над ними сидеть? В вазе посередине стола стояли сухие камышинки, выкрашенные, похоже, акварелью в такой же неприятно‑лиловый цвет, как и половина вышивки. Лучше уж любоваться сухими колосьями в коридоре. А запах мастики мне за полминуты опротивел.
Но чтобы уйти, надо было для начала оторвать взгляд от скатерти, а я сделать этого не мог. Что‑то странное было в вышивке. Как будто…
В этих цветах есть особый смысл. Они – маскировка, а не украшение.
Но сколько я ни таращился на развороты крупных лепестков, ничего тайного не увидел, даже нитки неровно положенной не нашлось. Представляю, что скажет миссис Гарделл, когда найдет меня здесь! Надо идти. Только разок оглянусь на скатерть… И еще разочек, от двери. Может, с большего расстояния увижу то, чего не заметил вблизи.
Зря крутил шеей: не заметил ничего, кроме ядовито‑ярких цветов, местами наползающих друг на друга, будто у вышивальщицы другой ткани не было, а руки чесались еще поработать.
Что за второй дверью обнаружится? Домотканый гобелен? Еще одна охапка сухой травы? Или спящая богатырским сном миссис Гарделл?
Там была кухня. Но едва отворив дверь, я замер на пороге, задохнувшись от отвращения. По стенам, буфету, по рабочей тумбе и обеденному столу, даже по стеклу окна расползлись отвратительные серо‑зеленые потеки, воняющие так резко, что глаза щипало. Как хозяева могут сюда входить?!
Из густой, желейно застывшей жижи торчали местами бурые вздутия, похожие на мелко порезанное сырое мясо.
Это оно и есть! Мясо, разложившееся до жижи. Чистый гной.
Меня передернуло. А над потеками роями вились огромные мухи, и я своими глазами увидел, как несколько жирных мух сели на масляно блестящую полосу на столе, а в следующее мгновение застывшая жижа запузырилась и захлестнула насекомых всех разом. От этого всплеска поднялась волна совсем уже удушливой вони. Я отступил, зажав рот рукой. В жиже мелькнуло что‑то вроде обрывка ткани.
Кожа! Не куриная кожица, не остаток кроличьей шкуры, а человеческая кожа!
Тошнота выплеснулась из горла на язык, оставшиеся в живых мухи зажужжали вдвое громче, а на потеке, протянувшемся через окно, вдруг тоже вздулись пузыри–и сложились в подобие человеческого лица.
Потому что вся эта гниль не так уж давно была человеком. Пока его не разрубили на части и не закрепили окровавленные куски плоти на кухне как символы… победы.
Я не думал, над чем или над кем была одержана эта победа. Вылетел из дому как ошпаренный, чуть не сбив столик в коридоре. Рвота заполнила рот и носоглотку, но у меня каким‑то чудом нашлись силы выбежать со двора, и согнулся я уже на улице, ухватившись за забор. Делберт возник рядом как из‑под земли. Мой вид не вызвал у него отвращения, и возможность испачкаться в отвратительных брызгах не пугала.
– Мистер Хиллбери, вы в порядке? – повторял он, стоя на расстоянии вытянутой руки. – Что вы там увидели?
– Что за дрянь? – пробормотал я, отплевываясь. – Как такое может быть в доме? Как они живут рядом с этим.
Я обращался то ли к самому себе, то ли к богу – точно не знал, но ответил мальчик:
– Ничего страшного.
Простота и уверенность его ответа привели меня в чувство, как поднесенный к носу нашатырь. Захотелось рассмеяться прямо ему в глаза. Но во рту и в горле еще слишком сильно жгло кислятиной, от смеха стало бы хуже.
– Ничего страшного, сэр, – повторил Делберт.
– Ты так считаешь? – я сплюнул в последний раз и выпрямился. Солнце поступило бы очень благородно, зайди оно сейчас за какое‑нибудь облачко и перестань лупить лучами мне в лицо. Но, похоже, это было особое моухейское солнце, сволочное, как некоторые местные жители. – Эта кухня – помесь скотобойни с открытой могилой.
– Там чисто, – мотнул головой мальчишка. – Можете пойти проверить. У Маккини всегда дом вылизан, миссис Молли – страшная чистюля.
Я оглянулся на распахнутую дверь. Нет уж, этого порога я больше ни разу не переступлю. Плевать, что скорее всего Делберт прав и никаких разложившихся останков в доме Маккини нет, а изгвазданная кухня – такая же галлюцинация, как и раздавленные птицы.
– Я готов поверить, что у меня опухоль мозга, – буркнул я.
– Все нормально. – Делберт понизил голос до шепота: – Такое со всеми бывает, кто сюда приезжает. Три‑четыре дня – и пройдет.
– Что «такое»? Ты хоть знаешь, о чем говоришь?
– Вы видите всякую мерзость. Трупы. Или части трупов. Чувствуете вонь. Одному человеку пару лет назад казалось, что у него ноги облеплены коровьими лепешками. Он из‑за этого дрыгал ими, как ненормальный.
– И что дальше?
– Прошло. Мистер Риденс тоже в первые дни видел дохлых котов на пустом месте. Он сам мне это рассказывал.
– Со мной началось еще по дороге. Делберт пожал плечами.
– Наверное, вы особо чувствительный. Заранее уловили, что вас ждет. Ну, знаете, как люди, которые билет на самолет сдают перед самым вылетом, а через полчаса этот самолет разбивается.
Поверить в такую версию было если не легче, то приятнее, чем в опухоль мозга. Только слишком уж по‑заговорщицки она прозвучала: Делберт говорил все тише и тише, последние слова еле удалось разобрать.
– Почему ты шепчешь? – спросил я. – Вокруг ведь никого нет.
Он отвел глаза и не ответил.
– А откуда эти глюки вообще берутся? – не отставал я. – Что здесь, воздух особенный?
– Спросите что полегче, – ощетинился вдруг Делберт. И как от участия – к злости, мгновенно перешел от шепота к крику: – Слушай, отец просил, чтобы вы ему помогли!
Окрик адресовался Дольфу Маккини, идущему к нам от ближнего поля по той самой тропинке, которая вчера увела от меня близняшек. Вспомнив о них, я почувствовал себя спокойнее. Отравленным местный воздух явно не был, раз, дыша им, вырастали такие красавицы.
– А ты какого хрена здесь торчишь? – еще громче удивился Дольф.
Его голос словно разбудил спящее королевство. Я услышал хлопки дверей у себя за спиной – как выстрелы дуплетом.
– Здравствуйте, мистер Хиллбери! – звонко выкрикнул юный голосок, серебристый, как волосы его хозяйки под

>>3131638
Сука пиристань

Но она не поддалась искушению «вспомнить», как нашла пустую бутылку, и свалить все на Джейка.
– Никаких бутылок я не находила. Ни полных, ни пустых, ни недопитых. А если бы нашла, прятать бы не стала, можете поверить, мистер Хиллбери. У нас в спиртном недостатка нет, и я не алкоголичка, чтобы у чужих людей остатки виски воровать.
«Но воровать пустые бутылки – дело другое, – подумал я. – Потому что самодельное виски надо куда‑то переливать. Потому что… Потому что такой чужак, как я, не станет пить непонятно что из старого чайника или из кастрюли. Но из обычной бутылки да еще в окружении шумных новых друзей – пожалуйста!»
Я мог назвать себя параноиком тысячу раз, но все
равно не отделался бы от мысли, что в Моухее происходит что‑то неладное.
я боюсь
Теперь и я боялся. Ничего не понимал и боялся, а миссис Гарделл сменила гнев на милость и лучезарно улыбнулась:
– Не берите дурного в голову, мистер Хиллбери, и будьте проще. Поешьте, прогуляйтесь. Я пока посижу с мистером Риденсом. А когда вернетесь, он уже будет в состоянии с вами поболтать.
«Если ты не зажаришь его, как ведьма из пряничного домика», – подумал я. Но кивнул с улыбкой и съел остывшую яичницу, стараясь не думать, что миссис Гарделл могла туда подсыпать. За улыбками старухи, как за большинством улыбок, виденных мной вчера вечером, стояло нечто далеко не дружелюбное. Мой внутренний голос орал об этом, захлебываясь словами, и жуткий вид горящего в жару Джейка только подхлестнул подозрения.
я боюсь
А что делать? Укладывать Джейка в машину и сматываться? Лететь в Гэлтаун к телефону и вызывать на помощь Терри? Ага, так он и поедет за тридевять земель, услышав мой перепуганный голос! Просто отругает, прикажет возвращаться немедленно и спросит, закончил ли я роман. Позвонить Энни? Я уже и на ее общество был согласен.
мне нужен хоть кто‑нибудь
И тут я понял, кто на самом деле мне нужен.

*

Самая короткая дорога от дома Гарделлов в центр Моухея шла через новое поле Энсонов, так что мое появление там могли счесть и случайным. Если бы на меня кто‑то глянул. Но Роджер и Делберт, стоя на коленях посреди поля, всматривались в землю с сосредоточенностью старателей, отыскивающих золотые крупицы. Время от времени один из них поднимал небольшой камешек и клал в корзину, стоящую рядом. Похоже, в Моухее, чтобы поле считалось расчищенным, на нем не должно было остаться и камешков с ноготь размером. Я крикнул:
– Привет!
Роджер уже обернулся и сразу подхватился, будто увидел долгожданного гостя у запертой двери.
– Как работа идет? – спросил я, когда он подошел.
– Вовсю! – В улыбке блеснули зубы. – Теперь уже ерунда осталась, главное сделано.
Он кивнул на груду камней, и я тоже посмотрел на них. Энсоны что, перевернули эту кучу? Сено переворачивают, чтобы сохло быстрее, это я точно знал, но камни" И все‑таки кто‑то должен был перевернуть груду. Вчера камни, поросшие мхом, были внизу. Сегодня они оказались сверху. Нет, и внизу такие же! Почти все камни покрылись пушистой зеленой порослью. Заразились ею друг от друга, прижавшись боками?
– Нелегко вот с этим пришлось, – сказал Роджер, по‑своему истолковав мой пристальный взгляд. И постучал костяшками пальцев по валуну. Тому самому, который вчера они с Делбертом вдвоем выкатывали с поля. Только тогда на нем и следа мха не было, поклясться могу! А теперь ползучие стебельки укутали его так плотно, словно он лет сто пролежал на одном месте. – Я уж думал, что надорвусь.
– А Делберт? – вырвалось у меня.
– А что с ним станется? Пусть привыкает работать. – В глазах Роджера вдруг вспыхнула подозрительность. – Вы, наверное, книжки ему принесли?
– Нет.
– Хорошо. Паула меня и сегодня утром пилила, чтобы не позволял мальчишке над книжками сидеть. Она в одну из тех, что мистер Риденс ему дал, заглянула. Говорит, настоящая дрянь: с самого начала рассказывается про то, как трое парней четвертого зарезали. Такое детям читать ни к чему.
Вдаваться в полемику я не стал. Отвел глаза от камней, за одну ночь обросших мхом, и спросил, могу ли взять Делберта на прогулку еще раз. Роджер ответил не сразу. Глядя, как он хмурится и поглядывает в сторону своего дома, я представил Паулу Энсон, которая является проверить работу и приходит в ярость, обнаружив, что сына на поле нет. В ярости эта дама должна быть менее приятной, чем пьяный матрос.
– Ладно, – решился наконец Роджер. – Только ненадолго… А может, вы бы мистера Риденса с собой взяли? Наверное, вам с ним интереснее будет поговорить, чем с моим выродком?
Я уже начал привыкать к этому слову – как к зубной боли. И как хочется вырвать ноющий зуб пальцами, захотелось заставить Энсона раз и навсегда его забыть. Только как это сделать? Возмущаться вслух не имеет смысла. Лезть в бутылку, размахивая кулаками, – того хуже. Пришлось сделать вид, что не придал значения оскорбительному словцу.
– Джейк заболел. Если ему не станет лучше к обеду, поеду в Гэлтаун…
– Да гуляйте на здоровье! – выпалил Роджер. Его настроение изменилось так быстро, словно в мозгу кто‑то перебросил рубильник. – Я просто так спросил, я и не думал вам запрещать, мистер Хиллбери. Не хочется, чтобы вам скучно было, понимаете? О чем такому умному человеку с сопляком говорить?
Например, о том, почему ты так испугался слов «поеду в Гэлтаун».
– Делберт! Иди сюда! – суетился Роджер. – Мистер Хиллбери хочет еще немного с тобой побродить. Шевелись, уснул, что ли?
Мальчик, все это время простоявший на коленях спиной к нам, послушно подошел. Его джинсы были перемазаны землей, а на футболке проступили пятна пота.
– Свинья свиньей, – махнул рукой Роджер, будто до этой минуты не замечал, как сын выглядит. – Иди домой переоденься и бегом сюда, понял?
– Да, – Делберт не смотрел на меня. И я подумал, что сегодня гулять ему не хочется. Не потому, что работа выпала гораздо легче вчерашней или в самом деле не нравится мое общество. Он просто понимал, о чем я намерен говорить.
– Бегом! – повторил Роджер. Повернулся ко мне и подмигнул: – Много уже здесь написали? Мистер Риденс говорил, что заканчивает роман. Всего за месяц, а? По‑моему, это здорово. Я бы и за год целую книжку не сочинил.
– А вы попробуйте, – ответил я, лишь бы что‑то ответить. И тут же сообразил, как еще раз невинно коснуться взрывоопасной темы. – Хотите, я вам из Гэлтауна пачку бумаги привезу?
Роджер закашлялся. На меня тоже нападал иногда такой кашель: в школе, если учитель цеплялся с вопросами, ответа на которые я не знал, или когда Энни интересовалась, намерен ли я на ней жениться. Правда, она не так часто доставала меня, как учителя в свое время.
– Какой из меня писатель, – отмахнулся наконец Роджер. – Еще не хватало на эту глупость время тратить. Вы уж такое придумаете, мистер Хиллбери!
– Я пошутил.
Он покачал головой.
– Слышала бы Паула такие шутки. Она и так переживает, что вы мальчишкам головы можете заморочить рассказами о больших городах.
– Обоим? – мирную беседу с Диланом я еще мог представить как эпизод книжного сюжета, но в реальной жизни я бы послал его подальше, вместо того чтобы «морочить голову».
– Ну, Дилан, конечно, парень при уме, – исправился Роджер. – Ему на всякие байки, извините, начихать. А вот Делберт… Начнет ныть, мол, хочет в Калифорнию, что нам тогда делать?
– Отпустить.
Он одарил меня взглядом, явно перенятым у миссис Гарделл. Но то, что считалось в Моухее хорошим воспитанием, пересилило остальные чувства. Еше раз кашлянув, Роджер заговорил о выращивании пшеницы, и я уже не мог понять, врет он или нет, поэтому молча слушал, пока не вернулся Делберт. И думал о том, почему мой возможный отъезд испугал Роджера намного сильнее, чем пугали Джейка ночные кошмары.
Может, по той же причине, по которой я вчера побоялся заговорить об отъезде вслух?

>>3131616
>>3131619
>>3131625
>>3131630
>>3131633
>>3131636
>>3131638
>>3131644
Репорт.

внимательно, как сейчас Делберт. Умением вслушиваться в рассказ этот мальчишка переплюнул всех моих знакомых, включая самого Терри. Устав бродить, мы уселись на траве у подножия очередного плоского холма, спрятавшись в его тени от солнца. Жаль, сандвичей с собой не взяли. И бутылка холодного лимонада была бы кстати. Но прогулка и без ланча оказалась приятной, я никак не ожидал, что смогу получить удовольствие от разговора и на время забыть о странностях, заполнявших Моухей.
Забыть, пока речь не зашла об университете. Делберта тема высшего образования заинтересовала сильнее, чем океанские тайны, представленные в Аквариуме, но в каждом его вопросе прорывалось такое вопиющее невежество, словно он вообще не имел понятия об учебе. В четырнадцать лет таращить глаза при слове «тест» и уточнять, что значит «письменный доклад» – такого, наверное, и во вспомогательной школе не встретишь. Когда парень растерянно моргнул, услышав «семестр», я не выдержал:
– А сколько семестров в твоей школе?
– Не помню.
– Как это?
– Я… – Делберт сглотнул и ссутулился, отодвигаясь от меня, будто ждал удара. – Я многое забываю.
– По каким предметам ты писал контрольные в прошлом году?
– Не помню.
– Какие вообще предметы ты изучаешь в школе?
– Ну… всякие. Разные.
Он покраснел, но не смог назвать самые простые из учебных дисциплин. В старшей школе настолько отсталому парню делать нечего. Может, он и начальную не закончил?
– Сколько будет семью восемь? – выпалил я.
Делберт уткнулся лицом в поднятые колени и обхватил их руками, но уши прикрыть не додумался, а они горели, как после хорошей трепки.
– Трижды четыре? – не отставал я. – Дважды два? Сколько это будет?
Его молчание говорило само за себя. Значит, вот почему для родителей и соседей он – выродок. Парня, не способного запомнить таблицу умножения и количество учебных семестров в году, конечно, гордостью семьи не назовешь. И никто не может дать гарантии, что завтра такой подросток не забудет, как пользоваться газовым баллоном или закручивать кран в ванной. А то, что он выдумывает названия полевым цветам, ничего не меняет. Вряд ли он способен повторить свои выдумки через пять минут после того, как произнес их.
Но вся моя логика
моухейская логика, дружок, моухейская
рассыпалась мелким песком, стоило вспомнить его глаза. У слабоумных таких глаз не бывает.
– Посмотри на меня, Делберт, – попросил я. Он покачал головой, не поднимая лица.
– Как зовут твоих учителей?.. Сколько этажей в твоей школе?
– Два, – еле слышно выдохнул он.
Хоть это помнит! Потому что это проще элементарных примеров на умножение.
Или потому, что, чтобы узнать количество этажей в школьном здании, не обязательно входить внутрь.
Оглоушенный новой догадкой, я быстро спросил:
– А какие шкафчики у вас в коридоре?
– Обыкновенные.
– Деревянные?
– Да. Коричневые.
– В общем, те самые, от которых ключи только у учителей?
– Конечно.
Любой человек, проучившийся в школе ровно один день, поразился бы глупости моего вопроса. А Делберт попался на крючок, как рыба из моего сна. Рыба с умными несчастными глазами.
– В школьных коридорах стоят шкафчики для учеников, – сказал я. – Стандартные металлические. И ключи от них раздают ученикам в первый день учебного года. Ты и это забыл?
– Забыл, – через силу выдавил он.
Я положил руку ему на плечо. Почувствовал, как напряглись мышцы, и подождал, пока он расслабится. На это ушло минуты две.
– Я не собираюсь над тобой смеяться, Делберт, – негромко сказал я. – И не буду ругать за вранье. Просто хочу услышать от тебя самого: ты вообще ходишь в школу?
Он сделал то, что я и ожидал: повел головой из стороны в сторону и снова сжался. Выступившие на шее позвонки словно ждали топора.
– Почему?!
– У нас… так заведено. Если всех в школу отправить, работать будет некому.
– И в начальную не ходил?
– Нет.
– Никогда?
– Ни одного дня. Я… Я вообще не знал бы, что такое школа, если бы…
Ему понадобилось перевести дыхание. Я осторожно погладил вздрагивающее плечо.
– Если бы не мистер О'Доннел, – закончил Делберт. Голова наконец‑то приподнялась; я увидел мокрую от слез щеку. – Он мне много рассказывал. Научил читать и писать, давал книжки. В Моухее ни у кого больше книг нет, а у него – несколько полок. Я все прочел. Мистер О'Доннел хороший человек.
– Его дочки ходят в школу?
– Нет. Но их он тоже научил, как и меня. А Дилана мистер Пиле учил. И телевизор мы все смотрим. Телик лучше школы, правда? Все время что‑то новое узнаешь.
Еще бы не лучше! Да предложи мне кто‑нибудь в мои школьные годы заменить стандартное образование просмотром телепрограмм, я бы ради этого человека последней рубашкой пожертвовал. И последними штанами тоже. Но, вырвавшись из школьного застенка, начинаешь мыслить по‑другому. Так что мое возмущение было непритворным:
– Твои родители нарушают закон. Все дети в нашей стране обязаны посещать школу.
– Законы для больших городов написаны, а не для Моухея.
– Брось ерунду городить. – Я слегка сжал его плечо и отпустил, не мешая вытирать глаза. – В столице и в деревне вдвое меньше Моухея закон одинаков. Сюда хоть раз инспектор из окружного совета по делам школ приезжал?
Глаза Делберта слегка расширились, понятие «окружной совет» для него находилось где‑то в районе сатурнианских пещер.
– Не знаю. Наверное, нет.
Замечательно! Главное теперь – засекретить местоположение Моухея, а то половина граждан США в возрасте от шести до семнадцати рванет сюда со всех ног на постоянное жительство. Нельзя будет по улице пройти, чтобы о ребенка не споткнуться. Но это те, кому школа поперек горла стоит, а Делберту она, наверное, кажется землей обетованной.
– Тебе не хочется ходить в школу? – спросил я. – Общаться там с ровесниками, учиться?
– А зачем? – парнишка уже взял себя в руки и посмотрел мне в глаза с отчаянным вызовом. – Там все равно не учат камни ворочать. А я этим буду заниматься всю жизнь.
– Если на захочешь ничего другого.
То, что я произносил в следующие полчаса, сильно смахивало на лекцию по гражданскому праву. И Дел‑берт, успокоившись, вникал в рассказ о социальных службах и правах, гарантированных Конституцией всем гражданам США, с тем же жадным любопытством, с каким слушал описание лос‑анджелесских достопримечательностей или биографии великих писателей. Из него получился бы отличный ученик.
Я в общих чертах объяснял, как может защитить права подростка суд, когда меня прервал веселый окрик:
– Собачку завели, мистер Хиллбери?
Дилан Энсон стоял в десяти шагах от нас, подбоченясь, как плохой актер на кинопробах к вестерну. Может, этот подонок случайно забрел сюда, шляясь по округе, но я сразу подумал, что он за нами следил. В любом случае, Дилан наслаждался ролью хозяина положения.
– Вы уж извините, – продолжал он, – но это наш щенок. И к вам он зря ластится. А ну ко мне, собачонка!
– Прекрати.
– Я сказал – ко мне, выродок! – Дилан похлопал себя по ноге чуть выше колена. – Быстро!
Делберт поднялся. Заметив, что я тоже встаю, он отрицательно качнул головой и шепнул:
– Не надо, все в порядке.
Но моухейским порядком я был уже сыт по горло.
– Стой, – приказал я.
Дилан ухмыльнулся. И не придал никакого значения тому, что я оказался между ним и Делбертом.
– Собачка не хочет слушаться хозяина? – с издевкой спросил он. – Собачка думает, так будет лучше? Ой, как она ошибается!
Делберт молчал. Я не видел его, но понимал, что с места парнишка не сдвинулся. По

>>3131643
(((((( бля

Джейк смотрел на меня слегка расфокусированным взглядом. Миссис Гарделл сидела на табурете возле кровати, как памятник всем добросовестным сиделкам, и обмахивалась носовым платком. К вечеру на Моухей спустилась духота, но небо было безоблачным, и я подозревал, что дождя эта духотища за собой не приведет.
– Уолт… – пробормотал Джейк. – Ты… приехал?
– Два дня назад. Не помнишь?
– Все он помнит, – вмешалась миссис Гарделл.
Я не огрызнулся, чтобы она не завелась надолго. За ее трубным голосом шепот Джейка вообще не будет слышен.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – Джейк попытался улыбнуться, но губы не послушались. Старуха чем‑то смазала их: утром пересохшие, теперь они жирно блестели. – Голова болит, а так ничего. Выгляжу страшно?
– Терпимо. Подняться можешь?
Кажется, он ответил «вряд ли». Уверен я не был, потому что миссис Гарделл немедленно пошла в атаку:
– Куда ему подниматься? Совсем ослабел, не видите, что ли? Только вам могло прийти в голову его в таком состоянии тащить на танцы!
Я вытаращил глаза. Какие, вашу мать, танцы?! А она не успокаивалась:
– Идите сами и веселитесь на здоровье, но мистеру Риденсу я не позволю шагу за порог ступить. Не слушайте его, мистер Риденс, еще успеете натанцеваться. Сегодня вам лежать надо. Я через полчаса принесу лекарство, и все будет хорошо. Вы же будете слушаться?
– Буду, – прошептал Джейк.
– Вот и славно.
– Миссис Гарделл…
– Я говорю, вот и славно! – она повысила голос, и Джейк поморщился.
Я полностью доверял Делберту: конечно, у моего друга алкогольное отравление, а не простуда. Сейчас ему не до веселья и крик слушать все равно, что отверткой в ушах ковыряться. Так что лучшей помощью с моей стороны будет замолчать. Подремать, если хочется.
Зато, чтобы Делберту помочь, придется повертеться как следует. Забрать мальчишку в Лос‑Анджелес, подать от его имени жалобу в департамент защиты детей, в суд обратиться, в конце концов. Этому парню в любом приюте будет лучше, чем в Моухее.
– А если вам нечего делать, так сядьте и напишите хоть слово! – обратилась ко мне добровольная сиделка. – Какой вы писатель, если ручку в руки не берете?
Мистер Риде не себя изматывает, а вы только прогуливаетесь. Это, по‑вашему, работа?
– Не вам судить о моей работе, – не сдержался я.
– Ишь ты! А с чего это? Что, я не такая образованная, как ваши городские дружки? Они небось все колледжи окончили, без носовых платков за порог не ступят, деньги считают тыщами. Куда мне до таких умников! А только я скажу, что от них вы пустое умничанье услышите, а от меня – правду. Если вы не пишете, так никакой вы не писатель. Ни‑ка‑кой!
Джейк закрыл глаза. В его состоянии выслушивать скандал над самой головой ни к чему. Я молча отступил, не отвечая на бестолковые обвинения. Если старая дура считает себя столпом правды, пусть хоть лопнет от гордости. Но если до завтра состояние Джейка не улучшится, на спине доволоку его до «Корветта». За его машиной потом кого‑нибудь пришлем, а нас в Моухее больше не увидят.
Я переоделся, наскоро ополоснувшись под душем, и пытался угадать, как среагирует Джейк на новое требование рвануть от «рая» подальше, когда на пороге комнаты возникла миссис Гарделл. Сцена вторая: строгая судья превратилась в милую мамочку.
– Забыла спросить, мистер Хиллбери, – проворковала она. – Вы небось проголодались? Разогреть ужин?
– Нет, спасибо.
– Обиделись? – она прошла по комнате, и я заставил себя не отстраниться, когда маска материнского сочувствия оказалась всего в трех футах от моего лица. – Напрасно вы так, мистер Хиллбери. Я, может, что‑то и неверно сказала, но я женщина простая, привыкла говорить, что думаю. У нас здесь не принято на старших обижаться.
– Я не обижен.
– А чего тогда от еды отказываетесь? Как ребенок себя ведете, честное слово.
«Я повел себя, как ребенок, когда – как раз подчиняясь обиде – кинулся сюда сломя голову, – подумал я. – Надо было хоть Терри предупредить. Хоть консьержу сказать, что уезжаю за Джейком в Моухей. А я даже конверт от Джейкова письма с собой прихватил. Какой Шерлок Вульф теперь додумается, где меня искать?»
– Словом, нечего дуться, как маленькому, – сделала еще один шаг к примирению миссис Гарделл. – Идите на кухню, поужинайте, а потом делайте, что хотите. Я мешать не стану. Хоть по кровати у мистера Риденса пляшите.
– Я лучше вместе со всеми попляшу, – натужно улыбнулся я.
Старуха улыбнулась, не догадываясь, что на танцы мне надо пойти. Где еще искать Делберта? Днем я не сообразил задать мальчишке самый главный вопрос: хочет он уехать с нами или лучше подождет, пока сюда явится комиссия из службы защиты детей. Если решит остаться, придется Дилана припугнуть на всякий случай. Я был уверен, что трусливый увалень не решится огрызнуться на мои слова и уж, конечно, не посмеет поднять на меня руку.
А если возьмется за нож? В темноте, исподтишка…
Ерунда, исключено. Он слишком неповоротливый, я услышу, если он попытается подобраться ко мне со спины. И вообще нечего об этом думать, Дилан не тот тип.
А Маккини или Клеймен – те?
По плечам начали расползаться тонкие нитки страха, пропитанные липким холодом. Я никогда не был бойцом. Люди с бурной фантазией вообще крайне редко становятся бойцами, потому что способны очень ярко представить, чем для них может закончиться драка. И если уж они переходят от слов к действиям, то импульсивно, а когда потом задумываются… Нет, нет, это не для меня. Мое дело – сочинять. Описывать драки, если придется, но не махать кулаками самому и, конечно, не подставляться под чужие кулаки. Это не для профессиональных выдумщиков.
А как же Делберт с его фантазией? Что он представляет себе, глядя на брата и его приятелей ?
Зато фантазии миссис Гарделл хватило только на то, чтобы поворчать по поводу моего плохого аппетита. И пообещать, что она не отойдет от постели Джейка, так что я могу не беспокоиться.

*

В «танцзале» веселье уже началось и от вчерашнего отличалось только тем, что магнитофоном занимался парень с изрытым шрамами лицом. Меня снова встретили шумно и, как водой из шланга, обдали дружелюбием. Старый мистер Пиле поинтересовался, почему я без машины, и громко позавидовал молодым ногам, а Чарльз Маккини с ходу спросил, как чувствует себя Джейк.
– Мама сказала, он прихворнул, но она поставит его на ноги, не сомневайтесь, – заявил он. – В больницах одни надутые болваны, им лишь бы денег взять побольше. А наша мама в первую очередь о больном думает.

задержитесь, буду вынужден сообщить о вашем самоуправстве в управление округа. Как вы вообще сюда попали? Дорога должна быть перекрыта.
Парни не пробовали ни оправдаться, ни возражать. Они явно не были медиками, и, как большинству простых смертных, энцефалит казался им помесью чумы с острым отравлением. Наскоро поблагодарив за предупреждение, они рванули прочь от Моухея на третьей скорости. А Делберт прятал глаза, пока не подошел Чарльз. Зато перед ним оскалился: «Придурки какие‑то. Мистер Хиллбери их три раза просил задержаться, осмотреть окрестности, а они талдычат: „Некогда“. Не мог же мистер Хиллбери их за грудки хватать».
Маккини внимательно смотрел на него, и я поспешил подтвердить выдумку. Боялся за мальчика и врал от души, так что в конце концов Чарльз поверил. Но если мы упустим еще одну машину, моухейцы насторожатся.
– Беги к миссис Клеймен, – приказал я, – и скажи, что вот‑вот будут постояльцы. Этому джентльмену надо отдохнуть.
Делберт не сдвинулся с места. А женщина подошла ко мне. Судя по глазам, ей хотелось схватить мужа и вырвать его из моих рук, словно я был Молохом. На самом деле я был кое‑чем еще худшим. А ей не хватало смелости начать борьбу.
– Сэр… Может, мы… – она не могла подобрать слова, оглянулась на Делберта, ища помощи, но мальчик смотрел только на меня. Думал, я не выдержу его взгляд? Когда на другой чаше весов лежит моя жизнь? Да я с Медузой Горгоной сейчас могу в гляделки сыграть!
– Сэр, может, мы поедем дальше? Здесь ведь нет доктора…
– Как вы собираетесь ехать? – грубо оборвал я ее лепет. – Ваш муж сказал, вы не водите машину. Хотите его заставить? В таком состоянии? Интересно вы понимаете супружескую любовь и заботу! Бегом, Делберт!
На сей раз он послушался. Женщина прошла к машине и стала успокаивать дочку. Девочка бормотала что‑то еле слышно, я разобрал испуганное «Папочка совсем заболел?» – и почувствовал себя последним подонком.
Кем и был.
А что, если сейчас я сяду за руль и разверну машину назад, к Гэлтауну? Прямо на глазах у Расти Биннса, который следит за нами из‑за старого клена, стоящего на другой стороне дороги. Пока он добежит до Моухея и поднимет шум, между нами и мутантами будет уже миль тридцать. «Бьюик» новый, мотор должен быть мощным, стоит рискнуть! Но я тут же представил, как в «Бьюик», идущий на скорости около ста миль в час, сзади врезается пикап Энсонов и отбрасывает его в кювет. Церемониться Роджер не станет, ударит со всего маху. Плевать ему на то, что сам может погибнуть, лишь бы община выжила!
Во мне такой одержимости не было. А воображение рисовало, как из‑за пикапа выскочит «Тойота» О'Доннела и в окошке над опущенным стеклом появится рука Ларри с пистолетом. Ты еще жив, Уолт? Нет, я не стану тебя добивать. Прострелю коленные чашечки и повезу обратно, скоро ведь будет дождь.
По горлу прокатился комок. Я не расслышал, что говорила женщина. Ее муж поднял голову, опомнившись после очередного приступа, и послушно позволил усадить себя на заднее сиденье. Девочка забилась В' противоположный угол, с опаской глядя на отца.
– Садитесь, мэм, – улыбнулся я. – Все будет в порядке.

*

Ханна Клеймен сказала ей то же самое. Она встретила постояльцев широкой улыбкой, а Рой, как раз заглянувший домой перекусить, сиял еще ярче. Он в два счета очаровал девочку; убедившись, что папочка, лежа в постели, уже не дрожит и не вскрикивает, малышка с облегчением переключилась на веселого дядю. Рой рассказывал ей какую‑то смешную историю о полевых мышах, а я, глядя, как они вдвоем хохочут, вспоминал слова Делберта «когда они били меня, Рой смеялся». Запуская зубы в тело этой девочки, он тоже будет смеяться? Я поспешил выйти из дому. «Только боль и его смех»… Кому я помогаю?! Что со мной?!
– Молодец, Уолт, – сказала Ханна, выйдя следом. – Теперь я сама управлюсь. Выродок тебе не мешал?
– Помог.
– Ты что, волшебник?
Я не мог сказать, что ее улыбка вызывает у меня от‑врашение, но, кажется, эти слова чуть не сорвались с языка у Делберта. Он отвернулся рывком, и я подумал, что зубы снова впились в нижнюю губу.
– Я бы четверть цента не дала за то, что этот выродок сможет одуматься, – продолжала Ханна. – Он же вечно пытался чужаков отогнать, жалел, видишь ли. Если ты из него загонщика сделаешь, это чудо будет.
Я промолчал. Ханна ушла в дом, не рискуя надолго оставлять гостей без присмотра, а Делберт все смотрел в сторону. Расти Биннс оперся на забор около дома О'Доннелов, неумело изображая интерес к их крыльцу. Перестал бы ломаться, козел! Тоже мне, Джеймс Бонд по‑моухейски. Другие «надсмотршики» следили в открытую и не раздражали так, как этот остолоп.
Из дома снова донесся смех девочки.
– Идем, – приказал я, обращаясь к своему помощнику.
– Коробит, да? – отозвался он.
– Заткнись!
Расти услышал. Дернулся и захлопал глазами, уставившись на нас. Черт с ним, пусть пялится. Навредить ничем не сможет, я только что доказал свою лояльность общине. Требования выполняю, а что при этом говорю – не их собачье дело!
Мы побрели обратно к окраине деревни, и с каждым шагом мне становилось все поганее, хотя Делберт больше не пытался меня поддеть. Я ведь мог прогнать этих людей. Выдумать что‑то или повторить вранье насчет энцефалита. Делберт, между прочим, после того, как напугал канадцев, признался мне, что об эпидемии энцефалита слышал как‑то по телевизору и понял, что дело это нехорошее: то ли болезнь, то ли военные учения – словом, всем посторонним надо смываться. Поэтому и заучил трудную фразу, знал, что пригодится. А убежденно получилось, правда?
Я не сомневался, что ради спасения незнакомых людей он с неменьшей убежденностью мог бы заявить, что к Моухею движется гигантский айсберг. Небо на землю обрушится, именно сюда, понимаете? Так что уезжайте сейчас же!
А я… Я думал, что тоже так смогу. Был уверен в этом, пока жил среди нормальных людей. Как вы все сейчас, сидя в собственных квартирах над книгой или перед телевизором, твердо верите в то, что справились бы с любой нечистью. Вы герои, правда? Не поддадитесь никаким монстрам, найдете способ с ними справиться. Пусть они только сунутся в ваши обжитые комнаты, на ваши залитые электричеством и неоном улицы! А они давно бродят по этим улицам. Старики, симпатичные женщины, может, и мальчишки. Вы не видите в них загоншиков, вообще не обращаете внимания, но, когда окажетесь на их территории, куда денется ваше геройство? Все вы, герои домашних шлепанцев, будете ничуть не лучше меня!
Из крайней развалюхи вышла одна из студенток, которых привезла в Моухей миссис Маккини. Сама она через день отправилась на новую охоту, а девушки быстро превратились в опустившихся недоумков, знающих одну‑единственную цель в жизни: упиться и ни о чем не думать.
У этой волосы свисали липкими сосульками, на щеке засохла корка грязи. Платье разорвалось по шву, открывая торчащие ребра. Заметив нас, она несколько секунд фокусировала взгляд; полупустая бутылка «Четырех роз» в опущенной руке тряслась.
– Привет! – наконец выжал из себя залитый моховым виски мозг. – Привет, парни!
Я не ответил. Это убогое создание всего месяц назад могло готовиться к экзаменам, вникать в суть хороших книг, следить за политической ситуацией в мире и последними веяниями моды, но теперь оно не стоило даже жалости.
– Она – человек, – вдруг выдохнул Делберт. Я чуть не ударил его, а он повторил: – Человек. Вы что, не понимаете, мистер Хиллбери? Хотите, чтоб леди из :<Бьюика» тоже такой стала?
– Я хочу, чтобы ты закрыл рот.
И чтобы эти две девушки умерли сегодня же ночью. Чтобы семья, приехавшая на

е еще бьется. Или это моя кровь колотилась в ушах? Что я мог? Позвать миссис Гарделл?
Опустив тело мужчины на землю, я подошел к камню. Не пришлось даже дотрагиваться до него: тот, кто проломил голову Бобу, отбросил свое оружие небрежно, камень упал окровавленной стороной вверх. Кровь, волосы и… Я не хотел думать, что за мягкие сероватые комочки прилипли к булыжнику. Все равно санитарные машины и вертолеты слишком далеко, даже если Боб еще жив, ему конец. Но где его жена?!
– Уолт! – позвал Расти.
Он стоял над бесчувственным телом, кривясь, как испуганный ребенок. Мне до смерти захотелось обругать его, а еще лучше – посоветовать не мяться, а тащить труп в деревню и запихнуть в холодильник. Скоро будет дождь, Расти, ты в курсе? Слопаете консервы вместо свежатинки, полезное разнообразие!
То ли от этих мыслей, то ли оттого, что первый шок начал спадать, меня затошнило. Но на приступы рвоты не было времени. Женщина из «Бьюика» должна быть где‑то неподалеку, и проломленная голова мужа сейчас не единственная ее беда.
– Жди здесь! – приказал я Расти. – С ним (показал на тело Боба, стараясь при этом на него не смотреть) должны были идти Рой и Дольф. Тот, кто убил его, мог напасть и на наших парней. Позовешь меня, если их увидишь, понял?
Он торопливо кивнул и завертел головой. Вытаращенные глаза вращались в глазницах, как у мультяшного комика. Да пусть хоть лопнут!
Я сжал зубы, борясь с тошнотой, и бегом кинулся к «танцзалу». Кому пришло в голову выкрасить его в такой цвет? Алые стены словно свежей кровью покрыты – и никаких воробьев не понадобилось, на черта птичья кровь, если человеческой с избытком?
Девочка! Я заметил ее боковым зрением, малышку из «Бьюика», и в первое мгновение не поверил своим глазам. Девочка не плакала, не звала на помощь и не бежала куда глаза глядят в поисках спасения. Присев на корточки, она собирала полевые цветы между дальней стороной холма и амбаром. А я бежал к ней, не думая, что могу своим видом перепугать бедняжку насмерть. Где же ее мать? Где Рой? Если это он врезал камнем по голове мужчине, что он сделал с женщиной? Ответ напрашивался сам собой. Но почему тогда ребенок так спокоен? Неужели… Догадка звучала невероятно. Неужели девочка ничего не видела?
Я остановился возле нее, тяжело дыша, но она не испугалась и, быстро поднявшись, не выронила ни одного стебелька из букета.
– Что‑то случилось, мистер? – спросила, вскинув На меня глаза. В машине они блестели от страха, теперь же испуг притаился в самых уголках, отпихнутый туда удивлением.
– Нет. Все в порядке.
Я сам не ожидал, что сумею выговорить хоть слово спокойно, но каким‑то чудом взял себя в руки (ничего, что дрожащие) и ответ прозвучал легко, утешающе. Я даже улыбку изобразил, и, наверное, не очень похожую на оскал, потому что девочка улыбнулась в ответ. Она явно не знала, что отец доживает последние минуты или уже умер, а мать…
Букет приподнялся.
– Как они называются, сэр?
Я тупо смотрел на цветы и спокойное миловидное личико. Нет, нельзя пялиться! Улыбка, держи улыбку!
– Где твои родители? – спросил я.
– Они шли там, сзади, – малышка махнула рукой в сторону холма. Его длинный изгиб скрывал от нас тело Боба и стоящего над ним Расти. – Папа, мама и Рой, мой новый друг, и еще какие‑то парни. Я побежала вперед, а они шли медленно. Когда вышли сюда, папы уже не было, но мама сказала, чтобы я не пугалась. Просто у папы снова заболела голова и он вернулся в гостиницу.
Она пожала плечиками.
– Так как называются эти цветы? Они такие красивые!
– Бизоньи сердца, – наобум ляпнул я. – А куда пошла твоя мама?
– Туда, – девочка показала на дом, в котором я не так давно испортил рандеву Айлин с Диланом. – Она сказала, что немножко отдохнет там, и попросила ее не беспокоить. Вообще‑то я уже есть хочу.
– Тогда поищи, какие еще тут есть красивые цветы, – я не узнавал свой голос, – только далеко не уходи, а я скажу твоей маме, что ты проголодалась. Мне как раз нужно увидеться с Роем. Девочка кивнула.
– Мою маму зовут Лиз, – сказала она. – А вот эти, синие, как называются?
– Дождик. Она засмеялась.
– Неправда. Так цветы называться не могут.
Я подмигнул – конечно, не могут, шучу! – и держал улыбку, пока не повернулся к ней спиной. Заставил себя идти к дому, а не бежать. Ни криков, ни грохота оттуда не слышалось, и это пугало не меньше, чем вид человека с проломленной головой. Присутствия «еще каких‑то парней» я ждал, едва услышал от Стэна, что Рой пошел за приезжими. Но сколько их? И что я сделаю, когда войду в дом? Почему Ларри заодно со значком не подарил мне пистолет?
Подойдя к крыльцу, я по‑прежнему ничего не слышал. Дверь стояла закрытой. Я постарался двигаться бесшумно, поднялся по ступенькам на цыпочках. Господи, смажь половицы каким‑нибудь невидимым маслом! Елеем, соком райских кущей или адской смолой – только пусть они не скрипят! И по дверным петлям пройдись кисточкой, чтобы те, внутри, не услышали, как я вхожу. Извини, если прошу слишком много.
Осторожно потянув дверь, я переступил порог – и сразу услышал довольный смех Роя. Дверь в комнату, где развлекались Дилан и Айлин, на сей раз не закрыли. Снова смех… И тихий женский голос: «Молчи, молчи, пожалуйста». В этом сдавленном голосе колотились невыкричанный вой, страх и боль. Если повезет и Рой будет стоять – или лежать – спиной к двери, я смогу Ударить его… сцепленными руками. Не много от этого будет толку!
Задержав дыхание, я попытался сконцентрироваться. Клеймен снова засмеялся. Единственно безопасный для меня выход – уйти, пока не заметили. Соврать что‑то ребенку, вернуться к Расти… Кстати, этот тупица не плетется за мной? Я оглянулся на дверь. И увидел в углу холла лопату. Самую обыкновенную штыковую лопату, слегка поржавевшую. Может, она стояла тут и раньше, в прошлый раз было темно и я не рассматривал углы.
Черенок лопаты был плохо оструган, зато не скользил в ладонях. Плевать, если заработаю несколько заноз. Я поднял лопату, как растяпа‑новобранец, выполняющий команду «На плечо», и все еще на цыпочках ступил на порог комнаты. Чтобы увидеть картину, какую и ожидал. Лиз на спине лежала поперек кровати, ее раскинутые в стороны руки прижимали к покрывалу Дилан Энсон и прыщавый парень – сколько я видел этого придурка, так и не узнал его имя! – и оба стояли спиной ко мне, а чуть ближе стоял Рой и тоже смотрел на женщину, а не на вход. Вот это везение! Несколько секунд у меня точно есть.
Рой неторопливо возился с брючным ремнем и посмеивался, явно получая удовольствие от происходящего. А женщина почему‑то не брыкалась и не кричала; приподняв голову, она смотрела мимо Клеймена. Полушепотом повторила: «Молчи» – и перевела глаза на меня. Не завопила, но вздрогнула. А я скосился из‑за дверного косяка и увидел Дольфа,скрутившего руки Делберту. За каким чертом мальчишка здесь оказался?!
Раздумывать дальше времени не было. Расширенные глаза Лиз выдавали меня, и Дольф уже повернул башку, но Рой не сообразил обернуться сразу же. Я рванулся вперед и сколько было сил опустил лопату на его голову. Веселый красавчик повалился на пол, не крикнув. Завопил Дилан, бросив руку женщины. Но долго кричать ему не пришлось. Лиз рывком подтянула под себя ноги, извернулась кошкой и бросилась на него. В ее оскаленном, перекошенном лице не было ничего от той женщины, которая выбежала мне навстречу из «Бьюика». Она повисла на Дилане, и маленькая рука накрепко зажала ему рот. «Заткнись, ублюдок! – сквозь зубы выдохнула Лиз. – Ты мою дочку перепугаешь!»
Мне некогда было восхищаться ею. Прыщавый подступал, по‑боксерски прикрыв лицо кулаками, за спиной оставался Дольф. Лопата взлетела еще раз, но прыщавый дернулся в сторону, и я промахнулся. Краем глаза заметил мокрый красный взблеск на лезвии и тут же получил крепкий толчок в спину. Отпрыгнул, еле удержавшись на ногах, больно ударился коленом о край кровати и услышал голос Дел

>>3131553
>>3131561
>>3131606
>>3131608
>>3131611
>>3131626
>>3131643
>>3131716
Репорт порваток

https://www.youtube.com/watch?v=vV7eCI517Ms

>>3131998
Ты подтверждаешь свои слова?

>>3132004
Ты подтверждаешь свои слова?

Да или нет. Просто, потом на жалуйся

>>3132004
не жалуйся

Глиобластома – это вам не шутки. Наиболее частая и агрессивная форма опухоли мозга ежегодно уносит жизни тысяч людей. Если диагноз глиобластома поставлен, пациент лишь в 10% случаев проживает до 5 лет, чаще всего жить ему остаётся не более 15 месяцев. Эта форма онкологии устойчива против химиотерапии и её практически невозможно победить радиотерапией. Как вы понимаете, хирургическое вмешательство здесь тоже не вариант. Если хотя бы одна клетка опухоли останется внутри мозга, она станет началом нового злокачественного образования.

И вот тут-то на сцену выходит Сальмонелла энтерика или Сальмонелла кишечная. После нескольких генетических штрихов, внесённых учёными в её ДНК, бактерия превращается в ракету с самонаведением, которая целится прямиком в глиобластому. При этом подобная терапия практически безвредна для пациента. Учёные запрограммировали бактерию на постоянный дефицит аминокислот, известных как пурины. Так случилось, что опухоли пуринами набиты просто битком, поэтому и Сальмонелла слетается на них как пчёлы на мёд. После введения бактерий в мозг они проникают глубоко в опухоль, где начинают размножаться.

>>3132397
Каринка оголит сиськи?

>>3132745
Для начала просвечивающую блузку без лифчика. Тогда будет нормас. На крайняк что-то обтягивающее без лифчика надеть чтобы соски просвечивали тоже норм будет.

Ваня душа треда

>>3133089
eto tak
Уйдет Ваня, умрет тред без души.

>>3133089
>душа треда
Когда-то вы называли его раком треда

>>3133114
Проклятье треда

>>3133119
Я могу приготовить оливье в своем анусе

>>3133097
Уйдет Ваня, уйдет эпоха.

>>3133224
Ммм крута

>>3133286
Вээмвэшка - последнее, что связывает тредик с Кариной.

>>3133089
Ты что его форсишь, урод? Себя не похвалишь, никто не похвалит, так? Репорт трипоблядку.

>>3133541
Я его форсю потому что он единственый норм чел тута

>>3133551
И я, я еще нормальный ахаха

>>3133551
>
Двачую. Ваня норм паца

>>3133551
ахаха
ахахаха
ахахахахаха
ааахаахахахаах

>>3133551
Ебанутый, сука! Это самая последняя мразь, опущенец, не смей его имя упоминать!

>>3133584
че он тебе плохого сделал? ты какой то агрисивный пайди вздрачни

>>3133593
Ты какой-то ебанутый левых мудаков упоминать.

>>3133089
>>3133097
>>3133286
>>3133305
>>3133551
>>3133557
>>3133558
Репорт

>>3133601
а миня за что:C

>>3133601
Зарепортил за злоупотребление репортом

>>3134212
Репортим за рекламу левых групп, оффтоп и спам.

>>3134250
мамку свою зарепорти дурачок ((((

>>3134250
призываю репортить пидарасов, которые призывают к репортам

>>3134267
Зарепортил вахтёра вахтёров.

>>3134260
Черкаш, вали отсюда со своим дерьмом.