– На Горе считается, что только женщина, познавшая всю глубину рабства, может быть по-настоящему свободной.
– Я не уверена, что до конца понимаю это.
– Здесь, очевидно, дело не в том, действительно ли женщина свободна или является рабыней, не в самих надетых на неё цепях, ошейниках или клейме.
– А в чем же?
– Вероятно, считается, что только женщина, в высшей степени подчиняемая чужой воле, способная себя подчинить, полностью отдаться, раствориться в мужских объятиях, может быть настоящей, истинной женщиной, и, являясь таковой, она, следовательно, является свободной.
Элизабет рассмеялась.
– Эта точка зрения не для меня; я, в конце концов, американка – свободная женщина! – заявила она.
– Я говорю не об ошейнике и цепях.
– Нет, все это только глупая теория.
– Может, и так.
– Я нисколько не уважаю женщин, способных полностью отдаться мужчине, – встряхнула она головой.
– Это меня не удивляет, – признался я.
– Женщина – такая же личность, как мужчина, ничуть не меньше.
– Мне кажется, мы говорим о разных вещах.
– Возможно.
– В нашем с тобой мире слишком много говорят о личностях и очень мало – непосредственно о мужчинах и женщинах как таковых. Из-за этого люди привыкают видеть в человеке прежде всего личность, мужчины уделяют меньше внимания своей мужественности, а женщины привыкают к мысли о недостойности вести себя по-женски.
– Чепуха! Все это чепуха!
– Я говорю не о словах, используемых на Земле для обозначения этих вещей и понятий, а о том скрытом за словами смысле, который лежит в основе наших действий.
Она наморщила свой хорошенький лобик. Я продолжил.
– Что если бы нами в гораздо большей степени руководили законы природы, естественный голос крови, а не общественная мораль и надуманные условности? Представь себе мир, где искренние отношения между мужчиной и женщиной, их естественное влечение друг к другу внезапно были подменены требованиями какой угодно морали, лежащей в основе процветания общества как такового, действующей именно на благо общества, а не конкретного человека, общества, склонного воспринимать индивидуума как частичку самого себя, как функционирующую частичку, в которой половое различие отступает на второй план по отношению к профессиональному мастерству?
– Пытаюсь представить.
– Ну а какой, по-твоему, будет результат?
– Даже затрудняюсь сказать.
– Результатом будет наша Земля!
– Свободная женщина не желает подчинять себя мужчине, подстраиваться под него! – возразила Элизабет.
– Мы опять говорим о разных вещах.
– Возможно.
– Не существует более свободной, величественной и внутренне прекрасной женщины, чем горианская вольная спутница мужчины. Сравни её с наиболее часто встречающимся типом жены жителя Земли.
– Нет, судьба тачакской женщины убога.
– Редко кто из них рассматривается в городах как полноправная вольная спутница мужчины.
– Мне не приходилось встречаться с такой женщиной.
Мне оставалось лишь признать её правоту. Особую грусть вызывало то, что сам я знал только одну такую женщину – Дину.
– Возможно, ты права, – согласился я, – но млекопитающие делятся на тех, кто по природе своей стремится к обладанию кем-либо, и тех, чья природа требует от них быть обладаемыми.
– Я не привыкла думать о себе как о млекопитающем, – рассмеялась Элизабет.
– А кем ты привыкла считать себя в биологическом смысле?
– Ну, если ты хочешь посмотреть на меня с этой точки зрения…
Я ударил кулаком по полу фургона, и Элизабет испуганно отскочила в сторону.
– Вот с какой точки я смотрю на это дело.
– Чепуха! – заявила Элизабет. – Это ничего не доказывает.
– Горианцы тоже признают, что этот аспект не воспринимается женщинами, они не понимают его, боятся и протестуют.
– Потому что это не доказательство.
– Ты все время считаешь, что я хочу принизить женщину, доказать её ничтожность; я же, наоборот, говорю, что женщины удивительны, очаровательны, но становятся такими, лишь научившись отдавать себя любви.
– Глупость! – фыркнула Элизабет.
– Вот почему в этом диком, варварском мире женщину, которая не умеет уступать, зачастую учат этому насильно. Ее просто завоевывают.
Элизабет отбросила голову назад и весело расхохоталась.
– Да-да, – глядя на нее, усмехнулся и я. – Ее уступчивость завоевывается, и нередко её хозяином, который испытывает от этого не меньшее удовлетворение.
– И что происходит с этими женщинами потом?
– Они могут носить цепи или получить свободу, как сложится их судьба; но для того, о чем мы с тобой говорили, это не имеет никакого значения: и в том и в другом случае они делаются по-настоящему женственными.
– Ни один мужчина, включая и тебя самого, мой дорогой Тэрл Кэбот, не толкнет меня на этот шаг!
– Горианцы утверждают, что женщина начинает страстно стремиться к осознанию свой женственности, своего предназначения мужчине именно в момент своего слияния с ним в одно целое – в тот парадоксальный момент, когда она, фактически являясь подвластной ему, его рабыней, достигает максимальной степени свободы.
– Все это так глупо!
– Они утверждают также, что женщина подсознательно страстно желает, чтобы это произошло с ней, но не отдает в этом себе отчета.
– А это уже совершеннейшая глупость!
– Почему же ты прежде вела себя со мной, как будто хотела быть рабыней?
– Это была просто шутка! Шутка!
– Шутка?
Она смущенно опустила глаза.
– Вот почему Камчак отдал тебя мне, – сказал я.
– Почему? – не поняла она.
– Чтобы в моих руках ты познала ошейник и научилась быть настоящей женщиной.
Она посмотрела на меня с удивлением, в глазах её читалось откровенное недоверие.
– Видишь, он думал о тебе, – продолжал я. – Он по-настоящему любил свою маленькую дикарку.
– Я не уверена, что до конца понимаю это.
– Здесь, очевидно, дело не в том, действительно ли женщина свободна или является рабыней, не в самих надетых на неё цепях, ошейниках или клейме.
– А в чем же?
– Вероятно, считается, что только женщина, в высшей степени подчиняемая чужой воле, способная себя подчинить, полностью отдаться, раствориться в мужских объятиях, может быть настоящей, истинной женщиной, и, являясь таковой, она, следовательно, является свободной.
Элизабет рассмеялась.
– Эта точка зрения не для меня; я, в конце концов, американка – свободная женщина! – заявила она.
– Я говорю не об ошейнике и цепях.
– Нет, все это только глупая теория.
– Может, и так.
– Я нисколько не уважаю женщин, способных полностью отдаться мужчине, – встряхнула она головой.
– Это меня не удивляет, – признался я.
– Женщина – такая же личность, как мужчина, ничуть не меньше.
– Мне кажется, мы говорим о разных вещах.
– Возможно.
– В нашем с тобой мире слишком много говорят о личностях и очень мало – непосредственно о мужчинах и женщинах как таковых. Из-за этого люди привыкают видеть в человеке прежде всего личность, мужчины уделяют меньше внимания своей мужественности, а женщины привыкают к мысли о недостойности вести себя по-женски.
– Чепуха! Все это чепуха!
– Я говорю не о словах, используемых на Земле для обозначения этих вещей и понятий, а о том скрытом за словами смысле, который лежит в основе наших действий.
Она наморщила свой хорошенький лобик. Я продолжил.
– Что если бы нами в гораздо большей степени руководили законы природы, естественный голос крови, а не общественная мораль и надуманные условности? Представь себе мир, где искренние отношения между мужчиной и женщиной, их естественное влечение друг к другу внезапно были подменены требованиями какой угодно морали, лежащей в основе процветания общества как такового, действующей именно на благо общества, а не конкретного человека, общества, склонного воспринимать индивидуума как частичку самого себя, как функционирующую частичку, в которой половое различие отступает на второй план по отношению к профессиональному мастерству?
– Пытаюсь представить.
– Ну а какой, по-твоему, будет результат?
– Даже затрудняюсь сказать.
– Результатом будет наша Земля!
– Свободная женщина не желает подчинять себя мужчине, подстраиваться под него! – возразила Элизабет.
– Мы опять говорим о разных вещах.
– Возможно.
– Не существует более свободной, величественной и внутренне прекрасной женщины, чем горианская вольная спутница мужчины. Сравни её с наиболее часто встречающимся типом жены жителя Земли.
– Нет, судьба тачакской женщины убога.
– Редко кто из них рассматривается в городах как полноправная вольная спутница мужчины.
– Мне не приходилось встречаться с такой женщиной.
Мне оставалось лишь признать её правоту. Особую грусть вызывало то, что сам я знал только одну такую женщину – Дину.
– Возможно, ты права, – согласился я, – но млекопитающие делятся на тех, кто по природе своей стремится к обладанию кем-либо, и тех, чья природа требует от них быть обладаемыми.
– Я не привыкла думать о себе как о млекопитающем, – рассмеялась Элизабет.
– А кем ты привыкла считать себя в биологическом смысле?
– Ну, если ты хочешь посмотреть на меня с этой точки зрения…
Я ударил кулаком по полу фургона, и Элизабет испуганно отскочила в сторону.
– Вот с какой точки я смотрю на это дело.
– Чепуха! – заявила Элизабет. – Это ничего не доказывает.
– Горианцы тоже признают, что этот аспект не воспринимается женщинами, они не понимают его, боятся и протестуют.
– Потому что это не доказательство.
– Ты все время считаешь, что я хочу принизить женщину, доказать её ничтожность; я же, наоборот, говорю, что женщины удивительны, очаровательны, но становятся такими, лишь научившись отдавать себя любви.
– Глупость! – фыркнула Элизабет.
– Вот почему в этом диком, варварском мире женщину, которая не умеет уступать, зачастую учат этому насильно. Ее просто завоевывают.
Элизабет отбросила голову назад и весело расхохоталась.
– Да-да, – глядя на нее, усмехнулся и я. – Ее уступчивость завоевывается, и нередко её хозяином, который испытывает от этого не меньшее удовлетворение.
– И что происходит с этими женщинами потом?
– Они могут носить цепи или получить свободу, как сложится их судьба; но для того, о чем мы с тобой говорили, это не имеет никакого значения: и в том и в другом случае они делаются по-настоящему женственными.
– Ни один мужчина, включая и тебя самого, мой дорогой Тэрл Кэбот, не толкнет меня на этот шаг!
– Горианцы утверждают, что женщина начинает страстно стремиться к осознанию свой женственности, своего предназначения мужчине именно в момент своего слияния с ним в одно целое – в тот парадоксальный момент, когда она, фактически являясь подвластной ему, его рабыней, достигает максимальной степени свободы.
– Все это так глупо!
– Они утверждают также, что женщина подсознательно страстно желает, чтобы это произошло с ней, но не отдает в этом себе отчета.
– А это уже совершеннейшая глупость!
– Почему же ты прежде вела себя со мной, как будто хотела быть рабыней?
– Это была просто шутка! Шутка!
– Шутка?
Она смущенно опустила глаза.
– Вот почему Камчак отдал тебя мне, – сказал я.
– Почему? – не поняла она.
– Чтобы в моих руках ты познала ошейник и научилась быть настоящей женщиной.
Она посмотрела на меня с удивлением, в глазах её читалось откровенное недоверие.
– Видишь, он думал о тебе, – продолжал я. – Он по-настоящему любил свою маленькую дикарку.
– Возьми меня, Тэрл, – взмолилась она. – Возьми если не как свободную женщину, то как рабыню!
– Красавица моя Элизабет, я не могу взять тебя ни как ту, ни как другую.
– Нет! – воскликнула она. – Ты возьмешь меня так или иначе!
– Нет, Элизабет, – мягко возразил я, – нет.
Как разъяренная кошка, она набросилась на меня и ударила по щеке – раз, другой, третий..
– Нет, Элизабет, это не поможет, – сказал я. Она замерла, лицо у меня горело.
– Я тебя ненавижу, – пробормотала она – Ненавижу!
– Не верю, – ответил я.
– Тебе известен моральный кодекс воина Гора? – спросила она.
– Нет, – покачал я головой, – не известен. – Она снова ударила меня по щеке.
– Я тебя ненавижу, – процедила она сквозь зубы. И тут же, как я и ожидал, она опустилась передо мной на колени, протянув ко мне скрещенные в запястьях руки, как подобает горианской рабыне.
– Теперь, – с вызовом сказала она, обжигая меня своим пылающим от ярости взглядом, – ты должен или убить меня, или сделать своей рабыней!
– Ты свободная женщина, – настойчиво повторил я.
– Тогда убей меня, – потребовала она.
– Я не могу этого сделать, – отказался я.
– Значит, надень на меня ошейник!
– А этого я делать не хочу.
– Тогда тебе следует признать, что ты предал моральный кодекс горианского воина.
– Принеси ошейник, – потребовал я. Она вскочила на ноги, схватила ошейник и снова опустилась передо мной на колени. Я опоясал её горло узкой металлической полосой и запер её на замок. Она с яростью посмотрела на меня и начала подниматься с колен, но я жестко положил руку ей на плечо.
– Я не позволял тебе подниматься, рабыня, – сказал я.
Плечи её задрожали. Одно мгновение она колебалась и затем уронила голову.
– Конечно, – пробормотала она. – Прости, господин.
Я вытащил заколки, удерживающие её шелковую накидку, и она соскользнула к её ногам, открывая моим глазам одеяние кейджеры. Элизабет напряглась, сдерживая переполнявшие её противоречивые чувства.
– Я хочу осмотреть свою рабыню, – сообщил я ей.
– Может быть, – язвительно осведомилась она, – хозяин пожелает, чтобы его рабыня сняла с себя и остальную одежду?
– Нет, – ответил я.
Она презрительно вскинула голову.
– Я сам её сниму.
Я распустил её волосы, давая им возможность пышной волной рассыпаться по плечам, развязал красный поясок – кууру, снял с неё кожаный калмак и чатку.
– Раз уж тебе суждено быть рабыней – будь ею, – сказал я.
Не поднимая головы, застыв в позе тачакской рабыни, она продолжала упорно смотреть в пол, руки её сжались в кулаки.
Я обошел её и опустился на ковер рядом с бутылкой ка-ла-на.
– Подойди ко мне, рабыня, – приказал я, – и стань рядом на колени.
Она подняла голову, окинула меня пылающим взглядом, секунду помедлила, едва слышно произнесла: «Да, господин» – и выполнила все, как я приказал.
Я смотрел, как она, мисс Элизабет Кардуэл, опускается передо мной на колени, при этом из всей одежды на ней был только ошейник.
– Кто ты? – спросил я у нее.
– Рабыня, – не поднимая головы, бросила она.
– Поднеси мне вина, – распорядился я.
Стоя на коленях, с низко опущенной головой, стараясь как можно изящнее держать бутыль, она наполнила мой бокал густым красным вином, как это делала Африз своему хозяину, Камчаку.
Осушив бокал, я отставил его в сторону и посмотрел на девушку.
– Зачем ты это сделала, Элизабет? – спросил я.
Она упорно не поднимала головы.
– Меня зовут Велла, – отчетливо произнесла она. – Я горианская рабыня.
– Элизабет… – начал было я.
– Велла, – перебила она.
– Хорошо, Велла, – согласился я, и она подняла голову.
Наши глаза встретились, и мы долго не отводили друг от друга взор. Наконец она улыбнулась и опустила глаза.
Я рассмеялся.
– Кажется, сегодня ночью я не пойду в фургон общественных рабынь, – заметил я.
По лицу Элизабет пробежала стыдливая улыбка.
– Кажется, нет, хозяин, – согласилась она.
– Ты хитрая лиса, Велла, – не удержался я.
Она пожала плечами. Затем, продолжая стоять в позе рабыни для наслаждений, она лениво, с кошачьей грацией потянулась, подняла руки и одним махом перебросила всю массу своих густых темных волос себе на лицо. Дав мне возможность полюбоваться на её изящную спину, она томным движением приподняла волосы над головой и посмотрела на меня.
– Ты считаешь, что женщины в фургоне общественных рабынь так же красивы, как Велла? – поинтересовалась она.
– Нет, я так не считаю, – ответил я.
– Может, они вызывают большее желание?
– Нет, там не найдешь женщину столь же желанную, как Велла.
С легкой улыбкой она ещё сильнее выгнула спину, лениво повернула голову, стрельнула в меня глазами и уронила волосы на плечи.
– Кажется, Велла желает доставить удовольствие своему хозяину? – заметил я.
– Нет, – сказала девушка. – Велла ненавидит своего хозяина. – Она взглянула на меня с наигранным негодованием. – Он унижает Веллу. Он надел на неё ошейник рабыни.
– Конечно, – ответил я. – Как и должно быть.
– Но, вероятно, Веллу можно принудить доставить своему хозяину удовольствие? Ведь она всего лишь рабыня!
Я рассмеялся.
– Как здесь говорилось, – заметила девушка, – Велла – сознает она это или нет – страстно желает быть рабыней, рабыней мужчины. Она вот уже целый час этого добивается!
Я изумленно хлопнул себя по коленям.
– Мне это кажется глупейшей выдумкой, – сказал я.
– Возможно, Велла сама об этом просто не подозревает, – пожала она плечами.
– Но, возможно, Велла это выяснит? – предположил я.
– Возможно, – смеясь, согласилась она.
– Так ты готова, рабыня, доставить удовольствие своему хозяину?
– А у меня есть выбор?
– Нет.
– Значит, – с ироничным сомнением ответила девушка, – по-видимому, готова.
– Красавица моя Элизабет, я не могу взять тебя ни как ту, ни как другую.
– Нет! – воскликнула она. – Ты возьмешь меня так или иначе!
– Нет, Элизабет, – мягко возразил я, – нет.
Как разъяренная кошка, она набросилась на меня и ударила по щеке – раз, другой, третий..
– Нет, Элизабет, это не поможет, – сказал я. Она замерла, лицо у меня горело.
– Я тебя ненавижу, – пробормотала она – Ненавижу!
– Не верю, – ответил я.
– Тебе известен моральный кодекс воина Гора? – спросила она.
– Нет, – покачал я головой, – не известен. – Она снова ударила меня по щеке.
– Я тебя ненавижу, – процедила она сквозь зубы. И тут же, как я и ожидал, она опустилась передо мной на колени, протянув ко мне скрещенные в запястьях руки, как подобает горианской рабыне.
– Теперь, – с вызовом сказала она, обжигая меня своим пылающим от ярости взглядом, – ты должен или убить меня, или сделать своей рабыней!
– Ты свободная женщина, – настойчиво повторил я.
– Тогда убей меня, – потребовала она.
– Я не могу этого сделать, – отказался я.
– Значит, надень на меня ошейник!
– А этого я делать не хочу.
– Тогда тебе следует признать, что ты предал моральный кодекс горианского воина.
– Принеси ошейник, – потребовал я. Она вскочила на ноги, схватила ошейник и снова опустилась передо мной на колени. Я опоясал её горло узкой металлической полосой и запер её на замок. Она с яростью посмотрела на меня и начала подниматься с колен, но я жестко положил руку ей на плечо.
– Я не позволял тебе подниматься, рабыня, – сказал я.
Плечи её задрожали. Одно мгновение она колебалась и затем уронила голову.
– Конечно, – пробормотала она. – Прости, господин.
Я вытащил заколки, удерживающие её шелковую накидку, и она соскользнула к её ногам, открывая моим глазам одеяние кейджеры. Элизабет напряглась, сдерживая переполнявшие её противоречивые чувства.
– Я хочу осмотреть свою рабыню, – сообщил я ей.
– Может быть, – язвительно осведомилась она, – хозяин пожелает, чтобы его рабыня сняла с себя и остальную одежду?
– Нет, – ответил я.
Она презрительно вскинула голову.
– Я сам её сниму.
Я распустил её волосы, давая им возможность пышной волной рассыпаться по плечам, развязал красный поясок – кууру, снял с неё кожаный калмак и чатку.
– Раз уж тебе суждено быть рабыней – будь ею, – сказал я.
Не поднимая головы, застыв в позе тачакской рабыни, она продолжала упорно смотреть в пол, руки её сжались в кулаки.
Я обошел её и опустился на ковер рядом с бутылкой ка-ла-на.
– Подойди ко мне, рабыня, – приказал я, – и стань рядом на колени.
Она подняла голову, окинула меня пылающим взглядом, секунду помедлила, едва слышно произнесла: «Да, господин» – и выполнила все, как я приказал.
Я смотрел, как она, мисс Элизабет Кардуэл, опускается передо мной на колени, при этом из всей одежды на ней был только ошейник.
– Кто ты? – спросил я у нее.
– Рабыня, – не поднимая головы, бросила она.
– Поднеси мне вина, – распорядился я.
Стоя на коленях, с низко опущенной головой, стараясь как можно изящнее держать бутыль, она наполнила мой бокал густым красным вином, как это делала Африз своему хозяину, Камчаку.
Осушив бокал, я отставил его в сторону и посмотрел на девушку.
– Зачем ты это сделала, Элизабет? – спросил я.
Она упорно не поднимала головы.
– Меня зовут Велла, – отчетливо произнесла она. – Я горианская рабыня.
– Элизабет… – начал было я.
– Велла, – перебила она.
– Хорошо, Велла, – согласился я, и она подняла голову.
Наши глаза встретились, и мы долго не отводили друг от друга взор. Наконец она улыбнулась и опустила глаза.
Я рассмеялся.
– Кажется, сегодня ночью я не пойду в фургон общественных рабынь, – заметил я.
По лицу Элизабет пробежала стыдливая улыбка.
– Кажется, нет, хозяин, – согласилась она.
– Ты хитрая лиса, Велла, – не удержался я.
Она пожала плечами. Затем, продолжая стоять в позе рабыни для наслаждений, она лениво, с кошачьей грацией потянулась, подняла руки и одним махом перебросила всю массу своих густых темных волос себе на лицо. Дав мне возможность полюбоваться на её изящную спину, она томным движением приподняла волосы над головой и посмотрела на меня.
– Ты считаешь, что женщины в фургоне общественных рабынь так же красивы, как Велла? – поинтересовалась она.
– Нет, я так не считаю, – ответил я.
– Может, они вызывают большее желание?
– Нет, там не найдешь женщину столь же желанную, как Велла.
С легкой улыбкой она ещё сильнее выгнула спину, лениво повернула голову, стрельнула в меня глазами и уронила волосы на плечи.
– Кажется, Велла желает доставить удовольствие своему хозяину? – заметил я.
– Нет, – сказала девушка. – Велла ненавидит своего хозяина. – Она взглянула на меня с наигранным негодованием. – Он унижает Веллу. Он надел на неё ошейник рабыни.
– Конечно, – ответил я. – Как и должно быть.
– Но, вероятно, Веллу можно принудить доставить своему хозяину удовольствие? Ведь она всего лишь рабыня!
Я рассмеялся.
– Как здесь говорилось, – заметила девушка, – Велла – сознает она это или нет – страстно желает быть рабыней, рабыней мужчины. Она вот уже целый час этого добивается!
Я изумленно хлопнул себя по коленям.
– Мне это кажется глупейшей выдумкой, – сказал я.
– Возможно, Велла сама об этом просто не подозревает, – пожала она плечами.
– Но, возможно, Велла это выяснит? – предположил я.
– Возможно, – смеясь, согласилась она.
– Так ты готова, рабыня, доставить удовольствие своему хозяину?
– А у меня есть выбор?
– Нет.
– Значит, – с ироничным сомнением ответила девушка, – по-видимому, готова.
Из романа "Странники Гора".
— Как вы, наверное, уже догадались по разнице в силе тяжести, — сказал Фламиниус, — вы находитесь не на Земле. — Он окинул девушек спокойным взглядом. — Вы находитесь на Противоземле. Эта планета называется Гор.
— Такой планеты не существует! — тут же заявила Филлис.
— Вот как? — рассмеялся Фламиниус.
— Все это — выдумки, — уверенно продолжала Филлис.
— Эта планета — Гор, — повторил медик.
Вирджиния невольно отшатнулась, прижав руки к груди.
— Тебе, наверное, приходилось слышать о существовании Противоземли? — спросил Фламиниус.
— Только из книжек, — призналась она.
Фламиниус рассмеялся.
— Да, я читала об этой планете, — продолжала девушка. — Тогда все описанное показалось мне весьма реальным.
— Наверное, это были книги о Тэрле Кэботе, — предположил медик.
— Все это выдумки, — с непоколебимой уверенностью повторила Филлис.
— Больше таких историй появляться не будет, — с грустью произнес Фламиниус.
Вирджиния смотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами.
— Тэрл Кэбот убит, — сообщил Фламиниус. — Это случилось в Ко-Ро-Ба. Куурус, — он указал на меня, — разыскивает его убийцу.
— На нем черная одежда, — с удивлением отметила Вирджиния.
— Конечно, — подтвердил Фламиниус.
— Вы все здесь сумасшедшие, — в очередной раз укрепилась в своей мысли Филлис.
— Он из касты убийц, — пояснил Фламиниус.
Филлис застонала и обхватила голову руками.
— Все это один большой сумасшедший дом, — раскачиваясь из стороны в сторону, пробормотала она.
— Нет, это Гор, — с растущей уверенностью заявила Вирджиния.
— Но какого же черта нас притащили сюда?! — взорвалась Филлис.
— Сильные мужчины, — ответил Фламиниус, — во все времена, даже в истории вашей собственной планеты, отвоевывали у более слабых мужчин их женщин и делали их своими рабынями.
— Но мы вовсе не рабыни, — оцепенев, произнесла Вирджиния.
— Вы женщины, принадлежавшие слабым мужчинам, мужчинам Земли, — настойчиво объяснял Фламиниус — Мы оказались более сильными. У нас есть корабли, способные пересекать космическое пространство и достигать Земли. Мы покорим Землю. Она будет принадлежать нам. Когда придет время, мы доставим сюда всех землян, как уже поступили с вами. Земля — это планета рабов. Быть в подчинении у более сильных — это естественный удел её жителей. Поэтому вам следует как можно скорее понять, что вы рабы по своей природе, что вы слабы и немощны, а значит, естественно, являетесь рабами жителей Гора.
— Мы не рабы, — с непоколебимой уверенностью стояла на своем Филлис.
— Вирджиния, — обратился Фламиниус к её соседке, — разве то, что я говорю, не правда? Разве женщина, захваченная у более слабого, побежденного мужчины, не принадлежит более сильному мужчине? И если ей даровано право остаться в живых, разве ей не следует всячески ублажать победителя?
— Я преподавала древнюю историю в колледже, — едва слышно произнесла девушка. — Все, что вы говорите, на Земле действительно имело место.
— Разве тебе не кажется это естественным? — спросил врач.
— Пожалуйста, отпустите нас, — умоляющим тоном пробормотала Вирджиния.
— Ты расстроена, — продолжал Фламиниус обработку девушки, — потому что привыкла считать себя существом более высоким по своему социальному положению. Теперь же ситуация в корне изменилась. Твои мужчины оказались слабее нас, и ты вынуждена стать рабыней. Вот и все, — рассмеялся он. — Хотя, конечно, сложно сразу понять, что ты принадлежишь к расе прирожденных рабов.
— Пожалуйста, — деревенеющими губами пробормотала Вирджиния.
— Перестаньте её мучить! — вмешалась в разговор Филлис.
Фламиниус подошел к её клетке.
— Что это за металлическая полоса, закрепленная у тебя на щиколотке левой ноги? — спросил он.
— Я не знаю, — запинаясь от внезапно подступившего волнения, ответила девушка.
— Это анклет — ножной браслет рабыни, — пояснил Фламиниус и снова вернулся к Вирджинии, бессильно повисшей на прутьях клетки, прижавшись к ней лицом.
— Ты умная, образованная девушка, — сказал он, спокойно и правильно выговаривая английские слова. — Ты наверняка знаешь один-два древних языка Земли. Ты изучала историю своей планеты. Вероятно даже, что твои успехи в учебе были блестящими.
Взгляд Вирджинии беспомощно скользил по лицу медика.
— Ты уже довольно долго находишься здесь, — продолжал он. — Неужели ты не обращала внимания на тех мужчин, что тебя окружают? Неужели ты не сравнивала их с мужчинами Земли? Посмотри, — показал он на стоящего рядом высокого, широкоплечего охранника с волевым, решительным выражением лица, — неужели этот мужчина похож на тех, с Земли?
— Нет, — покачала головой девушка.
— Что говорит тебе твоя женская сущность, когда ты смотришь на них?
— Что они — мужчины, — прошептала Вирджиния.
— Не похожие на тех, с Земли, не так ли?
— Да, совсем не похожие, — словно загипнотизированная, повторила Вирджиния.
— Они — настоящие мужчины. Верно?
— Да, — смущенно опуская голову, согласилась девушка, — они настоящие мужчины.
— Такой планеты не существует! — тут же заявила Филлис.
— Вот как? — рассмеялся Фламиниус.
— Все это — выдумки, — уверенно продолжала Филлис.
— Эта планета — Гор, — повторил медик.
Вирджиния невольно отшатнулась, прижав руки к груди.
— Тебе, наверное, приходилось слышать о существовании Противоземли? — спросил Фламиниус.
— Только из книжек, — призналась она.
Фламиниус рассмеялся.
— Да, я читала об этой планете, — продолжала девушка. — Тогда все описанное показалось мне весьма реальным.
— Наверное, это были книги о Тэрле Кэботе, — предположил медик.
— Все это выдумки, — с непоколебимой уверенностью повторила Филлис.
— Больше таких историй появляться не будет, — с грустью произнес Фламиниус.
Вирджиния смотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами.
— Тэрл Кэбот убит, — сообщил Фламиниус. — Это случилось в Ко-Ро-Ба. Куурус, — он указал на меня, — разыскивает его убийцу.
— На нем черная одежда, — с удивлением отметила Вирджиния.
— Конечно, — подтвердил Фламиниус.
— Вы все здесь сумасшедшие, — в очередной раз укрепилась в своей мысли Филлис.
— Он из касты убийц, — пояснил Фламиниус.
Филлис застонала и обхватила голову руками.
— Все это один большой сумасшедший дом, — раскачиваясь из стороны в сторону, пробормотала она.
— Нет, это Гор, — с растущей уверенностью заявила Вирджиния.
— Но какого же черта нас притащили сюда?! — взорвалась Филлис.
— Сильные мужчины, — ответил Фламиниус, — во все времена, даже в истории вашей собственной планеты, отвоевывали у более слабых мужчин их женщин и делали их своими рабынями.
— Но мы вовсе не рабыни, — оцепенев, произнесла Вирджиния.
— Вы женщины, принадлежавшие слабым мужчинам, мужчинам Земли, — настойчиво объяснял Фламиниус — Мы оказались более сильными. У нас есть корабли, способные пересекать космическое пространство и достигать Земли. Мы покорим Землю. Она будет принадлежать нам. Когда придет время, мы доставим сюда всех землян, как уже поступили с вами. Земля — это планета рабов. Быть в подчинении у более сильных — это естественный удел её жителей. Поэтому вам следует как можно скорее понять, что вы рабы по своей природе, что вы слабы и немощны, а значит, естественно, являетесь рабами жителей Гора.
— Мы не рабы, — с непоколебимой уверенностью стояла на своем Филлис.
— Вирджиния, — обратился Фламиниус к её соседке, — разве то, что я говорю, не правда? Разве женщина, захваченная у более слабого, побежденного мужчины, не принадлежит более сильному мужчине? И если ей даровано право остаться в живых, разве ей не следует всячески ублажать победителя?
— Я преподавала древнюю историю в колледже, — едва слышно произнесла девушка. — Все, что вы говорите, на Земле действительно имело место.
— Разве тебе не кажется это естественным? — спросил врач.
— Пожалуйста, отпустите нас, — умоляющим тоном пробормотала Вирджиния.
— Ты расстроена, — продолжал Фламиниус обработку девушки, — потому что привыкла считать себя существом более высоким по своему социальному положению. Теперь же ситуация в корне изменилась. Твои мужчины оказались слабее нас, и ты вынуждена стать рабыней. Вот и все, — рассмеялся он. — Хотя, конечно, сложно сразу понять, что ты принадлежишь к расе прирожденных рабов.
— Пожалуйста, — деревенеющими губами пробормотала Вирджиния.
— Перестаньте её мучить! — вмешалась в разговор Филлис.
Фламиниус подошел к её клетке.
— Что это за металлическая полоса, закрепленная у тебя на щиколотке левой ноги? — спросил он.
— Я не знаю, — запинаясь от внезапно подступившего волнения, ответила девушка.
— Это анклет — ножной браслет рабыни, — пояснил Фламиниус и снова вернулся к Вирджинии, бессильно повисшей на прутьях клетки, прижавшись к ней лицом.
— Ты умная, образованная девушка, — сказал он, спокойно и правильно выговаривая английские слова. — Ты наверняка знаешь один-два древних языка Земли. Ты изучала историю своей планеты. Вероятно даже, что твои успехи в учебе были блестящими.
Взгляд Вирджинии беспомощно скользил по лицу медика.
— Ты уже довольно долго находишься здесь, — продолжал он. — Неужели ты не обращала внимания на тех мужчин, что тебя окружают? Неужели ты не сравнивала их с мужчинами Земли? Посмотри, — показал он на стоящего рядом высокого, широкоплечего охранника с волевым, решительным выражением лица, — неужели этот мужчина похож на тех, с Земли?
— Нет, — покачала головой девушка.
— Что говорит тебе твоя женская сущность, когда ты смотришь на них?
— Что они — мужчины, — прошептала Вирджиния.
— Не похожие на тех, с Земли, не так ли?
— Да, совсем не похожие, — словно загипнотизированная, повторила Вирджиния.
— Они — настоящие мужчины. Верно?
— Да, — смущенно опуская голову, согласилась девушка, — они настоящие мужчины.
Мне было интересно, что Вирджиния Кент как женщина очень быстро отметила разницу между мужчинами Гора и Земли. Различия, безусловно, существовали, но я не мог бы, как Фламиниус, интерпретировать их как однозначное свидетельство неполноценности представителей Земли. Как бы то ни было, население Гора берет свое начало от жителей Земли, поэтому отличия должны проявляться в первую очередь в культурных традициях, нежели в умственном и физическом развитии. Нельзя, конечно, не признать, что мужская часть населения Гора физически более развита, но едва ли это можно назвать характерной видовой чертой горианской ветви человечества. Скорее это определяется самим укладом жизни гориан, большую часть времени проводящих на открытом воздухе, лишенных множества благ цивилизации, облегчающих жизнь землян, и поэтому вынужденных все делать своими руками. Все это не могло не привести к образованию определенного культа человеческого тела и появлению собственных критериев оценки физической красоты и совершенства. Еще более спорным является вопрос об интеллектуальном превосходстве гориан. И уж во всяком случае Вирджиния ни в коей мере не могла оценить уровня их развития за столь короткое время. Я думаю, замеченные ею отличия касались скорее психологических аспектов.
Мужчина Земли более робок, подавлен и нерешителен, нежели истинный горианин, он тоньше и деликатнее, менее требователен и прямолинеен. Особые условия жизни, традиции культуры ставят горианина в такие условия, которых изначально лишен мужчина Земли: с открытием стабилизирующей сыворотки и как следствие — с появлением возможности бесконечно долго продлевать жизнь человека социальная роль женщины снизилась несоизмеримо; при противодействии полов женщина как существо более слабое, чем мужчина, не обязанная часто рожать, вынуждена была уступить мужчине все вплоть до собственной свободы. Мужчина стал потребителем; женщина — существом, отвечающим его потребностям.
Мужчина Земли более робок, подавлен и нерешителен, нежели истинный горианин, он тоньше и деликатнее, менее требователен и прямолинеен. Особые условия жизни, традиции культуры ставят горианина в такие условия, которых изначально лишен мужчина Земли: с открытием стабилизирующей сыворотки и как следствие — с появлением возможности бесконечно долго продлевать жизнь человека социальная роль женщины снизилась несоизмеримо; при противодействии полов женщина как существо более слабое, чем мужчина, не обязанная часто рожать, вынуждена была уступить мужчине все вплоть до собственной свободы. Мужчина стал потребителем; женщина — существом, отвечающим его потребностям.
На третью неделю в обучение были привнесены некоторые более тонкие моменты, и посетивший занятия девушек. Фламиниус прочел им курс лекций — сначала на английском, затем на горианском — о некоторых событиях из истории Гора, о считающихся естественными правах человека в зависимости от его кастовой принадлежности, о социальных отношениях между различными слоями общества и взаимоотношениях между полами. При этом красной нитью во всех его рассуждениях проходила мысль о неизбежном неравенстве между людьми, заложенном в самой природе человека, и его дальнейшем историческом развитии, что порождает закономерные столкновения интересов, конфликты, стремления к превосходству над окружающими — как результат главенства одних над другими. Над всем этим лежит опять-таки заложенное самой природой превосходство мужского, во всех отношениях более сильного начала над женским, сутью которого является подчинение.
На Земле эти девушки принадлежали слабым мужчинам, неспособным их защитить, обреченным на поражение, поэтому совершенно естественно, что нашлись мужчины более сильные, победители по своей натуре, способные подавить тех, кто не в состоянии оказать им достойное сопротивление и получить в качестве трофея их женщин, которым самой природой уготована роль рабыни и в обязанности которой входит стремление во всем ублажать мужчин, тем более мужчин-победителей. Во всех подобных рассуждениях лежит, конечно, естественная для горианского сознания идея об изначальном мужском превосходстве, подкрепленная соответствующим ходом социального развития общества, рассматривающего женщину как неотъемлемую принадлежность мужчины.
Фламиниус иногда позволял себе выслушивать и возражения по данному вопросу, однако предпочитал не тратить время на споры по столь очевидным вещам и лишь, болезненно морщась, терпеливо дожидался, когда сообщаемые им столь банальные истины укрепятся наконец в сознании этих несчастных рабынь. Филлис, насколько я знал от Элизабет, выступала в подобных дискуссиях, когда, конечно, ей это позволялось, самым горячим противником идей Фламиниуса. Особенно веселило Элизабет то, что на Земле Филлис, очевидно, была ярой феминисткой. Она по сути ненавидела и презирала мужчин, хотя даже в женском кругу не могла толком объяснить, за что именно. Вирджиния, наоборот, проявляла застенчивость, сторонилась и побаивалась мужчин.
Нечего и говорить, что обе эти крайности в представлениях Суры являлись недопустимыми. Иногда вечерами Элизабет, возвращаясь в нашу комнату, со смехом подробно рассказывала о словесных баталиях между Филлис и Фламиниусом. По её мнению, очевидно, совершенно справедливому, позиции обоих непримиримых спорщиков основывались как на действительно имеющихся фактах, так и на их подтасовке. Филлис всячески отрицала любые следствия естественных различий между полами, рассматривая мужчину и женщину как неких бесполых существ, в то время как Фламиниус вообще едва ли считал женщину человеком. В результате, хотя я полагаю, что Фламиниус не мог не признавать некоторые заблуждения и преувеличения занимаемой им позиции, их споры кончались ничем, и каждый оставался при своем мнении, считая себя победителем, а своего противника — упрямым животным.
В иные моменты дискуссий, к моему вящему удовольствию и едва сдерживаемому раздражению Элизабет, Фламиниус действительно показывал себя непревзойденным оратором и настоящим мастером своего дела, выдвигая неопровержимые аргументы и приводя блестящие доводы, подтверждающиеся многолетним опытом касты медиков, статистикой, многочисленными психологическими тестами, ответом на которые служили только основанные на эмоциях выпады Филлис, заканчивающиеся, как правило, её слезами. Фламиниус, безусловно, был по натуре тонким психоаналитиком, и Филлис нередко вообще не способна была уловить нить его логических рассуждении и принять либо опровергнуть выдвигаемый им тезис.
В ходе подобных дебатов Вирджиния, как правило, оставалась безучастной и лишь время от времени приводила в качестве примера какой-нибудь факт или соображение, практически всегда подтверждающие позицию Фламиниуса, что не могло не вызывать ярость Филлис.
Элизабет мудро воздерживалась от участия в этих бесплодных дискуссиях. У неё была своя точка зрения на этот счет, подкрепленная личным жизненным опытом. За время пребывания на Горе она уяснила, что женщины — замечательные создания, совершенно не похожие на мужчин, и им не следует стремиться походить на мужчин, это глупо. Они — сами по себе, поступающие, как им заблагорассудится в определенных, разумно ограниченных рамках свободы. И это естественно для всех живых существ. Человеческий мир делится на мужчин и женщин, составляющих единый человеческий вид, и каждый из полов прекрасен сам по себе.
Через две недели лекций, сопровождаемых дискуссиями, казавшимися мне пустой тратой времени, Вирджиния Кент, сторонившаяся и побаивающаяся мужчин, уловила для себя — пусть даже, возможно, и не принимая её всей душой — основную мысль теорий Фламиниуса, а Филлис ещё больше утвердилась в своих заблуждениях. Элизабет же стала воспринимать дискуссии как весьма занимательную, искусно проводимую пропаганду, построенную на подтасовке фактов и значительной доле софистики. Как бы то ни было, каждая из троих девушек по истечении двухнедельного срока научилась выдавать требуемые стандартные ответы на не менее стандартные вопросы независимо от того, согласны были они с тезисами или нет. Вопросы были абсолютно простыми, как и ожидаемые на них ответы, и с незаурядным терпением задавались Фламиниусом снова и снова, пока даже Филлис не научилась отвечать на них не раздумывая. Чтобы судить о том, на что были потрачены эти две недели тренировок, достаточно привести лишь небольшой перечень весьма схожих друг с другом вопросов и ответов:
Вопрос: Кто ты?
Ответ: Я — рабыня.
В: Что такое рабыня?
О: Это та, кем владеют.
В: Зачем ты носишь на себе клеймо?
О: Чтобы показать, что мной владеют.
В: Зачем ты носишь ошейник?
О: Чтобы люди могли узнать, кому я принадлежу.
В: Чего прежде всего должна желать рабыня?
О: Угодить мужчине.
В: Кто ты?
О: Я — рабыня.
В: Чего ты хочешь больше всего?
О: Угодить мужчине.
Перечень вопросов, иногда весьма детализированных, можно продолжать бесконечно, но суть их одна: приучение к мысли о личной несвободе и подчинении.
В этом, кстати, состоял и более глубокий, зловещий смысл тренировки девушек, скрытый поначалу даже от меня и от Элизабет, когда они в течение всей последующей недели большую часть времени проводили стоя на коленях возле громадного зеркала, видя свое отражение скованной цепями рабыни, снова и снова громко вслух повторяли одни и те же ответы, словно вдалбливая их в свое сознание. Они продолжали эти тренировки и после ухода Фламиниуса, словно запрограммированные автоматы твердя одни и те же гипнотизирующие фразы. В этом смысле Элизабет было несколько легче, чем остальным девушкам, поскольку она воспринимала происходящее просто как часть нашего с ней плана, который рано или поздно должен был осуществиться и положить конец её теперешним мучениям, однако даже она нередко вскрикивала среди ночи или бормотала «Нет, нет, нет!» — или вскакивала с постели с обезумевшими от страха глазами.
На Земле эти девушки принадлежали слабым мужчинам, неспособным их защитить, обреченным на поражение, поэтому совершенно естественно, что нашлись мужчины более сильные, победители по своей натуре, способные подавить тех, кто не в состоянии оказать им достойное сопротивление и получить в качестве трофея их женщин, которым самой природой уготована роль рабыни и в обязанности которой входит стремление во всем ублажать мужчин, тем более мужчин-победителей. Во всех подобных рассуждениях лежит, конечно, естественная для горианского сознания идея об изначальном мужском превосходстве, подкрепленная соответствующим ходом социального развития общества, рассматривающего женщину как неотъемлемую принадлежность мужчины.
Фламиниус иногда позволял себе выслушивать и возражения по данному вопросу, однако предпочитал не тратить время на споры по столь очевидным вещам и лишь, болезненно морщась, терпеливо дожидался, когда сообщаемые им столь банальные истины укрепятся наконец в сознании этих несчастных рабынь. Филлис, насколько я знал от Элизабет, выступала в подобных дискуссиях, когда, конечно, ей это позволялось, самым горячим противником идей Фламиниуса. Особенно веселило Элизабет то, что на Земле Филлис, очевидно, была ярой феминисткой. Она по сути ненавидела и презирала мужчин, хотя даже в женском кругу не могла толком объяснить, за что именно. Вирджиния, наоборот, проявляла застенчивость, сторонилась и побаивалась мужчин.
Нечего и говорить, что обе эти крайности в представлениях Суры являлись недопустимыми. Иногда вечерами Элизабет, возвращаясь в нашу комнату, со смехом подробно рассказывала о словесных баталиях между Филлис и Фламиниусом. По её мнению, очевидно, совершенно справедливому, позиции обоих непримиримых спорщиков основывались как на действительно имеющихся фактах, так и на их подтасовке. Филлис всячески отрицала любые следствия естественных различий между полами, рассматривая мужчину и женщину как неких бесполых существ, в то время как Фламиниус вообще едва ли считал женщину человеком. В результате, хотя я полагаю, что Фламиниус не мог не признавать некоторые заблуждения и преувеличения занимаемой им позиции, их споры кончались ничем, и каждый оставался при своем мнении, считая себя победителем, а своего противника — упрямым животным.
В иные моменты дискуссий, к моему вящему удовольствию и едва сдерживаемому раздражению Элизабет, Фламиниус действительно показывал себя непревзойденным оратором и настоящим мастером своего дела, выдвигая неопровержимые аргументы и приводя блестящие доводы, подтверждающиеся многолетним опытом касты медиков, статистикой, многочисленными психологическими тестами, ответом на которые служили только основанные на эмоциях выпады Филлис, заканчивающиеся, как правило, её слезами. Фламиниус, безусловно, был по натуре тонким психоаналитиком, и Филлис нередко вообще не способна была уловить нить его логических рассуждении и принять либо опровергнуть выдвигаемый им тезис.
В ходе подобных дебатов Вирджиния, как правило, оставалась безучастной и лишь время от времени приводила в качестве примера какой-нибудь факт или соображение, практически всегда подтверждающие позицию Фламиниуса, что не могло не вызывать ярость Филлис.
Элизабет мудро воздерживалась от участия в этих бесплодных дискуссиях. У неё была своя точка зрения на этот счет, подкрепленная личным жизненным опытом. За время пребывания на Горе она уяснила, что женщины — замечательные создания, совершенно не похожие на мужчин, и им не следует стремиться походить на мужчин, это глупо. Они — сами по себе, поступающие, как им заблагорассудится в определенных, разумно ограниченных рамках свободы. И это естественно для всех живых существ. Человеческий мир делится на мужчин и женщин, составляющих единый человеческий вид, и каждый из полов прекрасен сам по себе.
Через две недели лекций, сопровождаемых дискуссиями, казавшимися мне пустой тратой времени, Вирджиния Кент, сторонившаяся и побаивающаяся мужчин, уловила для себя — пусть даже, возможно, и не принимая её всей душой — основную мысль теорий Фламиниуса, а Филлис ещё больше утвердилась в своих заблуждениях. Элизабет же стала воспринимать дискуссии как весьма занимательную, искусно проводимую пропаганду, построенную на подтасовке фактов и значительной доле софистики. Как бы то ни было, каждая из троих девушек по истечении двухнедельного срока научилась выдавать требуемые стандартные ответы на не менее стандартные вопросы независимо от того, согласны были они с тезисами или нет. Вопросы были абсолютно простыми, как и ожидаемые на них ответы, и с незаурядным терпением задавались Фламиниусом снова и снова, пока даже Филлис не научилась отвечать на них не раздумывая. Чтобы судить о том, на что были потрачены эти две недели тренировок, достаточно привести лишь небольшой перечень весьма схожих друг с другом вопросов и ответов:
Вопрос: Кто ты?
Ответ: Я — рабыня.
В: Что такое рабыня?
О: Это та, кем владеют.
В: Зачем ты носишь на себе клеймо?
О: Чтобы показать, что мной владеют.
В: Зачем ты носишь ошейник?
О: Чтобы люди могли узнать, кому я принадлежу.
В: Чего прежде всего должна желать рабыня?
О: Угодить мужчине.
В: Кто ты?
О: Я — рабыня.
В: Чего ты хочешь больше всего?
О: Угодить мужчине.
Перечень вопросов, иногда весьма детализированных, можно продолжать бесконечно, но суть их одна: приучение к мысли о личной несвободе и подчинении.
В этом, кстати, состоял и более глубокий, зловещий смысл тренировки девушек, скрытый поначалу даже от меня и от Элизабет, когда они в течение всей последующей недели большую часть времени проводили стоя на коленях возле громадного зеркала, видя свое отражение скованной цепями рабыни, снова и снова громко вслух повторяли одни и те же ответы, словно вдалбливая их в свое сознание. Они продолжали эти тренировки и после ухода Фламиниуса, словно запрограммированные автоматы твердя одни и те же гипнотизирующие фразы. В этом смысле Элизабет было несколько легче, чем остальным девушкам, поскольку она воспринимала происходящее просто как часть нашего с ней плана, который рано или поздно должен был осуществиться и положить конец её теперешним мучениям, однако даже она нередко вскрикивала среди ночи или бормотала «Нет, нет, нет!» — или вскакивала с постели с обезумевшими от страха глазами.
Шестая педеля занятий прошла у девушек так же, как и предыдущие, но теперь к стандартным вопросам и ответам добавилась регулярно повторяемая каждой из них фраза: «Мне нравится быть рабыней. Я хочу быть рабыней». Наконец после завершения этого первоначального периода психической обработки, целью которого было внушение каждой из девушек мысли о том, что она действительно рабыня, хочет ею быть и останется ею навсегда, в их обучение были добавлены некоторые новые элементы. В течение последующих недель и даже месяцев к программе первоначального этапа не возвращались, но этот постулат настолько засел в сознании девушек, что, когда Фламиниус или Сура шутки ради или же одновременно с наказанием провинившейся шокером внезапно спрашивали «Чего ты хочешь больше всего?», девушки, не задумываясь, к своему стыду и удивлению, неизменно отвечали «Угодить мужчине!».
Из романа "Убийца Гора"
Нахлынули горькие воспоминания об Элизабет Кардуэл» Велле, как ее называли на Горе, так помогшей мне в Аре в осуществлении миссии, возложенной на нас Царствующими Жрецами. По возвращении в Сардар я много времени провел в размышлениях о том, как обеспечить ей безопасность. Несмотря на всю мою любовь к ней — чувство, испытывать которое я теперь недостоин, — я не мог пойти на поводу своих желаний и оставить ее на этой полной опасностей планете. Она уже безусловно известна Другим, этим существам, испокон веков находящимся в жестокой конфронтации с миром Царствующих Жрецов и даже с самой Землей. Жизнь ее здесь никогда не будет спокойной, а одно лишь знакомство со мной — на что я так безрассудно в свое время согласился — превратит ее пребывание здесь в смертельно опасную авантюру. Когда мне наконец удалось снова живой и невредимой доставить ее в Сардар, я поделился с ней этими своими соображениями и сказал, что вместе с Миском, одним из Царствующих Жрецов, устрою ей возвращение на Землю.
— Нет! — в отчаянии воскликнула она.
— Я уже принял решение, — сообщил я. — Ради твоей безопасности, ради сохранения самой твоей жизни ты снова будешь возвращена на Землю, где тебе не придется больше подвергать себя опасностям этого мира.
— Но это и мой мир! — закричала она. — Мой так же, как и ваш! Я люблю его, и вы не имеете права высылать меня отсюда!
— Ты будешь возвращена на Землю, — повторил я.
— Но я люблю тебя, — пробормотала она.
— Извини, мне нелегко все это делать, но я должен, — я чувствовал, как на глаза мне наворачиваются слезы. — Ты должна забыть меня, забыть этот мир.
— Ты просто не хочешь оставлять меня рядом с собой! — снова закричала она.
— Ты ведь знаешь, что это неправда, — ответил я. — Я люблю тебя.
— У тебя нет никакого права высылать меня из этого мира, — повторяла она. — Он мой так же, как и ваш!
Ей, конечно, трудно было расставаться с этим прекрасным, полным жизни, приключений и одновременно чрезвычайно опасным миром и возвращаться на Землю, в каменные коробки, в толчею серой безликой толпы, в однообразную скуку ее повседневных торгашеских, всепродажных забот. Однако там для нее действительно было бы безопаснее. Она могла бы затеряться среди людской суеты, возможно, выйти замуж, устроить наконец свою личную жизнь и поселиться где-нибудь в большом доме со всеми удобствами и техническими новшествами.
— Ты не можешь отобрать у меня этот мир! — повторяла она.
— Я уже принял решение.
— Ты не имеешь права принимать за меня подобные решения.
— Наверное, ты права. Но это уже сделано.
Ее обращенный ко мне взгляд был полон отчаяния.
— Это уже решено, — кивнул я. — Завтра ты вернешься на Землю. Твоя работа здесь закончена,
Я попытался было поцеловать ее, но она отвернулась и, старательно сдерживая слезы, вышла из комнаты.
Мои мысли снова вернулись к боевому тарну, к моему Убару Небес.
Когда-то он убил тех, кто попытался взобраться к нему в седло.
А вот той ночью позволил Элизабет Кардуэл — женщине! — оседлать его и улететь на нем из Сардара.
Через четыре дня он вернулся. Один.
Вне себя от гнева я оттолкнул от себя птицу и навсегда распрощался с ней.
Потерял существо, которое столько лет стремился уберечь и защитить.
Как много лет назад потерял Талену, некогда бывшую моей свободной спутницей.
Двух женщин любил и обеих потерял.
— Нет! — в отчаянии воскликнула она.
— Я уже принял решение, — сообщил я. — Ради твоей безопасности, ради сохранения самой твоей жизни ты снова будешь возвращена на Землю, где тебе не придется больше подвергать себя опасностям этого мира.
— Но это и мой мир! — закричала она. — Мой так же, как и ваш! Я люблю его, и вы не имеете права высылать меня отсюда!
— Ты будешь возвращена на Землю, — повторил я.
— Но я люблю тебя, — пробормотала она.
— Извини, мне нелегко все это делать, но я должен, — я чувствовал, как на глаза мне наворачиваются слезы. — Ты должна забыть меня, забыть этот мир.
— Ты просто не хочешь оставлять меня рядом с собой! — снова закричала она.
— Ты ведь знаешь, что это неправда, — ответил я. — Я люблю тебя.
— У тебя нет никакого права высылать меня из этого мира, — повторяла она. — Он мой так же, как и ваш!
Ей, конечно, трудно было расставаться с этим прекрасным, полным жизни, приключений и одновременно чрезвычайно опасным миром и возвращаться на Землю, в каменные коробки, в толчею серой безликой толпы, в однообразную скуку ее повседневных торгашеских, всепродажных забот. Однако там для нее действительно было бы безопаснее. Она могла бы затеряться среди людской суеты, возможно, выйти замуж, устроить наконец свою личную жизнь и поселиться где-нибудь в большом доме со всеми удобствами и техническими новшествами.
— Ты не можешь отобрать у меня этот мир! — повторяла она.
— Я уже принял решение.
— Ты не имеешь права принимать за меня подобные решения.
— Наверное, ты права. Но это уже сделано.
Ее обращенный ко мне взгляд был полон отчаяния.
— Это уже решено, — кивнул я. — Завтра ты вернешься на Землю. Твоя работа здесь закончена,
Я попытался было поцеловать ее, но она отвернулась и, старательно сдерживая слезы, вышла из комнаты.
Мои мысли снова вернулись к боевому тарну, к моему Убару Небес.
Когда-то он убил тех, кто попытался взобраться к нему в седло.
А вот той ночью позволил Элизабет Кардуэл — женщине! — оседлать его и улететь на нем из Сардара.
Через четыре дня он вернулся. Один.
Вне себя от гнева я оттолкнул от себя птицу и навсегда распрощался с ней.
Потерял существо, которое столько лет стремился уберечь и защитить.
Как много лет назад потерял Талену, некогда бывшую моей свободной спутницей.
Двух женщин любил и обеих потерял.
Стараясь избавиться от охватившего меня чувства одиночества, я присоединился к раздающемуся вокруг меня гоготу.
— Еще паги! — крикнул я.
И тут же разрыдался, вспомнив, как я когда-то любил двух женщин и обеих потерял.
Остановившимся взглядом я наблюдал, как извивается на арене под светом тускло мерцающих корабельных фонарей гибкое, чувственное, соблазнительное и коварное тело рабыни.
Во мне начала медленно разгораться ярость.
Почему мне, любившему в разное время двух женщин, пришлось потерять их обеих? Любить — и потерять?
Движения танцовщицы становились все медленнее, наполнялись какой-то мучительной чувственностью и безысходностью страсти.
Значит, если не любишь, то нельзя и потерять? Раз нет привязанности, нет и потери? Так просто?
Я рассмеялся.
Я поклялся, что никогда больше не потеряю ни одну женщину.
Женщины, как не раз уже говорилось, по природе своей рабы.
Как можно потерять раба? Разве это потеря?
Танцовщица, двигаясь широкими кругами по залу, была уже у самого моего стола. Сейчас она, казалось, танцевала только для меня.
— Хозяину нравится? — вдруг услышал я ее шепот.
Наши глаза встретились.
На ней был ошейник. Я был свободен. Ее одеяние служило лишь украшением. Мой пояс оттягивал тяжелый боевой меч.
Но в то мгновение, когда наши глаза встретились, я увидел в глазах женщины страстное стремление ощутить власть надо мной, мужчиной, поработить меня себе, заставить подчиняться, и тут же по выражению ее лица понял, что она догадалась, что это ей не удастся, что ей, женщине, это не по силам, и вовсе не потому, что на ней ошейник, а я — свободен, а потому что изначально я сильнее, а она принадлежит к тем, кому остается только подчиняться. К женщинам. К рабыням.
— Убирайся, — бросил я ей.
В ее взгляде сверкнула злость, сменившаяся разочарованием, затем испугом, и она быстрым движением переместилась к следующему столу.
Я проводил хмурым взглядом ее извивающееся, соблазнительное, коварное, порочное тело, наполненное желанием и порождающее желание в смотрящем на него; тело, ищущее того, кто будет им обладать.
Это тело и есть женщина, сказал я себе и рассмеялся.
Женщина — пустое слово, один лишь звук.
Ей ничто не принадлежит в этом мире; одеяние, ошейник, украшения и даже само это сладострастно извивающееся тело принадлежит не ей, а ее хозяину, тому, кто незадолго до этого прошелся плетью по этой выгнутой спине.
Я рассмеялся.
Люди из Порт-Кара знают, как обращаться с женщинами, знают, как держать их в узде.
Рабыни они, рабыни!
Ничто! Пустое место!
И я любил двух женщин и потерял обеих.
Больше этого не повторится. Клянусь, больше я не потеряю ни одной!
— Еще паги! — крикнул я.
И тут же разрыдался, вспомнив, как я когда-то любил двух женщин и обеих потерял.
Остановившимся взглядом я наблюдал, как извивается на арене под светом тускло мерцающих корабельных фонарей гибкое, чувственное, соблазнительное и коварное тело рабыни.
Во мне начала медленно разгораться ярость.
Почему мне, любившему в разное время двух женщин, пришлось потерять их обеих? Любить — и потерять?
Движения танцовщицы становились все медленнее, наполнялись какой-то мучительной чувственностью и безысходностью страсти.
Значит, если не любишь, то нельзя и потерять? Раз нет привязанности, нет и потери? Так просто?
Я рассмеялся.
Я поклялся, что никогда больше не потеряю ни одну женщину.
Женщины, как не раз уже говорилось, по природе своей рабы.
Как можно потерять раба? Разве это потеря?
Танцовщица, двигаясь широкими кругами по залу, была уже у самого моего стола. Сейчас она, казалось, танцевала только для меня.
— Хозяину нравится? — вдруг услышал я ее шепот.
Наши глаза встретились.
На ней был ошейник. Я был свободен. Ее одеяние служило лишь украшением. Мой пояс оттягивал тяжелый боевой меч.
Но в то мгновение, когда наши глаза встретились, я увидел в глазах женщины страстное стремление ощутить власть надо мной, мужчиной, поработить меня себе, заставить подчиняться, и тут же по выражению ее лица понял, что она догадалась, что это ей не удастся, что ей, женщине, это не по силам, и вовсе не потому, что на ней ошейник, а я — свободен, а потому что изначально я сильнее, а она принадлежит к тем, кому остается только подчиняться. К женщинам. К рабыням.
— Убирайся, — бросил я ей.
В ее взгляде сверкнула злость, сменившаяся разочарованием, затем испугом, и она быстрым движением переместилась к следующему столу.
Я проводил хмурым взглядом ее извивающееся, соблазнительное, коварное, порочное тело, наполненное желанием и порождающее желание в смотрящем на него; тело, ищущее того, кто будет им обладать.
Это тело и есть женщина, сказал я себе и рассмеялся.
Женщина — пустое слово, один лишь звук.
Ей ничто не принадлежит в этом мире; одеяние, ошейник, украшения и даже само это сладострастно извивающееся тело принадлежит не ей, а ее хозяину, тому, кто незадолго до этого прошелся плетью по этой выгнутой спине.
Я рассмеялся.
Люди из Порт-Кара знают, как обращаться с женщинами, знают, как держать их в узде.
Рабыни они, рабыни!
Ничто! Пустое место!
И я любил двух женщин и потерял обеих.
Больше этого не повторится. Клянусь, больше я не потеряю ни одной!
"Пираты Гора".
Я смотрела на них, чувствуя, как во мне закипает раздражение. Они были невероятно красивы. Я привыкла считать себя очень красивой женщиной, какие встречаются, наверное, одна на десять тысяч. Одно время я ведь даже работала фотомоделью. А здесь, к моему удивлению и, надо признаться, негодованию, по крайней мере, одиннадцать девушек были безусловно красивее, чем я. На Земле – во всяком случае, лично – мне не приходилось встречать женщину, которую я с полной откровенностью считала бы красивее себя. А здесь таких девушек было сразу одиннадцать! Каким образом их можно было собрать всех вместе? Я была потрясена. Однако, пыталась я себя успокоить, я превосхожу их всех и по умственному развитию, и своим богатством (только где оно?), и утонченностью вкуса, и изяществом манер. Все они, конечно, обычные дикарки. Я даже попыталась было вызвать в себе чувство жалости к этим несчастным. Но как же я их ненавидела! Ненавидела их всех!
Они смотрели на меня так, как я привыкла смотреть на окружавших меня женщин Земли – с безразличием, как на пустое место, не видя в них достойных соперниц, способных сравниться со мной по красоте. Куда бы я ни приходила, я не могу припомнить, чтобы мне встречалась хоть одна женщина, более красивая, чем я. Я привыкла ловить на себе восхищенные взгляды мужчин и полные злобной зависти взгляды женщин. А эти дикарки осмеливались смотреть на меня так, словно я была для них пустым местом – пугалом в этой степи! Они меряли меня изучающими, оценивающими взглядами, какими обычно обмениваются впервые встретившиеся женщины, и я видела, как их глупые физиономии наливаются неприкрытым самодовольством. Эти дикарки считали себя красивее меня! Меня, Элеоноры Бринтон!
При этом я отлично понимала, что, если хочу в чем-то превзойти их, мне придется на первый план выдвигать какие-то иные свои качества, не красоту, как если бы я была простой деревенской девчонкой, неказистой, уродливой, вынужденной добиваться внимания окружающих при помощи всевозможных убогих ухищрений, а не своей природной привдекательности! Как же я ненавидела этих самодовольных, надменных сучек! “Я все равно красивее их всех! – убеждала я себя. – Я лучше их! Я богаче! Ни одна из них не способна вызвать к себе ничего, кроме ненависти и презрения!”
Черт с ними со всеми!
Самое главное – что я спасена, что я в безопасности и скоро смогу оплатить свое возвращение домой, на Землю.
Скоро непременно – не здесь, так в ближайшем городе – найдется кто-нибудь понимающий по-английски; он поможет мне отыскать людей, способных посодействовать моему возвращению.
Сейчас это не важно. Главное – я не одна, я среди людей, я в полной безопасности.
Но этот Тарго совершенно не способен был что-нибудь понять. Он начал меня раздражать.
К тому же мне надоели эти двое мужчин, вцепившихся в меня, как будто я была какая-нибудь преступница.
Я снова попыталась вырваться, но мне это не удалось. Как я ненавидела всех мужчин с их слоновьей силой!
Тарго тоже, я заметила, начал терять терпение.
– Отпустите меня! – крикнула я ему. – Отпустите немедленно!
Этот осел, конечно, опять ничего не понял. Вместо этого он снова начал что-то говорить, медленно, тщательно проговаривая каждое слово.
Нет, подумалось мне, он все-таки идиот, самый настоящий упрямый идиот. Они все здесь идиоты! Это, наверное, компания странствующих идиотов! Никто из них, казалось, никогда в жизни не слышал английской речи. А ведь, по крайней мере, один из людей, находившихся на черном корабле, знал английский. Я слышала, как он разговаривал с тем рослым человеком. И я уверена, что таких людей должно быть много на этой планете, много!
Я устала от Тарго и от его бесполезных усилий.
– Я вас не понимаю, – сказала я ему, произнося каждое слово с величайшим презрением и холодностью. После этого я окинула его равнодушным взглядом и отвернулась: пусть знает свое место, невежественный дурак!
Он что-то приказал одному из своих подчиненных. В ту же секунду с меня сорвали одежду. Я закричала.
Девчонки с широкими кожаными ремнями на плечах весело засмеялись.
– Кейджера! – воскликнул стоящий рядом мужчина, показывая пальцем мне на бедро.
Каждая клеточка моего тела залилась краской стыда.
– Кейджера! – смеялся Тярго.
– Кейджера! – хохотали остальные.
Девчонки аж согнулись от смеха и весело хлопали себя руками по коленям.
У Тарго даже слезы брызнули из глаз.
Внезапно он стал очень сердитым.
Он снова заговорил; на этот раз его речь была резкой и гневной.
Меня бросили лицом на землю. Державшие меня мужчины завели мне руки за голову и крепко прижали меня к земле. Двое других мужчин широко развели мне ноги и своими коленями также придавили их к земле.
– Лана! – позвал Тарго.
Один из мужчин подошел к группе девушек. Я не видела, что он делает, но хорошо слышала смех девчонок. Через минуту одна из них отделилась от остальной компании и подошла, остановившись у меня за спиной.
В детстве я была капризным, избалованным ребенком. Гувернантки и воспитатели нередко бранили меня, но никто из них никогда не поднял на меня руку. Он был бы немедленно уволен. За всю мою жизнь я не помню случая, чтобы меня ударили.
А тут меня выпороли.
Девчонка ударила меня плетью изо всех сил и продолжала наносить удары один за другим – жестокие и беспощадные. Я кричала во весь голос, вырывалась, захлебывалась слезами. Удары сыпались на меня безостановочно. Я не могла дышать. Слезы застилали мне глаза. Я кричала и рыдала, пока окончательно не обессилела. А удары продолжались, отвешиваемые умелой, безжалостной рукой. Все вокруг превратилось для меня в сплошную боль, стоны и жгучие слезы.
Я думаю, в действительности наказание продолжалось несколько секунд, не больше минуты, но эта минута показалась мне вечностью.
Наконец Тарго что-то сказал этой девчонке, Лане, и град сыпавшихся на меня ударов прекратился.
Мужчины отпустили мои ноги, а те двое, что навалились мне на плечи, подняли меня с земли.
Я, наверное, находилась в состоянии шока. Перед глазами все плыло. Смех девчонок у фургона доносился словно сквозь густую ватную пелену. Я едва держалась на ногах. Меня стошнило. Чьи-то руки подхватили меня, отнесли в сторону и уложили на траву.
Не знаю, сколько я так пролежала, не в силах пошевелиться.
Вскоре мне стало немного легче.
Меня снова подняли с земли, подвели к Тарго и поставили перед ним на колени.
Я с трудом подняла на него глаза.
Он рассматривал мою одежду. Я ее едва узнала. В руке он держал кожаную плеть – очевидно, ту самую, которой меня избивали. Лана уже вернулась на свое место у фургона, и стоящий рядом мужчина что-то делал с ее кожаным ремнем. Я вся дрожала от боли и отчаяния. Вся задняя часть тела у меня – спина, ноги, плечи, руки – пылала огнем. Я не могла отвести глаз от плети в руках Тарго.
Поставившие меня перед ним на колени мужчины отошли в сторону.
– Кейджера, – указывая на меня, произнес Тарго, одновременно многозначительно поднимая плеть.
Они смотрели на меня так, как я привыкла смотреть на окружавших меня женщин Земли – с безразличием, как на пустое место, не видя в них достойных соперниц, способных сравниться со мной по красоте. Куда бы я ни приходила, я не могу припомнить, чтобы мне встречалась хоть одна женщина, более красивая, чем я. Я привыкла ловить на себе восхищенные взгляды мужчин и полные злобной зависти взгляды женщин. А эти дикарки осмеливались смотреть на меня так, словно я была для них пустым местом – пугалом в этой степи! Они меряли меня изучающими, оценивающими взглядами, какими обычно обмениваются впервые встретившиеся женщины, и я видела, как их глупые физиономии наливаются неприкрытым самодовольством. Эти дикарки считали себя красивее меня! Меня, Элеоноры Бринтон!
При этом я отлично понимала, что, если хочу в чем-то превзойти их, мне придется на первый план выдвигать какие-то иные свои качества, не красоту, как если бы я была простой деревенской девчонкой, неказистой, уродливой, вынужденной добиваться внимания окружающих при помощи всевозможных убогих ухищрений, а не своей природной привдекательности! Как же я ненавидела этих самодовольных, надменных сучек! “Я все равно красивее их всех! – убеждала я себя. – Я лучше их! Я богаче! Ни одна из них не способна вызвать к себе ничего, кроме ненависти и презрения!”
Черт с ними со всеми!
Самое главное – что я спасена, что я в безопасности и скоро смогу оплатить свое возвращение домой, на Землю.
Скоро непременно – не здесь, так в ближайшем городе – найдется кто-нибудь понимающий по-английски; он поможет мне отыскать людей, способных посодействовать моему возвращению.
Сейчас это не важно. Главное – я не одна, я среди людей, я в полной безопасности.
Но этот Тарго совершенно не способен был что-нибудь понять. Он начал меня раздражать.
К тому же мне надоели эти двое мужчин, вцепившихся в меня, как будто я была какая-нибудь преступница.
Я снова попыталась вырваться, но мне это не удалось. Как я ненавидела всех мужчин с их слоновьей силой!
Тарго тоже, я заметила, начал терять терпение.
– Отпустите меня! – крикнула я ему. – Отпустите немедленно!
Этот осел, конечно, опять ничего не понял. Вместо этого он снова начал что-то говорить, медленно, тщательно проговаривая каждое слово.
Нет, подумалось мне, он все-таки идиот, самый настоящий упрямый идиот. Они все здесь идиоты! Это, наверное, компания странствующих идиотов! Никто из них, казалось, никогда в жизни не слышал английской речи. А ведь, по крайней мере, один из людей, находившихся на черном корабле, знал английский. Я слышала, как он разговаривал с тем рослым человеком. И я уверена, что таких людей должно быть много на этой планете, много!
Я устала от Тарго и от его бесполезных усилий.
– Я вас не понимаю, – сказала я ему, произнося каждое слово с величайшим презрением и холодностью. После этого я окинула его равнодушным взглядом и отвернулась: пусть знает свое место, невежественный дурак!
Он что-то приказал одному из своих подчиненных. В ту же секунду с меня сорвали одежду. Я закричала.
Девчонки с широкими кожаными ремнями на плечах весело засмеялись.
– Кейджера! – воскликнул стоящий рядом мужчина, показывая пальцем мне на бедро.
Каждая клеточка моего тела залилась краской стыда.
– Кейджера! – смеялся Тярго.
– Кейджера! – хохотали остальные.
Девчонки аж согнулись от смеха и весело хлопали себя руками по коленям.
У Тарго даже слезы брызнули из глаз.
Внезапно он стал очень сердитым.
Он снова заговорил; на этот раз его речь была резкой и гневной.
Меня бросили лицом на землю. Державшие меня мужчины завели мне руки за голову и крепко прижали меня к земле. Двое других мужчин широко развели мне ноги и своими коленями также придавили их к земле.
– Лана! – позвал Тарго.
Один из мужчин подошел к группе девушек. Я не видела, что он делает, но хорошо слышала смех девчонок. Через минуту одна из них отделилась от остальной компании и подошла, остановившись у меня за спиной.
В детстве я была капризным, избалованным ребенком. Гувернантки и воспитатели нередко бранили меня, но никто из них никогда не поднял на меня руку. Он был бы немедленно уволен. За всю мою жизнь я не помню случая, чтобы меня ударили.
А тут меня выпороли.
Девчонка ударила меня плетью изо всех сил и продолжала наносить удары один за другим – жестокие и беспощадные. Я кричала во весь голос, вырывалась, захлебывалась слезами. Удары сыпались на меня безостановочно. Я не могла дышать. Слезы застилали мне глаза. Я кричала и рыдала, пока окончательно не обессилела. А удары продолжались, отвешиваемые умелой, безжалостной рукой. Все вокруг превратилось для меня в сплошную боль, стоны и жгучие слезы.
Я думаю, в действительности наказание продолжалось несколько секунд, не больше минуты, но эта минута показалась мне вечностью.
Наконец Тарго что-то сказал этой девчонке, Лане, и град сыпавшихся на меня ударов прекратился.
Мужчины отпустили мои ноги, а те двое, что навалились мне на плечи, подняли меня с земли.
Я, наверное, находилась в состоянии шока. Перед глазами все плыло. Смех девчонок у фургона доносился словно сквозь густую ватную пелену. Я едва держалась на ногах. Меня стошнило. Чьи-то руки подхватили меня, отнесли в сторону и уложили на траву.
Не знаю, сколько я так пролежала, не в силах пошевелиться.
Вскоре мне стало немного легче.
Меня снова подняли с земли, подвели к Тарго и поставили перед ним на колени.
Я с трудом подняла на него глаза.
Он рассматривал мою одежду. Я ее едва узнала. В руке он держал кожаную плеть – очевидно, ту самую, которой меня избивали. Лана уже вернулась на свое место у фургона, и стоящий рядом мужчина что-то делал с ее кожаным ремнем. Я вся дрожала от боли и отчаяния. Вся задняя часть тела у меня – спина, ноги, плечи, руки – пылала огнем. Я не могла отвести глаз от плети в руках Тарго.
Поставившие меня перед ним на колени мужчины отошли в сторону.
– Кейджера, – указывая на меня, произнес Тарго, одновременно многозначительно поднимая плеть.
Я уронила голову.
Он жестом указал на свои ноги. Я догадалась, что надо сделать, чтобы спасти свою жизнь, опустилась на траву и лбом коснулась его сандалий.
Все тело у меня сотрясалось от едва сдерживаемых рыданий.
Я сделаю все, что угодно, лишь бы только он больше не велел меня избивать!
За спиной у меня раздался многоголосый женский смех.
Пусть смеются. Я сделаю все, что он потребует, только бы меня больше не били!
Я снова коснулась лбом его покрытых пылью сандалий.
Я должна добиться его расположения! Я сделаю все, лишь бы он был мной доволен!
Он бросил короткую, отрывистую команду, круто развернулся, взмахнув своим желто-синим шелковым одеянием, и быстрыми шагами отошел прочь.
Я с трудом оторвала голову от земли и, захлебываясь от рыданий, посмотрела ему вслед.
Двое мужчин, которые прежде держали меня за руки, подхватили меня, подняли с земли и повели, толкая перед собой. Я смотрела в спину удаляющемуся Тарго. Я даже не осмелилась его окликнуть. Он же больше не замечал меня. Он потерял ко мне всякий интерес.
Мужчины подтащили меня к передку фургона, туда, где по одну сторону от протянувшегося по земле длинного центрального ремня стояли десять девушек, а по другую – девять.
Я увидела, что избивавшая меня девушка, Лана, стоит далеко от меня впереди. И вдруг я с содроганием осознала, что она впряжена в этот тяжелый, неуклюжий фургон. Что широкий ремень, переброшенный у нее через левое плечо, соединен с длинным центральным ремнем, прикрепленным к передку фургона, и что ее к тому же удерживает короткий тонкий ремешок, который завязан у нее на левой руке и также соединен с центральным ремнем. Я с ужасом заметила, что и остальные девушки впряжены подобным образом. Мне на руку тоже завязали тонкий кожаный ремешок, а через плечо перекинули широкую кожаную петлю.
Я разрыдалась. У меня едва хватало сил держаться на ногах. Колени у меня дрожали. Спина и плечи горели от побоев, а лицо было мокрым от слез.
Стоящая напротив меня невысокая девушка с темными волосами, черными блестящими глазами и очень яркими, словно накрашенными, губами посмотрела на меня и улыбнулась.
– Юта, – сказала она, показывая на себя. Затем она указала в мою сторону и спросила: – Ла?
Я заметила, что у каждой из впряженных в фургон девушек на левом бедре стояло такое же клеймо, как у меня. Я застонала и попыталась освободиться. Все тщетно: тонкий кожаный ремешок надежно удерживал меня на месте.
– Юта, – повторила черноглазая девушка, указывая на себя. – Ла? – спросила она, протягивая руку в мою сторону.
– Элеонора, – прошептала я.
– Эли-нор, – медленно повторила девушка и с радостной улыбкой повернулась к своим товаркам. – Элинор, – представила она меня.
Теперь я даже была ей весьма признательна за то, что ей, моей новой подруге по несчастью, понравилось мое имя.
Большинство других женщин обернулись и посмотрели в мою сторону без малейшего любопытства. А та девчонка, которая меня избивала, Лана, вообще не повернулась. Она стояла задрав нос и с презрительным видом глядя прямо перед собой.
Другая девушка – высокая, со светлыми волосами, стоящая через два человека впереди меня, слева – повернулась ко мне с широкой, дружеской улыбкой.
– Инга, – сказала она, показывая на себя.
Я выдавила из себя измученную улыбку.
Тарго отдавал какие-то указания, озабоченно оглядываясь по сторонам.
Один из его помощников что-то крикнул.
Девушки налегли на надетые на них ремни, стараясь сдвинуть с места фургон.
Двое мужчин навалились плечом на заднюю часть громоздкой повозки.
Фургон покачнулся и медленно сдвинулся с места.
Я натянула свой ремень, притворяясь, будто тоже упираюсь изо всех сил. Им вовсе не нужно, чтобы я тащила этот фургон. Тянули же они его и без меня. Я уперлась ногами в траву, как будто я им помогаю. Я даже застонала, чтобы мои старания выглядели более убедительно.
Юта бросила на меня недовольный, осуждающий взгляд.
Пусть думает что хочет. Мне все равно.
И тут сзади мне на плечи опустилась кожаная плеть Я закричала от боли и отчаяния.
Юта рассмеялась.
Я навалилась на надетый на меня кожаный ремень изо всех сил.
Тяжело переваливаясь, фургон покатился по траве.
Через минуту-другую я заметила, что Лану тоже наказали плетью. Она вскрикнула от боли, и на спине у нее заалел длинный красный след от ремня. Остальные девушки – и я в том числе – засмеялись. Я догадалась, что Лана не пользуется у них большой любовью. Мне было приятно, что она тоже отведала плети. Лентяйка! Почему остальные должны тащить фургон вместо нее? Чем она лучше нас?
– Хар-та! – закричал Тарго. – Хар-та!
– Хар-та! – подгоняли нас остальные мужчины.
Девушки сильнее налегли на ремни. Мы старались, чтобы фургон пошел быстрее. Время от времени, упираясь плечом в задний борт или в колеса, нам помогали идущие рядом мужчины.
Двое шагавших по обеим сторонам фургона мужчин нередко подгоняли то одну, то другую из нас плетью.
Мы не могли тащить повозку быстрее, и, несмотря на это, нас продолжали избивать! У меня слезы наворачивались на глаза от обиды, но я так и не осмелилась возражать.
Фургон катился по заросшей травой степи.
Рядом с нами шагал Тарго. Я думала, он будет ехать в повозке, но он шел пешком. Вид у него был уставший и угрюмый. Наверное, ему сейчас больше всего хотелось усесться на скамью на передке фургона, но он, как руководитель этой маленькой процессии, тоже шел пешком.
Как я боялась, когда он начинал нас подгонять и кричать свое “Хар-та!”. Это означало, что на нас снова посыплются удары плетью.
Меня душили рыдания.
Я – Элеонора Бринтон с Парк-авеню, обеспеченная, красивая, решительная и уверенная в себе женщина, обладающая изысканным вкусом и светскими манерами, получившая великолепное образование и объездившая весь свет. Я несла свою красоту и богатство с утонченностью, доступной лишь для немногих – для очень немногих! – людей даже моего круга! Я заслужила свое положение в обществе. Я заслужила его по праву как человек одаренный, высокоразвитый, обладающий массой достоинств! Я заслужила все, что имела! Такой я человек и именно такой должна оставаться по праву своего рождения!
Так почему же я нахожусь здесь, на этой далекой, чужой планете, среди чужих мне людей, среди варваров, из которых ни один не знает моего языка? Почему я бреду по этим бесконечным степям, задыхаясь от пыли, мокрая от пота, обнаженная, впряженная в повозку, как какое-нибудь животное, избиваемое безжалостным погонщиком?
Я посмотрела на Юту.
Она ответила мне укоризненным взглядом: она еще не забыла, как я увиливала от работы. Заметив, что я на нее смотрю, она нахмурила брови и отвернулась.
Я разозлилась. Ну и пусть. Подумаешь! Кто она такая? Дура! В таком мире, как этот, каждая девушка должна сама заботиться о собственном благополучии. Каждый – сам за себя!
– Хар-та! – крикнул Тарго.
– Хар-та! – подхватили остальные мужчины.
Мы снова застонали под обрушившимися на наши спины ударами плети. Я изо всех сил налегла на ремень.
По щекам у меня продолжали катиться слезы.
Увиливать от работы мне здесь никто не позволит.
Я привыкла добиваться своего и от имевших ко мне отношение мужчин и от женщин. Я всегда получала отсрочку в сдаче письменных домашних заданий. Когда бы я ни пожелала, я всегда могла получить новое меховое манто. Когда мне надоедала одна машина, у меня немедленно появлялась новая. Мне даже не приходилось об этом просить. Достаточно было одной недовольной гримаски или печального взгляда, и я тут же получала все, что только не пожелаю.
Сейчас все обстояло совершенно иначе.
Здесь мне не позволяли увильнуть от работы: плеть надсмотрщика немедленно отмечала каждую такую попытку. Если здесь и найдутся женщины, способные добиться поблажки, они, очевидно, гораздо красивее меня или делают это совершенно иным способом.
Впервые я, к своему гневу и разочарованию, осознала, что от меня ожидают исполнения всех моих обязанностей. Это было для меня крайне неприятным открытием.
Плеть снова со свистом опустилась на мои израненные плечи, и рыдать сил у меня уже не оставалось.
Глотая соленые слезы, я еще сильнее навалилась на сдавливающий мне грудь широкий кожаный ремень.
Он жестом указал на свои ноги. Я догадалась, что надо сделать, чтобы спасти свою жизнь, опустилась на траву и лбом коснулась его сандалий.
Все тело у меня сотрясалось от едва сдерживаемых рыданий.
Я сделаю все, что угодно, лишь бы только он больше не велел меня избивать!
За спиной у меня раздался многоголосый женский смех.
Пусть смеются. Я сделаю все, что он потребует, только бы меня больше не били!
Я снова коснулась лбом его покрытых пылью сандалий.
Я должна добиться его расположения! Я сделаю все, лишь бы он был мной доволен!
Он бросил короткую, отрывистую команду, круто развернулся, взмахнув своим желто-синим шелковым одеянием, и быстрыми шагами отошел прочь.
Я с трудом оторвала голову от земли и, захлебываясь от рыданий, посмотрела ему вслед.
Двое мужчин, которые прежде держали меня за руки, подхватили меня, подняли с земли и повели, толкая перед собой. Я смотрела в спину удаляющемуся Тарго. Я даже не осмелилась его окликнуть. Он же больше не замечал меня. Он потерял ко мне всякий интерес.
Мужчины подтащили меня к передку фургона, туда, где по одну сторону от протянувшегося по земле длинного центрального ремня стояли десять девушек, а по другую – девять.
Я увидела, что избивавшая меня девушка, Лана, стоит далеко от меня впереди. И вдруг я с содроганием осознала, что она впряжена в этот тяжелый, неуклюжий фургон. Что широкий ремень, переброшенный у нее через левое плечо, соединен с длинным центральным ремнем, прикрепленным к передку фургона, и что ее к тому же удерживает короткий тонкий ремешок, который завязан у нее на левой руке и также соединен с центральным ремнем. Я с ужасом заметила, что и остальные девушки впряжены подобным образом. Мне на руку тоже завязали тонкий кожаный ремешок, а через плечо перекинули широкую кожаную петлю.
Я разрыдалась. У меня едва хватало сил держаться на ногах. Колени у меня дрожали. Спина и плечи горели от побоев, а лицо было мокрым от слез.
Стоящая напротив меня невысокая девушка с темными волосами, черными блестящими глазами и очень яркими, словно накрашенными, губами посмотрела на меня и улыбнулась.
– Юта, – сказала она, показывая на себя. Затем она указала в мою сторону и спросила: – Ла?
Я заметила, что у каждой из впряженных в фургон девушек на левом бедре стояло такое же клеймо, как у меня. Я застонала и попыталась освободиться. Все тщетно: тонкий кожаный ремешок надежно удерживал меня на месте.
– Юта, – повторила черноглазая девушка, указывая на себя. – Ла? – спросила она, протягивая руку в мою сторону.
– Элеонора, – прошептала я.
– Эли-нор, – медленно повторила девушка и с радостной улыбкой повернулась к своим товаркам. – Элинор, – представила она меня.
Теперь я даже была ей весьма признательна за то, что ей, моей новой подруге по несчастью, понравилось мое имя.
Большинство других женщин обернулись и посмотрели в мою сторону без малейшего любопытства. А та девчонка, которая меня избивала, Лана, вообще не повернулась. Она стояла задрав нос и с презрительным видом глядя прямо перед собой.
Другая девушка – высокая, со светлыми волосами, стоящая через два человека впереди меня, слева – повернулась ко мне с широкой, дружеской улыбкой.
– Инга, – сказала она, показывая на себя.
Я выдавила из себя измученную улыбку.
Тарго отдавал какие-то указания, озабоченно оглядываясь по сторонам.
Один из его помощников что-то крикнул.
Девушки налегли на надетые на них ремни, стараясь сдвинуть с места фургон.
Двое мужчин навалились плечом на заднюю часть громоздкой повозки.
Фургон покачнулся и медленно сдвинулся с места.
Я натянула свой ремень, притворяясь, будто тоже упираюсь изо всех сил. Им вовсе не нужно, чтобы я тащила этот фургон. Тянули же они его и без меня. Я уперлась ногами в траву, как будто я им помогаю. Я даже застонала, чтобы мои старания выглядели более убедительно.
Юта бросила на меня недовольный, осуждающий взгляд.
Пусть думает что хочет. Мне все равно.
И тут сзади мне на плечи опустилась кожаная плеть Я закричала от боли и отчаяния.
Юта рассмеялась.
Я навалилась на надетый на меня кожаный ремень изо всех сил.
Тяжело переваливаясь, фургон покатился по траве.
Через минуту-другую я заметила, что Лану тоже наказали плетью. Она вскрикнула от боли, и на спине у нее заалел длинный красный след от ремня. Остальные девушки – и я в том числе – засмеялись. Я догадалась, что Лана не пользуется у них большой любовью. Мне было приятно, что она тоже отведала плети. Лентяйка! Почему остальные должны тащить фургон вместо нее? Чем она лучше нас?
– Хар-та! – закричал Тарго. – Хар-та!
– Хар-та! – подгоняли нас остальные мужчины.
Девушки сильнее налегли на ремни. Мы старались, чтобы фургон пошел быстрее. Время от времени, упираясь плечом в задний борт или в колеса, нам помогали идущие рядом мужчины.
Двое шагавших по обеим сторонам фургона мужчин нередко подгоняли то одну, то другую из нас плетью.
Мы не могли тащить повозку быстрее, и, несмотря на это, нас продолжали избивать! У меня слезы наворачивались на глаза от обиды, но я так и не осмелилась возражать.
Фургон катился по заросшей травой степи.
Рядом с нами шагал Тарго. Я думала, он будет ехать в повозке, но он шел пешком. Вид у него был уставший и угрюмый. Наверное, ему сейчас больше всего хотелось усесться на скамью на передке фургона, но он, как руководитель этой маленькой процессии, тоже шел пешком.
Как я боялась, когда он начинал нас подгонять и кричать свое “Хар-та!”. Это означало, что на нас снова посыплются удары плетью.
Меня душили рыдания.
Я – Элеонора Бринтон с Парк-авеню, обеспеченная, красивая, решительная и уверенная в себе женщина, обладающая изысканным вкусом и светскими манерами, получившая великолепное образование и объездившая весь свет. Я несла свою красоту и богатство с утонченностью, доступной лишь для немногих – для очень немногих! – людей даже моего круга! Я заслужила свое положение в обществе. Я заслужила его по праву как человек одаренный, высокоразвитый, обладающий массой достоинств! Я заслужила все, что имела! Такой я человек и именно такой должна оставаться по праву своего рождения!
Так почему же я нахожусь здесь, на этой далекой, чужой планете, среди чужих мне людей, среди варваров, из которых ни один не знает моего языка? Почему я бреду по этим бесконечным степям, задыхаясь от пыли, мокрая от пота, обнаженная, впряженная в повозку, как какое-нибудь животное, избиваемое безжалостным погонщиком?
Я посмотрела на Юту.
Она ответила мне укоризненным взглядом: она еще не забыла, как я увиливала от работы. Заметив, что я на нее смотрю, она нахмурила брови и отвернулась.
Я разозлилась. Ну и пусть. Подумаешь! Кто она такая? Дура! В таком мире, как этот, каждая девушка должна сама заботиться о собственном благополучии. Каждый – сам за себя!
– Хар-та! – крикнул Тарго.
– Хар-та! – подхватили остальные мужчины.
Мы снова застонали под обрушившимися на наши спины ударами плети. Я изо всех сил налегла на ремень.
По щекам у меня продолжали катиться слезы.
Увиливать от работы мне здесь никто не позволит.
Я привыкла добиваться своего и от имевших ко мне отношение мужчин и от женщин. Я всегда получала отсрочку в сдаче письменных домашних заданий. Когда бы я ни пожелала, я всегда могла получить новое меховое манто. Когда мне надоедала одна машина, у меня немедленно появлялась новая. Мне даже не приходилось об этом просить. Достаточно было одной недовольной гримаски или печального взгляда, и я тут же получала все, что только не пожелаю.
Сейчас все обстояло совершенно иначе.
Здесь мне не позволяли увильнуть от работы: плеть надсмотрщика немедленно отмечала каждую такую попытку. Если здесь и найдутся женщины, способные добиться поблажки, они, очевидно, гораздо красивее меня или делают это совершенно иным способом.
Впервые я, к своему гневу и разочарованию, осознала, что от меня ожидают исполнения всех моих обязанностей. Это было для меня крайне неприятным открытием.
Плеть снова со свистом опустилась на мои израненные плечи, и рыдать сил у меня уже не оставалось.
Глотая соленые слезы, я еще сильнее навалилась на сдавливающий мне грудь широкий кожаный ремень.
– На колени! – скомандовал один из охранников.
Выстроенные в демонстрационную шеренгу, мы покорно повиновались.
При встрече свободного мужчины или свободной женщины горианская рабыня должна встать на колени и стоять до тех пор, пока ей не позволят подняться. Меня приучили опускаться на колени даже при обращении к охранникам, не говоря уже о Тарго, моем хозяине. Обращаясь к свободному мужчине, горианская рабыня всегда называет его “хозяин”, а свободную женщину – “госпожа”.
Я с любопытством наблюдала за приближающейся процессией.
Наряженная в тончайшие разноцветные шелка, женщина царственно восседала на высоком, похожем на трон курулеанском кресле. Ее воздушное одеяние, наверное, стоило дороже, чем три или четыре рабыни. Лицо женщины было закрыто темной вуалью.
– Ты осмеливаешься смотреть на свободную женщину? – гневно спросил стоящий рядом с нами охранник.
Я не только смотрела, я буквально пожирала ее глазами, не в силах отвести от нее зачарованного взгляда. Однако когда процессия почти поравнялась с нами, удар ноги охранника заставил меня опустить голову.
Фургон свободной женщины остановился напротив нашей демонстрационной шеренги, в нескольких шагах от того места, где я стояла.
И тут я поймала себя на мысли, что не осмеливаюсь поднять на нее глаза.
Внезапно я поняла, что я не такая, как эта женщина. Впервые в жизни здесь, посреди заросшей травой горианской степи, я со всей отчетливостью осознала силу и власть опустошающих, разрушающих человека реалий социального устройства общества. Только сейчас я вдруг поняла, что там, на Земле, не я сама, не мои достоинства, а социальный авторитет, созданный доставшимся мне по рождению общественным положением и богатством, прокладывал мне в жизни дорогу среди менее обеспеченных людей, заставлял их – вне зависимости от их истинного отношения ко мне – добиваться моего расположения и опасаться проявления мною неудовольствия. Я никогда не задумывалась над истинной природой их знаков внимания ко мне и всячески выказываемого расположения. Я всегда принимала это как должное. Я совершенно естественным образом ощущала свое превосходство над окружающими. Еще бы: я была лучше их! Богаче!
И вот я оказалась вне привычной мне среды.
– Подними голову, дитя мое, – раздался надо мной женский голос.
Я послушно повиновалась.
Женщина была не старше меня, я уверена, но обращалась ко мне как к ребенку.
Охранник снова пнул меня ногой.
– Пожалуйста, купите меня, госпожа, – пробормотала я заученную фразу.
– Совершеннейшая дикарка, – рассмеялась женщина. – Это так забавно!
– Я подобрал ее в степи, – пояснил Тарго; он опасался, как бы мое присутствие в демонстрационной шеренге не было сочтено за наличие у него дурного вкуса в подборе невольниц, и поэтому поспешил заверить женщину в том, что такая неказистая девчонка, как я, досталась ему совершенно бесплатно и что сам он никогда бы не стал меня покупать для своего невольничьего каравана.
Я посмотрела на женщину. Она ответила мне спокойным, уверенным взглядом. Глаза ее под легкой вуалью лучились приветливой улыбкой. Она казалась такой красивой! Такой недосягаемо прекрасной! Я не могла больше выдержать ее взгляд.
– Ты можешь опустить голову, дитя мое, – не без участия сказала женщина.
Я с благодарностью низко опустила голову. Я была раздосадована тем, какие чувства меня переполняли, как я себя вела, но ничего поделать с собой была не в силах. Она была такой величественной. Я чувствовала себя перед ней полным ничтожеством!
Остальные девушки тоже застыли, низко склонив головы и преклонив колени перед этой удивительной женщиной. Они, как и я, были всего лишь недостойными рабынями, закованными в кандалы, с невольничьим клеймом на теле – ничтожествами по сравнению с ней, человеком свободным!
Меня душили слезы отчаяния.
Словно сквозь густую пелену до меня донесся скрип деревянных колес и мелодичный перезвон подвешенных к шеям босков крошечных колокольчиков. Тарго согнулся в подобострастном поклоне, провожая угодническим взглядом медленно проезжающий мимо фургон. Ноги сопровождающих свободную женщину охранников протопали по пыли в каком-нибудь ярде от наших низко склоненных голов.
Едва лишь процессия удалилась на достаточное расстояние, Тарго расправил плечи. На лице у него блуждала странная улыбка. Он казался чрезвычайно довольным чем-то.
– По фургонам! – скомандовал он, потирая ладони.
– По фургонам! – подхватили команду охранники. Мы стали возвращаться на свои места.
– Кто она такая? – кивнул вслед удаляющейся процессии седой одноглазый охранник.
– Госпожа Рена из Лидиса, из касты строителей, – ответил Тарго.
И снова мы, скованные цепями внутри своего фургона, двинулись в путь по бескрайним горианским степям к далекому Лаурису.
В этот день мы рано остановились на ночевку, выбрав место неподалеку от небольшого ручья. Девушки под присмотром охранников занялись выполнением различных работ по обустройству лагерной стоянки. Они вычищали фургоны и купали босков, носили воду и собирали хворост. Иногда их допускали до приготовления пищи. Нас с Ютой, привязанных одна к другой кожаным ремнем за горло, в сопровождении охранника послали в лес собирать ягоды. Ягод в этих местах было не очень много, и набрать выданные нам большие корзины оказалось не так-то просто. Я потихоньку воровала ягоды из корзины Юты и потому наполнила свой кузовок первой. Нам не позволялось есть ягоды, и не думаю, чтобы Юта нарушала запрет, однако сама я частенько отправляла в рот ягодку-другую, когда охранник не обращал на меня внимания. Если бросать в рот ягоды по одной, а не целыми пригоршнями, ни губы, ни подбородок никогда не будут вымазаны соком и никто не догадается, что ты их ела. Юта, очевидно, даже не подозревала об этой маленькой хитрости. Бедная, маленькая, простодушная глупышка!
Выстроенные в демонстрационную шеренгу, мы покорно повиновались.
При встрече свободного мужчины или свободной женщины горианская рабыня должна встать на колени и стоять до тех пор, пока ей не позволят подняться. Меня приучили опускаться на колени даже при обращении к охранникам, не говоря уже о Тарго, моем хозяине. Обращаясь к свободному мужчине, горианская рабыня всегда называет его “хозяин”, а свободную женщину – “госпожа”.
Я с любопытством наблюдала за приближающейся процессией.
Наряженная в тончайшие разноцветные шелка, женщина царственно восседала на высоком, похожем на трон курулеанском кресле. Ее воздушное одеяние, наверное, стоило дороже, чем три или четыре рабыни. Лицо женщины было закрыто темной вуалью.
– Ты осмеливаешься смотреть на свободную женщину? – гневно спросил стоящий рядом с нами охранник.
Я не только смотрела, я буквально пожирала ее глазами, не в силах отвести от нее зачарованного взгляда. Однако когда процессия почти поравнялась с нами, удар ноги охранника заставил меня опустить голову.
Фургон свободной женщины остановился напротив нашей демонстрационной шеренги, в нескольких шагах от того места, где я стояла.
И тут я поймала себя на мысли, что не осмеливаюсь поднять на нее глаза.
Внезапно я поняла, что я не такая, как эта женщина. Впервые в жизни здесь, посреди заросшей травой горианской степи, я со всей отчетливостью осознала силу и власть опустошающих, разрушающих человека реалий социального устройства общества. Только сейчас я вдруг поняла, что там, на Земле, не я сама, не мои достоинства, а социальный авторитет, созданный доставшимся мне по рождению общественным положением и богатством, прокладывал мне в жизни дорогу среди менее обеспеченных людей, заставлял их – вне зависимости от их истинного отношения ко мне – добиваться моего расположения и опасаться проявления мною неудовольствия. Я никогда не задумывалась над истинной природой их знаков внимания ко мне и всячески выказываемого расположения. Я всегда принимала это как должное. Я совершенно естественным образом ощущала свое превосходство над окружающими. Еще бы: я была лучше их! Богаче!
И вот я оказалась вне привычной мне среды.
– Подними голову, дитя мое, – раздался надо мной женский голос.
Я послушно повиновалась.
Женщина была не старше меня, я уверена, но обращалась ко мне как к ребенку.
Охранник снова пнул меня ногой.
– Пожалуйста, купите меня, госпожа, – пробормотала я заученную фразу.
– Совершеннейшая дикарка, – рассмеялась женщина. – Это так забавно!
– Я подобрал ее в степи, – пояснил Тарго; он опасался, как бы мое присутствие в демонстрационной шеренге не было сочтено за наличие у него дурного вкуса в подборе невольниц, и поэтому поспешил заверить женщину в том, что такая неказистая девчонка, как я, досталась ему совершенно бесплатно и что сам он никогда бы не стал меня покупать для своего невольничьего каравана.
Я посмотрела на женщину. Она ответила мне спокойным, уверенным взглядом. Глаза ее под легкой вуалью лучились приветливой улыбкой. Она казалась такой красивой! Такой недосягаемо прекрасной! Я не могла больше выдержать ее взгляд.
– Ты можешь опустить голову, дитя мое, – не без участия сказала женщина.
Я с благодарностью низко опустила голову. Я была раздосадована тем, какие чувства меня переполняли, как я себя вела, но ничего поделать с собой была не в силах. Она была такой величественной. Я чувствовала себя перед ней полным ничтожеством!
Остальные девушки тоже застыли, низко склонив головы и преклонив колени перед этой удивительной женщиной. Они, как и я, были всего лишь недостойными рабынями, закованными в кандалы, с невольничьим клеймом на теле – ничтожествами по сравнению с ней, человеком свободным!
Меня душили слезы отчаяния.
Словно сквозь густую пелену до меня донесся скрип деревянных колес и мелодичный перезвон подвешенных к шеям босков крошечных колокольчиков. Тарго согнулся в подобострастном поклоне, провожая угодническим взглядом медленно проезжающий мимо фургон. Ноги сопровождающих свободную женщину охранников протопали по пыли в каком-нибудь ярде от наших низко склоненных голов.
Едва лишь процессия удалилась на достаточное расстояние, Тарго расправил плечи. На лице у него блуждала странная улыбка. Он казался чрезвычайно довольным чем-то.
– По фургонам! – скомандовал он, потирая ладони.
– По фургонам! – подхватили команду охранники. Мы стали возвращаться на свои места.
– Кто она такая? – кивнул вслед удаляющейся процессии седой одноглазый охранник.
– Госпожа Рена из Лидиса, из касты строителей, – ответил Тарго.
И снова мы, скованные цепями внутри своего фургона, двинулись в путь по бескрайним горианским степям к далекому Лаурису.
В этот день мы рано остановились на ночевку, выбрав место неподалеку от небольшого ручья. Девушки под присмотром охранников занялись выполнением различных работ по обустройству лагерной стоянки. Они вычищали фургоны и купали босков, носили воду и собирали хворост. Иногда их допускали до приготовления пищи. Нас с Ютой, привязанных одна к другой кожаным ремнем за горло, в сопровождении охранника послали в лес собирать ягоды. Ягод в этих местах было не очень много, и набрать выданные нам большие корзины оказалось не так-то просто. Я потихоньку воровала ягоды из корзины Юты и потому наполнила свой кузовок первой. Нам не позволялось есть ягоды, и не думаю, чтобы Юта нарушала запрет, однако сама я частенько отправляла в рот ягодку-другую, когда охранник не обращал на меня внимания. Если бросать в рот ягоды по одной, а не целыми пригоршнями, ни губы, ни подбородок никогда не будут вымазаны соком и никто не догадается, что ты их ела. Юта, очевидно, даже не подозревала об этой маленькой хитрости. Бедная, маленькая, простодушная глупышка!
Когда мы вернулись в лагерь, уже начинало темнеть. Я была очень удивлена, увидев разложенный возле нашего фургона небольшой костер, из которого торчали рукояти тавродержателя для проставления клейма на теле у невольниц.
Вскоре нас накормили и позволили посидеть у своих фургонов. Мы были связаны длинным кожаным ремнем, затянутым у каждой из нас на лодыжке левой ноги.
Внезапно охранники всполошились и схватились за копья.
Из опустившейся на землю ночной темноты выступили два вооруженных воина. Они толкали перед собой упирающуюся женщину. Лицо у нее было расцарапано, а руки, скрытые блестящим шелковым одеянием, скручены за спиной толстым ремнем. Когда ее бросили на землю, к ногам Тарго, мы с девушками хотели было к ней приблизиться, но охранники тупыми концами копий отогнали нас прочь. Женщина отчаянно пыталась встать на ноги, но ей не позволили подняться. Ее невидящий взгляд блуждал по лицам окруживших ее мужчин. Она словно не верила в реальность происходящего.
Тарго распустил на висящем у него на поясе кожаном кошеле шнурок, вытащил из него одну за другой сорок пять золотых монет и вручил их одному из пришедших воинов. Девушки онемели от изумления. Это была фантастически высокая цена. И главное, он даже не торговался! Все поняли, что сумма была обговорена заранее. Воины молча приняли из рук Тарго золото и тут же снова растворились в темноте.
– Ты поступила глупо, взяв себе в охрану наемников, – затягивая шнурок на кошеле, заметил Тарго лежащей у его ног женщине.
– Пожалуйста! – воскликнула она. – Пощадите!
Тут я ее узнала. Это была та самая женщина, которую сопровождала свита из сорока охранников, – Рена из Лидиса.
Я почувствовала легкое удовлетворение.
– Пожалуйста! – тихо всхлипывала молодая женщина. – Прошу вас!
– У тебя есть обожатель, – сообщил ей Тарго. – Это один капитан с Тироса. Он положил на тебя глаз еще прошлой осенью в Лидисе. Мы договорились, что, если я сумею доставить тебя в Ар, он купит тебя на закрытых частных невольничьих торгах и отвезет в свои Сады удовольствий, на Тирос. Я получу за тебя сотню золотых!
У девушек вырвался изумленный крик.
– Кто он? – жалобным голосом спросила молодая женщина.
– Узнаешь, когда тебя ему продадут, – ответил Тарго. – Кейджера не должна проявлять любопытство. Ты можешь быть за это наказана.
Мне вспомнилось, как на Земле рослый человек, предводитель моих похитителей, говорил мне то же самое. Очевидно, это была горианская пословица.
Женщина рассеянно покачала головой.
– Вспомни, – насмешливо произнес Тарго, – может, ты вела себя с кем-нибудь слишком жестоко? Может, ты убила кого-нибудь? Или не выказала кому-то почестей, которых тот был достоин?
Женщина выглядела ошеломленной и испуганной.
– Раздеть ее! – приказал Тарго.
– Нет! Нет! – разрыдалась женщина.
Ей развязали руки и сорвали с нее одежду.
После этого ее привязали к большому колесу нашего фургона. Широким кожаным ремнем ее правую ногу плотно прихватили к одной из длинных спиц, у самого обода колеса. Я удивилась: у меня клеймо стояло на левом бедре. Мы молча наблюдали за процессом клеймения.
Женщина дико закричала и прижалась щекой к грязному ободу.
Девушки обступили ее плотной стеной.
Голова у нее была запрокинута. По щекам катились слезы.
– Подними голову, дитя мое, – сказала я ей.
Молодая женщина попыталась приподняться, уставясь на меня невидящим взглядом.
Во мне вспыхнуло глухое раздражение.
Она была обнажена, я – носила невольничью рубаху! Она была в большей степени рабыня, чем я!
Вне себя от ярости, я ударила ее по лицу.
– Рабыня! – закричала я. – Рабыня!
Охранник оттащил меня прочь. Юта подошла к женщине и обняла ее за плечи.
Вскоре нас накормили и позволили посидеть у своих фургонов. Мы были связаны длинным кожаным ремнем, затянутым у каждой из нас на лодыжке левой ноги.
Внезапно охранники всполошились и схватились за копья.
Из опустившейся на землю ночной темноты выступили два вооруженных воина. Они толкали перед собой упирающуюся женщину. Лицо у нее было расцарапано, а руки, скрытые блестящим шелковым одеянием, скручены за спиной толстым ремнем. Когда ее бросили на землю, к ногам Тарго, мы с девушками хотели было к ней приблизиться, но охранники тупыми концами копий отогнали нас прочь. Женщина отчаянно пыталась встать на ноги, но ей не позволили подняться. Ее невидящий взгляд блуждал по лицам окруживших ее мужчин. Она словно не верила в реальность происходящего.
Тарго распустил на висящем у него на поясе кожаном кошеле шнурок, вытащил из него одну за другой сорок пять золотых монет и вручил их одному из пришедших воинов. Девушки онемели от изумления. Это была фантастически высокая цена. И главное, он даже не торговался! Все поняли, что сумма была обговорена заранее. Воины молча приняли из рук Тарго золото и тут же снова растворились в темноте.
– Ты поступила глупо, взяв себе в охрану наемников, – затягивая шнурок на кошеле, заметил Тарго лежащей у его ног женщине.
– Пожалуйста! – воскликнула она. – Пощадите!
Тут я ее узнала. Это была та самая женщина, которую сопровождала свита из сорока охранников, – Рена из Лидиса.
Я почувствовала легкое удовлетворение.
– Пожалуйста! – тихо всхлипывала молодая женщина. – Прошу вас!
– У тебя есть обожатель, – сообщил ей Тарго. – Это один капитан с Тироса. Он положил на тебя глаз еще прошлой осенью в Лидисе. Мы договорились, что, если я сумею доставить тебя в Ар, он купит тебя на закрытых частных невольничьих торгах и отвезет в свои Сады удовольствий, на Тирос. Я получу за тебя сотню золотых!
У девушек вырвался изумленный крик.
– Кто он? – жалобным голосом спросила молодая женщина.
– Узнаешь, когда тебя ему продадут, – ответил Тарго. – Кейджера не должна проявлять любопытство. Ты можешь быть за это наказана.
Мне вспомнилось, как на Земле рослый человек, предводитель моих похитителей, говорил мне то же самое. Очевидно, это была горианская пословица.
Женщина рассеянно покачала головой.
– Вспомни, – насмешливо произнес Тарго, – может, ты вела себя с кем-нибудь слишком жестоко? Может, ты убила кого-нибудь? Или не выказала кому-то почестей, которых тот был достоин?
Женщина выглядела ошеломленной и испуганной.
– Раздеть ее! – приказал Тарго.
– Нет! Нет! – разрыдалась женщина.
Ей развязали руки и сорвали с нее одежду.
После этого ее привязали к большому колесу нашего фургона. Широким кожаным ремнем ее правую ногу плотно прихватили к одной из длинных спиц, у самого обода колеса. Я удивилась: у меня клеймо стояло на левом бедре. Мы молча наблюдали за процессом клеймения.
Женщина дико закричала и прижалась щекой к грязному ободу.
Девушки обступили ее плотной стеной.
Голова у нее была запрокинута. По щекам катились слезы.
– Подними голову, дитя мое, – сказала я ей.
Молодая женщина попыталась приподняться, уставясь на меня невидящим взглядом.
Во мне вспыхнуло глухое раздражение.
Она была обнажена, я – носила невольничью рубаху! Она была в большей степени рабыня, чем я!
Вне себя от ярости, я ударила ее по лицу.
– Рабыня! – закричала я. – Рабыня!
Охранник оттащил меня прочь. Юта подошла к женщине и обняла ее за плечи.
– Не будь такой грустной, Эли-нор, – сказала Юта. – Когда на тебя наденут ошейник и у тебя появится свой хозяин, ты почувствуешь себя более счастливой.
Я с неприязнью посмотрела на эту маленькую дурочку.
– У меня никогда не будет ни ошейника, ни хозяина, – ответила я.
– Нет, ты хочешь получить и ошейник, и хозяина, – рассмеялась Юта. – Просто ты либо этого еще не осознаешь, либо не хочешь в этом признаться!
Бедная глупая Юта. Она не знает, что я буду свободной. Что я вернусь на Землю. Я снова буду богатой и могущественной! У меня самой будут слуги! У меня будет свой дом и новый, еще более мощный спортивный автомобиль!
Я усмехнулась.
– А сама-то ты была когда-нибудь счастлива со своим хозяином? – язвительно осведомилась я.
– Да! Конечно! – с горячностью воскликнула Юта; глаза у нее засверкали от радости.
Я снова почувствовала к ней неприязнь.
– И что же между вами произошло? – поинтересовалась я.
Юта потупила взгляд.
– Я попыталась навязать ему свою волю, – ответила она. – Вот он меня и продал.
Я отвернулась.
Туман почти рассеялся, и яркие лучи утреннего солнца рассыпались по поверхности воды.
– В каждой женщине, – продолжала Юта, – уживаются одновременно свободная спутница мужчины и рабыня. Свободная спутница ищет своего спутника, равноправного партнера, а рабыня стремится иметь рядом человека более сильного, способного ее защитить – хозяина!
– Это полный абсурд, – возразила я.
– Разве ты не женщина? – удивилась Юта.
– Конечно, женщина, – ответила я.
– Значит, живущая в тебе рабыня вне зависимости от твоего желания стремится обрести над собой повелителя, хозяина. Это происходит помимо твоей воли, подсознательно, поэтому ты можешь об этом даже не догадываться.
– Ты просто дура! – не выдержала я. – Самая обычная дура!
– Ты – женщина, – спокойно возразила Юта. – Подумай, какой мужчина мог бы стать твоим хозяином?
– Нет такого мужчины, который мог бы стать моим хозяином! Таких мужчин не существует!
– Но в твоих снах, вспомни, какой мужчина прикасается к тебе, уводит тебя с собой в свои владения, принуждает тебя выполнять его желания?
Теперь мне вспомнилось, как, выскочив из своей квартиры, из пентхауза, по пути к подземному гаражу я встретила мужчину, обычного прохожего, который провожал меня, убегающую, испуганную, с клеймом на теле, взглядом хозяина, и как в тот момент я впервые в жизни почувствовала себя женщиной – беспомощной и ранимой. То же чувство родилось у меня и в бунгало, когда я рассматривала клеймо у себя на ноге и надетый на меня ошейник. Тогда я тоже на мгновение ощутила себя беспомощной пленницей, человеком несвободным – собственностью других людей. Вспомнилось и проскользнувшее у меня в этот миг перед глазами мимолетное видение того, как я, обнаженная, лежу в объятиях какого-то дикаря. У меня тогда даже мороз пробежал по коже. Я никогда не испытывала ничего подобного. Мне вспомнилось, как я впервые почувствовала любопытство и интерес к прикосновению мужчины – может, это и был человек, способный стать моим хозяином? Я до сих пор не могла избавиться от этого странного чувства и посетившего меня мимолетного видения. Они возвращались ко мне снова и снова, особенно по ночам, когда я долго не могла уснуть на жестком полу невольничьего фургона. Однажды среди ночи я почувствовала себя такой несчастной, такой одинокой, что даже расплакалась. Дважды я слышала, как плачут по ночам другие девушки. Но со мной это было только один раз, Юта! Только один! Больше такого не повторится!
– У меня не было подобных снов, – встряхнула я головой, отгоняя непрошеные мысли.
– Вот как? – удивилась Юта.
– Эли-нор не женщина, а холодная, ни на что не годная рыба! – презрительно фыркнула Лана.
У меня от обиды слезы навернулись на глаза.
– Нет, – миролюбиво возразила Юта. – Женщина в Эли-нор еще просто спит.
Лана окинула меня изучающим взглядом.
– Значит, Эли-нор хочет обрести своего хозяина? – спросила она.
– Нет! – закричала я, едва сдерживая подступающие к горлу рыдания – Нет! Нет! Нет!
Все девушки, за исключением Юты, засмеялись, захлопали в ладоши и принялись, подтрунивая надо мной, нараспев повторять:
– Эли-нор хочет хозяина! Эли-нор хочет хозяина!
– Нет! – кричала я, отворачиваясь и прижимаясь лицом к металлическим прутьям невольничьей клети. Юта обняла меня за плечи.
– Ну, хватит, – принялась она укорять не на шутку разошедшихся девушек. – Зачем вы заставляете Эли-нор плакать?
Как я их сейчас всех ненавидела! Всех, даже Юту! Они были самыми настоящими рабынями! Рабынями!
Я с неприязнью посмотрела на эту маленькую дурочку.
– У меня никогда не будет ни ошейника, ни хозяина, – ответила я.
– Нет, ты хочешь получить и ошейник, и хозяина, – рассмеялась Юта. – Просто ты либо этого еще не осознаешь, либо не хочешь в этом признаться!
Бедная глупая Юта. Она не знает, что я буду свободной. Что я вернусь на Землю. Я снова буду богатой и могущественной! У меня самой будут слуги! У меня будет свой дом и новый, еще более мощный спортивный автомобиль!
Я усмехнулась.
– А сама-то ты была когда-нибудь счастлива со своим хозяином? – язвительно осведомилась я.
– Да! Конечно! – с горячностью воскликнула Юта; глаза у нее засверкали от радости.
Я снова почувствовала к ней неприязнь.
– И что же между вами произошло? – поинтересовалась я.
Юта потупила взгляд.
– Я попыталась навязать ему свою волю, – ответила она. – Вот он меня и продал.
Я отвернулась.
Туман почти рассеялся, и яркие лучи утреннего солнца рассыпались по поверхности воды.
– В каждой женщине, – продолжала Юта, – уживаются одновременно свободная спутница мужчины и рабыня. Свободная спутница ищет своего спутника, равноправного партнера, а рабыня стремится иметь рядом человека более сильного, способного ее защитить – хозяина!
– Это полный абсурд, – возразила я.
– Разве ты не женщина? – удивилась Юта.
– Конечно, женщина, – ответила я.
– Значит, живущая в тебе рабыня вне зависимости от твоего желания стремится обрести над собой повелителя, хозяина. Это происходит помимо твоей воли, подсознательно, поэтому ты можешь об этом даже не догадываться.
– Ты просто дура! – не выдержала я. – Самая обычная дура!
– Ты – женщина, – спокойно возразила Юта. – Подумай, какой мужчина мог бы стать твоим хозяином?
– Нет такого мужчины, который мог бы стать моим хозяином! Таких мужчин не существует!
– Но в твоих снах, вспомни, какой мужчина прикасается к тебе, уводит тебя с собой в свои владения, принуждает тебя выполнять его желания?
Теперь мне вспомнилось, как, выскочив из своей квартиры, из пентхауза, по пути к подземному гаражу я встретила мужчину, обычного прохожего, который провожал меня, убегающую, испуганную, с клеймом на теле, взглядом хозяина, и как в тот момент я впервые в жизни почувствовала себя женщиной – беспомощной и ранимой. То же чувство родилось у меня и в бунгало, когда я рассматривала клеймо у себя на ноге и надетый на меня ошейник. Тогда я тоже на мгновение ощутила себя беспомощной пленницей, человеком несвободным – собственностью других людей. Вспомнилось и проскользнувшее у меня в этот миг перед глазами мимолетное видение того, как я, обнаженная, лежу в объятиях какого-то дикаря. У меня тогда даже мороз пробежал по коже. Я никогда не испытывала ничего подобного. Мне вспомнилось, как я впервые почувствовала любопытство и интерес к прикосновению мужчины – может, это и был человек, способный стать моим хозяином? Я до сих пор не могла избавиться от этого странного чувства и посетившего меня мимолетного видения. Они возвращались ко мне снова и снова, особенно по ночам, когда я долго не могла уснуть на жестком полу невольничьего фургона. Однажды среди ночи я почувствовала себя такой несчастной, такой одинокой, что даже расплакалась. Дважды я слышала, как плачут по ночам другие девушки. Но со мной это было только один раз, Юта! Только один! Больше такого не повторится!
– У меня не было подобных снов, – встряхнула я головой, отгоняя непрошеные мысли.
– Вот как? – удивилась Юта.
– Эли-нор не женщина, а холодная, ни на что не годная рыба! – презрительно фыркнула Лана.
У меня от обиды слезы навернулись на глаза.
– Нет, – миролюбиво возразила Юта. – Женщина в Эли-нор еще просто спит.
Лана окинула меня изучающим взглядом.
– Значит, Эли-нор хочет обрести своего хозяина? – спросила она.
– Нет! – закричала я, едва сдерживая подступающие к горлу рыдания – Нет! Нет! Нет!
Все девушки, за исключением Юты, засмеялись, захлопали в ладоши и принялись, подтрунивая надо мной, нараспев повторять:
– Эли-нор хочет хозяина! Эли-нор хочет хозяина!
– Нет! – кричала я, отворачиваясь и прижимаясь лицом к металлическим прутьям невольничьей клети. Юта обняла меня за плечи.
– Ну, хватит, – принялась она укорять не на шутку разошедшихся девушек. – Зачем вы заставляете Эли-нор плакать?
Как я их сейчас всех ненавидела! Всех, даже Юту! Они были самыми настоящими рабынями! Рабынями!
Я действительно никогда еще не чувствовала себя такой бодрой и здоровой, как теперь, после инъекции сыворотки, воздух никогда не казался мне таким чистым и свежим, небо – голубым, а плывущие по нему облака – белыми и пушистыми. Возвращаясь по дощатым улочкам Лауриса в наш барак, шагая среди своих сестер по невольничьему каравану под присмотром охранников, с кувшином на голове и связывающим нас кожаным ремнем на шее, вдыхая упоительный, наполненный фантастическими ароматами воздух Гора, я внезапно впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему счастливой. Босая, одетая в грубую невольничью рубаху, с ремнем на шее, с клеймом на левой ноге, обычная рабыня, во всем зависящая от прихоти мужчин, я, повторяю, впервые в жизни в полной мере осознала, насколько я сейчас счастлива.
Теперь я чаще думала об окружающих меня мужчинах. Я знала, что они считают меня привлекательной. И странным образом, опять-таки впервые в жизни, я тоже стала находить их привлекательными для себя – глубоко, чувственно, волнующе привлекательными. Я обратила внимание, что каждый из них по-своему неповторим. Один носит голову гордо поднятой, у второго – ясная, открытая улыбка, у третьего – тонкие, изящные пальцы и сильные, крепкие руки, у четвертого – широкие плечи и высокий, хорошо очерченный лоб. Я обнаружила, что хочу смотреть на них, находиться рядом с ними, хочу – будто случайно – прикасаться к их одежде.
Иногда они ловили мои взгляды, и я в ответ на их понимающую усмешку тут же опускала голову, чувствуя, как у меня горят щеки. Мне нравилось, когда они и мне в числе других девушек бросали свои сандалии, чтобы мы чистили их от грязи. Я всегда отмывала их на совесть. Я никогда не возражала против того, чтобы, стоя на плоских камнях в протекающем возле бараков ручье, выстирать их одежду. Мне нравилось держать в руках их грубые туники, словно продолжающие хранить силу их владельцев. Однажды Юта застала меня за тем,. что я разглаживала рукой отданную мне для стирки тунику одного охранника, который чаще других провожал меня взглядом. Она с довольным видом вскочила на ноги и, показывая на меня пальцем, весело рассмеялась.
– Эли-нор хочет хозяина! – закричала она. – Элинор хочет хозяина!
Я плеснула в нее водой, но она проворно соскочила с плоского камня на берег. Стиравшие у берега одежду девушки поддержали ее веселым смехом.
– Эли-нор хочет хозяина! – кричали они, хлопая ладонями по коленям.
Я поднялась во весь рост, чувствуя, как во мне закипает раздражение.
– Да! – воскликнула я. – Я хочу найти себе хозяина! После этого я демонстративно отвернулась и снова принялась за стирку. Девушки постепенно успокоились и вернулись к своим делам. Однако я чувствовала, будто что-то вокруг меня изменилось. Я слышала их веселые голоса и плеск воды, свидетельствующий о том, что их работа идет полным ходом. И я, Элеонора Бринтон, работала вместе с ними. Мои руки точно так же, по локоть в холодной воде, проворно отстирывали грубый материал туники, подчиняя свои движения простому, древнему, извечному, как сама жизнь, ритму. Чем я отличалась от остальных девушек? Я, как и они, носила широкую невольничью рубаху, подпоясанную узким кожаным ремешком. Я, как и они, стоя на плоском камне на берегу ручья, стирала мужскую тунику. Я работала вместе с ними и с ними же принимала пищу. Здесь не было моего пентхауза, не было спортивного “Мазератти”, не было богатств, вокруг не высились небоскребы, не грохотали мощные турбины фабрик и заводов, не ревели пролетающие над головой самолеты, не мчались сотни машин, обволакивая землю клубами удушливых выхлопных газов. Здесь был только смех стоящих рядом девушек, журчание ручья, моя работа, белые облака, нежащиеся в ярких лучах солнца, легкий ветерок, заигрывающий с молодой, по-весеннему свежей травой, да разливающийся где-то в вышине веселый щебет рогатого гимма – крохотной, похожей на маленького совенка пичужки с малиновым оперением.
Я на мгновение прекратила работу и с удовольствием набрала полную грудь чистого, пьянящего воздуха. Мне внезапно стало тесно в невольничьей тунике. Я расправила плечи и широко, с наслаждением потянулась, чувствуя, как тело мое рвется на свободу из сковывающей его грубой материи. Интересно, рука какого мужчины сбросит ее с меня?
Теперь я чаще думала об окружающих меня мужчинах. Я знала, что они считают меня привлекательной. И странным образом, опять-таки впервые в жизни, я тоже стала находить их привлекательными для себя – глубоко, чувственно, волнующе привлекательными. Я обратила внимание, что каждый из них по-своему неповторим. Один носит голову гордо поднятой, у второго – ясная, открытая улыбка, у третьего – тонкие, изящные пальцы и сильные, крепкие руки, у четвертого – широкие плечи и высокий, хорошо очерченный лоб. Я обнаружила, что хочу смотреть на них, находиться рядом с ними, хочу – будто случайно – прикасаться к их одежде.
Иногда они ловили мои взгляды, и я в ответ на их понимающую усмешку тут же опускала голову, чувствуя, как у меня горят щеки. Мне нравилось, когда они и мне в числе других девушек бросали свои сандалии, чтобы мы чистили их от грязи. Я всегда отмывала их на совесть. Я никогда не возражала против того, чтобы, стоя на плоских камнях в протекающем возле бараков ручье, выстирать их одежду. Мне нравилось держать в руках их грубые туники, словно продолжающие хранить силу их владельцев. Однажды Юта застала меня за тем,. что я разглаживала рукой отданную мне для стирки тунику одного охранника, который чаще других провожал меня взглядом. Она с довольным видом вскочила на ноги и, показывая на меня пальцем, весело рассмеялась.
– Эли-нор хочет хозяина! – закричала она. – Элинор хочет хозяина!
Я плеснула в нее водой, но она проворно соскочила с плоского камня на берег. Стиравшие у берега одежду девушки поддержали ее веселым смехом.
– Эли-нор хочет хозяина! – кричали они, хлопая ладонями по коленям.
Я поднялась во весь рост, чувствуя, как во мне закипает раздражение.
– Да! – воскликнула я. – Я хочу найти себе хозяина! После этого я демонстративно отвернулась и снова принялась за стирку. Девушки постепенно успокоились и вернулись к своим делам. Однако я чувствовала, будто что-то вокруг меня изменилось. Я слышала их веселые голоса и плеск воды, свидетельствующий о том, что их работа идет полным ходом. И я, Элеонора Бринтон, работала вместе с ними. Мои руки точно так же, по локоть в холодной воде, проворно отстирывали грубый материал туники, подчиняя свои движения простому, древнему, извечному, как сама жизнь, ритму. Чем я отличалась от остальных девушек? Я, как и они, носила широкую невольничью рубаху, подпоясанную узким кожаным ремешком. Я, как и они, стоя на плоском камне на берегу ручья, стирала мужскую тунику. Я работала вместе с ними и с ними же принимала пищу. Здесь не было моего пентхауза, не было спортивного “Мазератти”, не было богатств, вокруг не высились небоскребы, не грохотали мощные турбины фабрик и заводов, не ревели пролетающие над головой самолеты, не мчались сотни машин, обволакивая землю клубами удушливых выхлопных газов. Здесь был только смех стоящих рядом девушек, журчание ручья, моя работа, белые облака, нежащиеся в ярких лучах солнца, легкий ветерок, заигрывающий с молодой, по-весеннему свежей травой, да разливающийся где-то в вышине веселый щебет рогатого гимма – крохотной, похожей на маленького совенка пичужки с малиновым оперением.
Я на мгновение прекратила работу и с удовольствием набрала полную грудь чистого, пьянящего воздуха. Мне внезапно стало тесно в невольничьей тунике. Я расправила плечи и широко, с наслаждением потянулась, чувствуя, как тело мое рвется на свободу из сковывающей его грубой материи. Интересно, рука какого мужчины сбросит ее с меня?
Я наклонилась над ручьем и опустила в него тунику. Прополоскала ее и снова подняла над водой, наблюдая, как стекают искрящиеся на солнце крохотные капли, возвращаясь в стремительно уносящий их ручей. Мне было так весело! Я запрокинула голову и увидела смеющееся мне в ответ бескрайнее синее небо. Мне было легко и радостно. Подхваченная каким-то неведомым прежде порывом, я отбросила в сторону тунику, вскочила на ноги и, запрокинув руки над головой, весело рассмеялась.
Девушки остолбенели от неожиданности и окинули меня недоумевающими взглядами.
– Да! – закричала я. – Да! Я – женщина!
Я стояла на влажном камне у ласкающего мои ноги поющего ручья, под ясным солнцем и чистым, безбрежным небом.
– Да! Да! – кричала я, открывая свои объятия и этому солнцу, и этому горианскому небу, и всем остальным небесам, распростершимся над другими далекими и близкими мирами. – Да! Я хочу хозяина! Я хочу найти себе хозяина!
– Найдешь, – с прежней долей ленивого безразличия в голосе пообещал охранник. – А пока давай работай.
Не желая испытывать его терпение, я быстро опустилась на колени и опустила в воду другую мужскую тунику.
Девушки смеялись. Я тоже смеялась. Я чувствовала себя счастливой.
Прополаскивая в воде тунику, Юта затянула какую-то песню.
Я была счастлива. Я была одной из них.
Я поймала себя на том, что с нетерпением ожидаю своего выставления на продажу. Меня стало интересовать, каково это – принадлежать мужчине? Временами, когда девушки меня не видели, я прижимала свои руки к горлу, словно на меня уже был надет его ошейник. Я воображала, будто уже ношу эту полоску металла, объявляющую меня принадлежащей ему, моему хозяину. Я даже не возражала теперь против того, чтобы быть проданной в Лаурисе.
Девушки остолбенели от неожиданности и окинули меня недоумевающими взглядами.
– Да! – закричала я. – Да! Я – женщина!
Я стояла на влажном камне у ласкающего мои ноги поющего ручья, под ясным солнцем и чистым, безбрежным небом.
– Да! Да! – кричала я, открывая свои объятия и этому солнцу, и этому горианскому небу, и всем остальным небесам, распростершимся над другими далекими и близкими мирами. – Да! Я хочу хозяина! Я хочу найти себе хозяина!
– Найдешь, – с прежней долей ленивого безразличия в голосе пообещал охранник. – А пока давай работай.
Не желая испытывать его терпение, я быстро опустилась на колени и опустила в воду другую мужскую тунику.
Девушки смеялись. Я тоже смеялась. Я чувствовала себя счастливой.
Прополаскивая в воде тунику, Юта затянула какую-то песню.
Я была счастлива. Я была одной из них.
Я поймала себя на том, что с нетерпением ожидаю своего выставления на продажу. Меня стало интересовать, каково это – принадлежать мужчине? Временами, когда девушки меня не видели, я прижимала свои руки к горлу, словно на меня уже был надет его ошейник. Я воображала, будто уже ношу эту полоску металла, объявляющую меня принадлежащей ему, моему хозяину. Я даже не возражала теперь против того, чтобы быть проданной в Лаурисе.
Животное поднялось на задние лапы и обвело нас внимательным взглядом.
И вдруг с ужасающим ревом, от которого у нас волосы встали дыбом, оно бросилось к облепленным нами металлическим прутьям решетки и прижалось к ним всем своим огромным телом и злобно оскаленной пастью. Глаза его налились кровью, с клыков стекала желтая пена. Мы в ужасе закричали и бросились прочь от решетки. Образовалась давка. Девушек было слишком много. Они толкали друг друга, сбивали с ног. Упавшие пытались подняться, но на них никто не обращал внимания. Все старались отодвинуться как можно дальше.
Ударяясь о прутья металлическим ошейником, оглашая воздух диким ревом, животное все тянуло и тянуло к нам сквозь прутья свои чудовищные косматые лапы с увенчанными длинными когтями хищно изогнутыми пальцами. Всех охватила паника. Меня сбили с ног, и я никак не могла выбраться из-под прижимающих меня к земле судорожно копошащихся тел. Я закричала.
И тут внезапно мы увидели, что Тарго и охранники смеются. Все было подстроено! Их предупредили. Это была всего лишь заключительная часть представления, но она понравилась нам гораздо меньше всего остального. Какими комичными, должно быть, казались со стороны наша паника и охвативший нас ужас. С каким удовольствием наблюдали охранники, Тарго и маленький артист за мечущимися в камере, сбивающими друг друга с ног девушками, представляющими собой сейчас самое обыкновенное, охваченное паникой стадо животных. Представляю, как потешно им было наблюдать за нами, тем более что виновник переполоха, громадное косматое чудовище, давно уже сидело у ног артиста, мирно облизывая лапу и обводя внутренний двор пустым, бессмысленным взглядом.
Тарго и охранники продолжали заливаться веселым смехом. Девушки начали медленно подниматься с земли. Каждая чувствовала себя смущенной и униженной. Сейчас, зная, что это был всего лишь розыгрыш, каждая из нас испытывала неловкость за свое кажущееся теперь таким глупым, таким неуместным поспешное бегство. Однако все мы были еще очень напуганы. Мало кто решился подойти к металлическим решеткам; большинство жалось к крохотной двери, ведущей во внутренний коридор барака. Я возмущенно расправила на себе вывалянную в пыли рубаху и с негодованием посмотрела на смеющихся мужчин. Какими, очевидно, остроумными казались сейчас себе эти животные! Настоящие скоты! Но что удивительно: напади на них сейчас это животное, они все, как один, накинулись бы на него с мечами, копьями и в считанные секунды уложили бы его на месте, в то время как мы, девушки, с истеричными воплями, как испуганные дети, бросились наутек.
Я внимательно посмотрела на смеющихся мужчин. Я испытывала к ним сейчас настоящую ненависть. Они, конечно, полагают, что шутка удалась, мнят себя остроумными, сильными, смелыми, не то что мы – женщины! И вдруг я залилась краской стыда. Я почувствовала это каждой клеточкой своего тела. Мы разбежались, как испуганные дети! Мы бросились наутек, как это свойственно женщинам! Мы – женщины! Я все еще испытывала страх перед животным, хотя меня отделяла от него целая стена толстых металлических прутьев. А чего они ожидали? Не знаю, что они хотели доказать, но я никогда не забуду преподнесенный ими урок! Я хорошо его усвоила. Мы – разные!
И вдруг с ужасающим ревом, от которого у нас волосы встали дыбом, оно бросилось к облепленным нами металлическим прутьям решетки и прижалось к ним всем своим огромным телом и злобно оскаленной пастью. Глаза его налились кровью, с клыков стекала желтая пена. Мы в ужасе закричали и бросились прочь от решетки. Образовалась давка. Девушек было слишком много. Они толкали друг друга, сбивали с ног. Упавшие пытались подняться, но на них никто не обращал внимания. Все старались отодвинуться как можно дальше.
Ударяясь о прутья металлическим ошейником, оглашая воздух диким ревом, животное все тянуло и тянуло к нам сквозь прутья свои чудовищные косматые лапы с увенчанными длинными когтями хищно изогнутыми пальцами. Всех охватила паника. Меня сбили с ног, и я никак не могла выбраться из-под прижимающих меня к земле судорожно копошащихся тел. Я закричала.
И тут внезапно мы увидели, что Тарго и охранники смеются. Все было подстроено! Их предупредили. Это была всего лишь заключительная часть представления, но она понравилась нам гораздо меньше всего остального. Какими комичными, должно быть, казались со стороны наша паника и охвативший нас ужас. С каким удовольствием наблюдали охранники, Тарго и маленький артист за мечущимися в камере, сбивающими друг друга с ног девушками, представляющими собой сейчас самое обыкновенное, охваченное паникой стадо животных. Представляю, как потешно им было наблюдать за нами, тем более что виновник переполоха, громадное косматое чудовище, давно уже сидело у ног артиста, мирно облизывая лапу и обводя внутренний двор пустым, бессмысленным взглядом.
Тарго и охранники продолжали заливаться веселым смехом. Девушки начали медленно подниматься с земли. Каждая чувствовала себя смущенной и униженной. Сейчас, зная, что это был всего лишь розыгрыш, каждая из нас испытывала неловкость за свое кажущееся теперь таким глупым, таким неуместным поспешное бегство. Однако все мы были еще очень напуганы. Мало кто решился подойти к металлическим решеткам; большинство жалось к крохотной двери, ведущей во внутренний коридор барака. Я возмущенно расправила на себе вывалянную в пыли рубаху и с негодованием посмотрела на смеющихся мужчин. Какими, очевидно, остроумными казались сейчас себе эти животные! Настоящие скоты! Но что удивительно: напади на них сейчас это животное, они все, как один, накинулись бы на него с мечами, копьями и в считанные секунды уложили бы его на месте, в то время как мы, девушки, с истеричными воплями, как испуганные дети, бросились наутек.
Я внимательно посмотрела на смеющихся мужчин. Я испытывала к ним сейчас настоящую ненависть. Они, конечно, полагают, что шутка удалась, мнят себя остроумными, сильными, смелыми, не то что мы – женщины! И вдруг я залилась краской стыда. Я почувствовала это каждой клеточкой своего тела. Мы разбежались, как испуганные дети! Мы бросились наутек, как это свойственно женщинам! Мы – женщины! Я все еще испытывала страх перед животным, хотя меня отделяла от него целая стена толстых металлических прутьев. А чего они ожидали? Не знаю, что они хотели доказать, но я никогда не забуду преподнесенный ими урок! Я хорошо его усвоила. Мы – разные!
Я помню, как один из охранников дал мне свое копье – такое тяжелое, что я смогла бросить его всего лишь на несколько шагов. Тогда он забрал копье и метнул его в дерево, находившееся от нас на расстоянии не меньше ста футов. Он приказал принести копье, и мне с трудом удалось вытащить его глубоко ушедший в древесину металлический наконечник. А его щит я вообще едва смогла оторвать от земли. Прежде я мало задумывалась о том, какое значение в нашей жизни играет мужская сила. В земных условиях она казалась мне чем-то необязательным, второстепенным. Но здесь, на Горе, я впервые осознала, насколько важную – жизненно важную! – роль играет обычная физическая сила в борьбе за повседневное существование человека. А мы, женщины, уступаем мужчинам в силе, значительно уступаем. И потому здесь, в этом мире, они оставляют за собой право владеть нами – владеть по праву сильнейшего.
В тот вечер я с особой тщательностью вычистила ремни и сандалии, брошенные мне одним из охранников. Сам он в это время разговаривал с остальными мужчинами. Когда я закончила, он взял сандалии и, без слов благодарности, жестом указал, чтобы я следовала за ним в барак. В воротах я обернулась.
– Я тоже человек, – сказала я ему. Он улыбнулся.
– Нет, ты – кейджера, – ответил он и хозяйским шлепком препроводил меня в камеру и закрыл за мной дверь.
Я прижалась лицом к железным прутьям, пытаясь дотянуться до него рукой. Он вернулся к ограде и взял мои руки в свои ладони.
– Когда ты сделаешь меня своей? – спросила я.
– Ты – девушка белого шелка, – ответил он, повернулся и ушел.
Я застонала, крепче прижалась к железным прутьям и осталась стоять в полном одиночестве.
Меня переполняли странные чувства. Над головой, в небе, тусклым светом сияли три полные горианские луны.
В тот вечер я с особой тщательностью вычистила ремни и сандалии, брошенные мне одним из охранников. Сам он в это время разговаривал с остальными мужчинами. Когда я закончила, он взял сандалии и, без слов благодарности, жестом указал, чтобы я следовала за ним в барак. В воротах я обернулась.
– Я тоже человек, – сказала я ему. Он улыбнулся.
– Нет, ты – кейджера, – ответил он и хозяйским шлепком препроводил меня в камеру и закрыл за мной дверь.
Я прижалась лицом к железным прутьям, пытаясь дотянуться до него рукой. Он вернулся к ограде и взял мои руки в свои ладони.
– Когда ты сделаешь меня своей? – спросила я.
– Ты – девушка белого шелка, – ответил он, повернулся и ушел.
Я застонала, крепче прижалась к железным прутьям и осталась стоять в полном одиночестве.
Меня переполняли странные чувства. Над головой, в небе, тусклым светом сияли три полные горианские луны.
– Поцелуй меня, – сказал охранник.
– Но ведь я девушка белого шелка, – едва слышно прошептала я.
– Поцелуй, – настойчиво повторил охранник.
Я, горианская рабыня, наклонилась над ним, моим хозяином. Мои волосы рассыпались и упали ему на лицо. Губы, повинуясь его приказу, послушно потянулись к его губам. Я вся дрожала.
Мои губы остановились в каком-нибудь дюйме от его лица.
“Нет! – что-то кричало во мне. – Нет! Я – Элеонора Бринтон! Я не рабыня! Не рабыня!”
Я попыталась отклониться, но его руки надежно удерживали меня на месте.
Я отчаянно боролась, стараясь выскользнуть из его объятий. Я чувствовала себя пленницей, попавшей в западню.
Его, казалось, озадачил и мой страх, и мое сопротивление.
Ощущение собственной беспомощности пробудило во мне глухую ярость. Я почувствовала ненависть к этому удерживающему меня человеку. Я ненавидела сейчас всех мужчин с их бычьей, слоновьей силой. Почему они эксплуатируют нас, распоряжаются нами, принуждают нас им прислуживать и удовлетворять все их прихоти? Они проявляют по отношению к нам жестокость! Они отказываются видеть в нас людей!
К переполнившей меня злости примешивался, я чувствовала, и интуитивный страх девушки белого шелка перед минутой превращения ее в женщину. Но гораздо сильнее меня терзало возмущение и разочарование бывшей богатой дочери Земли, высокомерной, избалованной роскошью Элеоноры Бринтон, у которой в этом диком, варварском мире так бесцеремонно отняли привычное для нее общественное положение и всеобщее подобострастное отношение окружающих. Все во мне кипело от негодования. “Я не рабыня! – кричала я про себя. – Я – Элеонора Бринтон! Я не должна подчиняться каким-то там мужчинам! Я свободная женщина! Свободная!”
Девушка, носившая когда-то бриллиантовые украшения, бывшая обладательница без малого миллиона долларов, спортивного “Мазератти” и пентхауза на крыше небоскреба, продолжала отчаянно сопротивляться. Красивая, образованная, обладающая изысканным вкусом дочь Земли изо всех сил старалась вырваться из рук какого-то дикаря из далекого, чуждого ей мира.
– Не прикасайся ко мне! – процедила я сквозь зубы. Он без малейших усилий перевернул меня на спину и прижал к земле.
– Я тебя ненавижу! – разрыдалась я. – Ненавижу!
В глазах у него вспыхнула едва сдерживаемая злость. Он держал меня очень крепко. И тут, к своему ужасу, я заметила в его глазах другой взгляд, смысл которого безошибочно поняла даже я, рабыня белого шелка. Он не собирался просто воспользоваться мной и потом отбросить за ненадобностью. У него были другие намерения – покорить меня своей нежной лаской, мудрой заботливостью и терпением, дождаться, пока я, гордая и свободная в душе, не брошусь к нему на шею как признавшая свое поражение рабыня.
Я устала сопротивляться. Слезы застилали мне глаза. Словно во сне до меня доносился перезвон колокольчиков Ланы, глухие ритмичные удары в щит и красивая мелодия, выводимая низкими голосами мужчин и взлетавшим над ними тонким, нежным голоском Юты.
Рука охранника потянулась к моему лицу.
Едва сдерживая подступающие к горлу рыдания, я отвернулась.
– Но ведь я девушка белого шелка, – едва слышно прошептала я.
– Поцелуй, – настойчиво повторил охранник.
Я, горианская рабыня, наклонилась над ним, моим хозяином. Мои волосы рассыпались и упали ему на лицо. Губы, повинуясь его приказу, послушно потянулись к его губам. Я вся дрожала.
Мои губы остановились в каком-нибудь дюйме от его лица.
“Нет! – что-то кричало во мне. – Нет! Я – Элеонора Бринтон! Я не рабыня! Не рабыня!”
Я попыталась отклониться, но его руки надежно удерживали меня на месте.
Я отчаянно боролась, стараясь выскользнуть из его объятий. Я чувствовала себя пленницей, попавшей в западню.
Его, казалось, озадачил и мой страх, и мое сопротивление.
Ощущение собственной беспомощности пробудило во мне глухую ярость. Я почувствовала ненависть к этому удерживающему меня человеку. Я ненавидела сейчас всех мужчин с их бычьей, слоновьей силой. Почему они эксплуатируют нас, распоряжаются нами, принуждают нас им прислуживать и удовлетворять все их прихоти? Они проявляют по отношению к нам жестокость! Они отказываются видеть в нас людей!
К переполнившей меня злости примешивался, я чувствовала, и интуитивный страх девушки белого шелка перед минутой превращения ее в женщину. Но гораздо сильнее меня терзало возмущение и разочарование бывшей богатой дочери Земли, высокомерной, избалованной роскошью Элеоноры Бринтон, у которой в этом диком, варварском мире так бесцеремонно отняли привычное для нее общественное положение и всеобщее подобострастное отношение окружающих. Все во мне кипело от негодования. “Я не рабыня! – кричала я про себя. – Я – Элеонора Бринтон! Я не должна подчиняться каким-то там мужчинам! Я свободная женщина! Свободная!”
Девушка, носившая когда-то бриллиантовые украшения, бывшая обладательница без малого миллиона долларов, спортивного “Мазератти” и пентхауза на крыше небоскреба, продолжала отчаянно сопротивляться. Красивая, образованная, обладающая изысканным вкусом дочь Земли изо всех сил старалась вырваться из рук какого-то дикаря из далекого, чуждого ей мира.
– Не прикасайся ко мне! – процедила я сквозь зубы. Он без малейших усилий перевернул меня на спину и прижал к земле.
– Я тебя ненавижу! – разрыдалась я. – Ненавижу!
В глазах у него вспыхнула едва сдерживаемая злость. Он держал меня очень крепко. И тут, к своему ужасу, я заметила в его глазах другой взгляд, смысл которого безошибочно поняла даже я, рабыня белого шелка. Он не собирался просто воспользоваться мной и потом отбросить за ненадобностью. У него были другие намерения – покорить меня своей нежной лаской, мудрой заботливостью и терпением, дождаться, пока я, гордая и свободная в душе, не брошусь к нему на шею как признавшая свое поражение рабыня.
Я устала сопротивляться. Слезы застилали мне глаза. Словно во сне до меня доносился перезвон колокольчиков Ланы, глухие ритмичные удары в щит и красивая мелодия, выводимая низкими голосами мужчин и взлетавшим над ними тонким, нежным голоском Юты.
Рука охранника потянулась к моему лицу.
Едва сдерживая подступающие к горлу рыдания, я отвернулась.
>ТВЕРДОТА
@
В ШТАНАХ
@
В ШТАНАХ
Ближайшая ко мне разбойница сняла у меня с ног веревку.
Дышать стало намного легче.
Я помассировала затекшую от напряжения шею.
Когда я подняла голову, передо мной стояла Вьерна, держа охотничий нож у моего лица.
– Разукрась ее шрамами, – предложила связывавшая меня разбойница.
Все во мне похолодело от ужаса.
– Ты боишься расстаться со своей красотой? – поинтересовалась предводительница. – Боишься, что перестанешь нравиться мужчинам?
Я закрыла глаза.
Я чувствовала, как лезвие ножа движется у меня по щеке, от уха к губам, и наконец его острие подцепило матерчатый кляп и вырвало его у меня изо рта.
В эти секунды я испытывала такое напряжение, что едва не потеряла сознание. Меня била нервная дрожь.
Когда мне снова удалось взять себя в руки, нож Вьер-ны уже опять висел у нее на поясе.
– Я хочу пить, я голодна, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее.
– Разве твои хозяева тебя не покормили? – с деланным удивлением произнесла Вьерна.
– Конечно, покормили! – воскликнула одна из разбойниц. – Она ела у них из рук, как животное! Девушки презрительно фыркнули.
– Они на лету ловили брошенные им куски мяса, – добавила вторая разбойница.
– Мужчины, твои хозяева, должно быть, находили это очень забавным, – нахмурилась Вьерна.
– Они мне не хозяева. Я не рабыня! – ответила я.
– Вот как? – удивилась Вьерна. – Разве ты не носишь на своем теле поставленное ими клеймо?
Я покраснела. Клеймо у меня на теле действительно было поставлено рукой мужчины.
– Их даже угощали каланским вином, – усмехнулась одна из девушек.
– Очевидно, они пользуются большим расположением своих хозяев, – заметила предводительница. Я промолчала. Во мне закипало раздражение.
– Говорят, вино ка-ла-на уже через час превращает каждую женщину в покорную рабыню, – насмешливо произнесла Вьерна. – Это правда?
Я не ответила. Я со стыдом вспоминала, как сама положила руку охранника себе на тело, признавая тем самым удовлетворение своим положением рабыни. Вспоминала, как стояла рядом с ним на коленях, как мои волосы упали ему на лицо, а губы потянулись к его губам.
Я знала, что сама спровоцировала поведение молодого охранника, пусть даже потом оказала ему сопротивление.
– Я сопротивлялась! – воскликнула я. Девушки рассмеялись.
– Спасибо вам, что спасли меня от него, – пробормотала я.
Последовал новый взрыв хохота.
– Я не рабыня! – воскликнула я.
– На тебе была невольничья туника, привели тебя из невольничьих бараков. И мужчинам ты прислуживала, как самая настоящая рабыня! – возразила одна из девушек.
– Ты сама напрашивалась на то, чтобы он тебя обнял! – воскликнула вторая.
– Мы хорошо знаем язык тела рабыни, – добавила третья. – Твое тело выдает переполняющие тебя мысли и желания, выдает их непроизвольными, независимыми от сознания движениями. “Я – рабыня”, – говорит твое тело!
– Ты хотела принадлежать мужчине! – воскликнула Вьерна.
– Нет! – закричала я – Нет! Это неправда! Я не рабыня! Не рабыня!
К горлу у меня подступали едва сдерживаемые рыдания, однако постепенно мы все успокоились.
– Вы видели, как я сопротивлялась, – пробормотана я.
– Да, очень грациозно, – подтвердила Вьерна.
– Я хочу быть вместе с вами, – сказала я. Наступило молчание.
– Лесные женщины не принимают в свои ряды рабынь, – с гордостью произнесла Вьерна.
– Я не рабыня! – воскликнула я.
– Сколько нас ты насчитала? – спросила она.
– Пятнадцать человек, – ответила я.
– Верно. Моя банда состоит из пятнадцати девушек. Мне кажется, это вполне достаточное количество и для защиты, и для нападения, и для скрытного перемещения по лесу. Есть банды побольше, есть меньше. В моей – ровно пятнадцать человек. Так я решила!
Я промолчала.
– Значит, ты хочешь быть одной из нас? – уточнила предводительница.
– Да! – воскликнула я.
– Развяжите ее, – приказала Вьерна. Руки мне развязали тоже, с шеи сняли веревочную петлю.
– Встань! – распорядилась Вьерна.
Я поднялась на ноги, растирая затекшие запястья.
Остальные девушки тоже встали с земли и сняли с плеч луки и колчаны со стрелами.
Вьерна вытащила из-за пояса длинный охотничий нож и протянула его мне.
Я повертела его в руках, не понимая, зачем она это делает.
Остальные девушки также вытащили ножи и пригнулись, словно готовясь отразить нападение.
– Место которой из них ты хочешь занять? – спросила Вьерна.
– Я не понимаю, – призналась я.
– Одна из девушек или я сама будем драться с тобой насмерть, – пояснила предводительница. – Если ты победишь – останешься в банде.
Я оторопело покачала головой: нет, ни за что!
– Если хочешь, я буду драться с тобой без ножа, – предложила Вьерна.
– Нет, – пробормотала я.
– Сразись со мной, кейджера! – процедила сквозь зубы ведшая меня через лес разбойница; она держала свой нож наготове.
– Со мной! – воскликнула другая.
– Со мной! – закричала третья.
– Чье место ты хочешь занять в нашей банде? – спросила Вьерна.
Ко мне подскочила одна из разбойниц. В руке у нее сверкнул охотничий нож.
Я вскрикнула, отбросила свой нож и упала на колени, закрыв лицо руками.
– Нет! – закричала я. – Нет! Я не могу!
– Связать ее! – приказала Вьерна.
Мне заломили руки и крепко связали их за спиной. Я снова почувствовала на шее удушающее давление веревочной петли.
– Мы отдохнули. Пойдем дальше, – распорядилась предводительница.
Высокая, плотного сложения разбойница – та, что вела меня сюда, а теперь снова связала мне руки, одетая, как все остальные девушки, в плотно облегающие тело шкуры лесных пантер, – подтянула веревку и приподняла мое лицо.
– Кейджера! – с презрением процедила она сквозь зубы.
Я едва не задохнулась.
Вьерна окинула меня внимательным взглядом. Она подняла с земли брошенный мной нож и тщательно вытерла его о свое короткое одеяние. После этого она снова перекинула через плечо лук с колчаном и взяла в руку копье. Остальные девушки также готовились тронуться в путь. Две собрали тыквенные бутыли с питьевой водой и оставшееся после ужина мясо.
Вьерна подошла ко мне. Я опустила голову.
– Итак, кто ты? – требовательным голосом спросила она.
– Кейджера, госпожа, – пробормотала я. Она одобрительно кивнула.
Дышать стало намного легче.
Я помассировала затекшую от напряжения шею.
Когда я подняла голову, передо мной стояла Вьерна, держа охотничий нож у моего лица.
– Разукрась ее шрамами, – предложила связывавшая меня разбойница.
Все во мне похолодело от ужаса.
– Ты боишься расстаться со своей красотой? – поинтересовалась предводительница. – Боишься, что перестанешь нравиться мужчинам?
Я закрыла глаза.
Я чувствовала, как лезвие ножа движется у меня по щеке, от уха к губам, и наконец его острие подцепило матерчатый кляп и вырвало его у меня изо рта.
В эти секунды я испытывала такое напряжение, что едва не потеряла сознание. Меня била нервная дрожь.
Когда мне снова удалось взять себя в руки, нож Вьер-ны уже опять висел у нее на поясе.
– Я хочу пить, я голодна, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее.
– Разве твои хозяева тебя не покормили? – с деланным удивлением произнесла Вьерна.
– Конечно, покормили! – воскликнула одна из разбойниц. – Она ела у них из рук, как животное! Девушки презрительно фыркнули.
– Они на лету ловили брошенные им куски мяса, – добавила вторая разбойница.
– Мужчины, твои хозяева, должно быть, находили это очень забавным, – нахмурилась Вьерна.
– Они мне не хозяева. Я не рабыня! – ответила я.
– Вот как? – удивилась Вьерна. – Разве ты не носишь на своем теле поставленное ими клеймо?
Я покраснела. Клеймо у меня на теле действительно было поставлено рукой мужчины.
– Их даже угощали каланским вином, – усмехнулась одна из девушек.
– Очевидно, они пользуются большим расположением своих хозяев, – заметила предводительница. Я промолчала. Во мне закипало раздражение.
– Говорят, вино ка-ла-на уже через час превращает каждую женщину в покорную рабыню, – насмешливо произнесла Вьерна. – Это правда?
Я не ответила. Я со стыдом вспоминала, как сама положила руку охранника себе на тело, признавая тем самым удовлетворение своим положением рабыни. Вспоминала, как стояла рядом с ним на коленях, как мои волосы упали ему на лицо, а губы потянулись к его губам.
Я знала, что сама спровоцировала поведение молодого охранника, пусть даже потом оказала ему сопротивление.
– Я сопротивлялась! – воскликнула я. Девушки рассмеялись.
– Спасибо вам, что спасли меня от него, – пробормотала я.
Последовал новый взрыв хохота.
– Я не рабыня! – воскликнула я.
– На тебе была невольничья туника, привели тебя из невольничьих бараков. И мужчинам ты прислуживала, как самая настоящая рабыня! – возразила одна из девушек.
– Ты сама напрашивалась на то, чтобы он тебя обнял! – воскликнула вторая.
– Мы хорошо знаем язык тела рабыни, – добавила третья. – Твое тело выдает переполняющие тебя мысли и желания, выдает их непроизвольными, независимыми от сознания движениями. “Я – рабыня”, – говорит твое тело!
– Ты хотела принадлежать мужчине! – воскликнула Вьерна.
– Нет! – закричала я – Нет! Это неправда! Я не рабыня! Не рабыня!
К горлу у меня подступали едва сдерживаемые рыдания, однако постепенно мы все успокоились.
– Вы видели, как я сопротивлялась, – пробормотана я.
– Да, очень грациозно, – подтвердила Вьерна.
– Я хочу быть вместе с вами, – сказала я. Наступило молчание.
– Лесные женщины не принимают в свои ряды рабынь, – с гордостью произнесла Вьерна.
– Я не рабыня! – воскликнула я.
– Сколько нас ты насчитала? – спросила она.
– Пятнадцать человек, – ответила я.
– Верно. Моя банда состоит из пятнадцати девушек. Мне кажется, это вполне достаточное количество и для защиты, и для нападения, и для скрытного перемещения по лесу. Есть банды побольше, есть меньше. В моей – ровно пятнадцать человек. Так я решила!
Я промолчала.
– Значит, ты хочешь быть одной из нас? – уточнила предводительница.
– Да! – воскликнула я.
– Развяжите ее, – приказала Вьерна. Руки мне развязали тоже, с шеи сняли веревочную петлю.
– Встань! – распорядилась Вьерна.
Я поднялась на ноги, растирая затекшие запястья.
Остальные девушки тоже встали с земли и сняли с плеч луки и колчаны со стрелами.
Вьерна вытащила из-за пояса длинный охотничий нож и протянула его мне.
Я повертела его в руках, не понимая, зачем она это делает.
Остальные девушки также вытащили ножи и пригнулись, словно готовясь отразить нападение.
– Место которой из них ты хочешь занять? – спросила Вьерна.
– Я не понимаю, – призналась я.
– Одна из девушек или я сама будем драться с тобой насмерть, – пояснила предводительница. – Если ты победишь – останешься в банде.
Я оторопело покачала головой: нет, ни за что!
– Если хочешь, я буду драться с тобой без ножа, – предложила Вьерна.
– Нет, – пробормотала я.
– Сразись со мной, кейджера! – процедила сквозь зубы ведшая меня через лес разбойница; она держала свой нож наготове.
– Со мной! – воскликнула другая.
– Со мной! – закричала третья.
– Чье место ты хочешь занять в нашей банде? – спросила Вьерна.
Ко мне подскочила одна из разбойниц. В руке у нее сверкнул охотничий нож.
Я вскрикнула, отбросила свой нож и упала на колени, закрыв лицо руками.
– Нет! – закричала я. – Нет! Я не могу!
– Связать ее! – приказала Вьерна.
Мне заломили руки и крепко связали их за спиной. Я снова почувствовала на шее удушающее давление веревочной петли.
– Мы отдохнули. Пойдем дальше, – распорядилась предводительница.
Высокая, плотного сложения разбойница – та, что вела меня сюда, а теперь снова связала мне руки, одетая, как все остальные девушки, в плотно облегающие тело шкуры лесных пантер, – подтянула веревку и приподняла мое лицо.
– Кейджера! – с презрением процедила она сквозь зубы.
Я едва не задохнулась.
Вьерна окинула меня внимательным взглядом. Она подняла с земли брошенный мной нож и тщательно вытерла его о свое короткое одеяние. После этого она снова перекинула через плечо лук с колчаном и взяла в руку копье. Остальные девушки также готовились тронуться в путь. Две собрали тыквенные бутыли с питьевой водой и оставшееся после ужина мясо.
Вьерна подошла ко мне. Я опустила голову.
– Итак, кто ты? – требовательным голосом спросила она.
– Кейджера, госпожа, – пробормотала я. Она одобрительно кивнула.
Девушки становились, казалось, чем-то все более обеспокоенными. Они то и дело посматривали на серебрящиеся в небе полные диски лун.
– Вьерна, – не выдержала одна из них.
– Успокойся, – остановила ее предводительница. Девушки продолжали прокладывать себе путь среди темнеющих ветвей кустарника.
– Мы видели сегодня мужчин, – настойчиво повторила девушка.
– Замолчи, – сдержанно ответила Вьерна.
– Нам нужно было взять их с собой в качестве рабов, – поддержала подругу вторая разбойница.
– Нет, – решительно возразила предводительница.
– На поляну! – включилась в разговор третья. – Мы должны идти на поляну, в круг!
Вьерна остановилась и посмотрела на своих подруг.
– Это как раз по пути, – настаивали девушки.
– Пожалуйста, Вьерна! – просили они.
– Хорошо, – согласилась предводительница.
Девушки вздохнули с видимым облегчением.
Вьерна раздраженно отвернулась и зашагала быстрее.
Я ничего не могла понять из их разговора. Чувствовала я себя совершенно беспомощной и несчастной.
....
Я была ничем, пустым местом в глазах этих гордых, свободных, смелых и опасных женщин, с кошачьей грацией пробирающихся сквозь чащу дикого горианского леса. Они были такими же ловкими, красивыми и сильными, как и их предводительница. Они были вооружены, могли постоять за себя и не нуждались в защите мужчин. Они сами, когда им заблагорассудится, захватывали мужчин и превращали их в своих рабов. Они умели драться на ножах и знали все тропинки в этих лесах, где чувствовали себя уверенно и спокойно, как дома. Они ничего не боялись и не нуждались ни в чьей опеке.
Они во всем отличались от меня.
Они были сильными и бесстрашными, я же – слабой и до смерти напуганной.
Они казались мне бесполыми, высоко стоящими над сексуальностью, свойственной каждому живому существу. Они держали себя так, словно были выше этого и, уж конечно, выше меня, женщины-рабыни!
Находясь среди них, я могла служить только объектом для насмешек и презрения. Я могла быть только кейджерой, достойной лишь шагать на коротком поводке, наброшенном мне на шею.
– Пошевеливайся, кейджера! – рявкнула тащившая меня за веревку разбойница.
– Да, госпожа, – пробормотала я.
Она скривила губы в презрительной усмешке.
Я обреченно шла за ними по окутанному ночным сумраком бескрайнему лесу. Вьерна сказала, что есть какой-то человек, заплативший за меня. В глазах этих женщин, настолько отличных от меня, я была всего лишь товаром, который каждый может продать или купить по своему усмотрению. У меня не было другого предназначения в этом суровом, таком безжалостном ко мне мире.
Слезы навернулись мне на глаза, и я беззвучно разрыдалась.
– Вьерна, – не выдержала одна из них.
– Успокойся, – остановила ее предводительница. Девушки продолжали прокладывать себе путь среди темнеющих ветвей кустарника.
– Мы видели сегодня мужчин, – настойчиво повторила девушка.
– Замолчи, – сдержанно ответила Вьерна.
– Нам нужно было взять их с собой в качестве рабов, – поддержала подругу вторая разбойница.
– Нет, – решительно возразила предводительница.
– На поляну! – включилась в разговор третья. – Мы должны идти на поляну, в круг!
Вьерна остановилась и посмотрела на своих подруг.
– Это как раз по пути, – настаивали девушки.
– Пожалуйста, Вьерна! – просили они.
– Хорошо, – согласилась предводительница.
Девушки вздохнули с видимым облегчением.
Вьерна раздраженно отвернулась и зашагала быстрее.
Я ничего не могла понять из их разговора. Чувствовала я себя совершенно беспомощной и несчастной.
....
Я была ничем, пустым местом в глазах этих гордых, свободных, смелых и опасных женщин, с кошачьей грацией пробирающихся сквозь чащу дикого горианского леса. Они были такими же ловкими, красивыми и сильными, как и их предводительница. Они были вооружены, могли постоять за себя и не нуждались в защите мужчин. Они сами, когда им заблагорассудится, захватывали мужчин и превращали их в своих рабов. Они умели драться на ножах и знали все тропинки в этих лесах, где чувствовали себя уверенно и спокойно, как дома. Они ничего не боялись и не нуждались ни в чьей опеке.
Они во всем отличались от меня.
Они были сильными и бесстрашными, я же – слабой и до смерти напуганной.
Они казались мне бесполыми, высоко стоящими над сексуальностью, свойственной каждому живому существу. Они держали себя так, словно были выше этого и, уж конечно, выше меня, женщины-рабыни!
Находясь среди них, я могла служить только объектом для насмешек и презрения. Я могла быть только кейджерой, достойной лишь шагать на коротком поводке, наброшенном мне на шею.
– Пошевеливайся, кейджера! – рявкнула тащившая меня за веревку разбойница.
– Да, госпожа, – пробормотала я.
Она скривила губы в презрительной усмешке.
Я обреченно шла за ними по окутанному ночным сумраком бескрайнему лесу. Вьерна сказала, что есть какой-то человек, заплативший за меня. В глазах этих женщин, настолько отличных от меня, я была всего лишь товаром, который каждый может продать или купить по своему усмотрению. У меня не было другого предназначения в этом суровом, таком безжалостном ко мне мире.
Слезы навернулись мне на глаза, и я беззвучно разрыдалась.
Девушки как зачарованнее смотрели на плывущие над поляной луны. Губы у них были приоткрыты, руки сжаты в кулаки. В глазах у них, казалось, застыли невыразимые боль и страдание.
– Вьерна… – не выдержала одна из них.
– Тише! – оборвала ее предводительница. Девушка застонала.
– Хорошо, – решилась Вьерна. – Иди в круг! Не дожидаясь приглашения, та бросила на землю лук и выбежала на поляну.
– И я, Вьерна! И я! – воскликнула вторая девушка.
– Иди, – процедила предводительница сквозь зубы.
Обводя глазами разбойниц, Вьерна одну за другой отпускала их на поляну, широким правильным кругом простершуюся между громадных деревьев.
Вьерна подошла к разбойнице, державшей наброшенную мне на шею веревку.
– Ты тоже иди, – приказала она девушке, забирая веревку у нее из рук.
Разбойница опрометью бросилась на поляну.
Вьерна проводила девушек взглядом.
Мы остались с ней одни: она – свободная, в облегающих тело шкурах лесных пантер, и я – обнаженная, с веревочной петлей на шее. Она пристально посмотрела на меня. Я не могла смотреть ей в глаза и опустила голову.
– Да, ты способна порадовать мужчину своей красотой, хорошенькая маленькая кейджера, – сказала Вьерна. Я боялась поднять на нее глаза.
– Я тебя презираю, – сказала она.
Мне оставалось только проглотить обиду.
– Ты послушная рабыня? – поинтересовалась она.
– Да, госпожа, – пробормотала я, – послушная. Тогда, к моему изумлению, Вьерна сняла у меня с шеи веревочную петлю и развязала мне руки.
– Иди за остальными, – приказала она. – На другом конце поляны есть столб. Жди там. Тебя к нему привяжут.
– Да, госпожа, – пролепетала я.
Вьерна презрительно рассмеялась. Я хорошо представляла, какими глазами она сейчас смотрит на меня – сильная, свободная, с копьем в руке, обвешанная золотыми украшениями.
– Вьерна… – не выдержала одна из них.
– Тише! – оборвала ее предводительница. Девушка застонала.
– Хорошо, – решилась Вьерна. – Иди в круг! Не дожидаясь приглашения, та бросила на землю лук и выбежала на поляну.
– И я, Вьерна! И я! – воскликнула вторая девушка.
– Иди, – процедила предводительница сквозь зубы.
Обводя глазами разбойниц, Вьерна одну за другой отпускала их на поляну, широким правильным кругом простершуюся между громадных деревьев.
Вьерна подошла к разбойнице, державшей наброшенную мне на шею веревку.
– Ты тоже иди, – приказала она девушке, забирая веревку у нее из рук.
Разбойница опрометью бросилась на поляну.
Вьерна проводила девушек взглядом.
Мы остались с ней одни: она – свободная, в облегающих тело шкурах лесных пантер, и я – обнаженная, с веревочной петлей на шее. Она пристально посмотрела на меня. Я не могла смотреть ей в глаза и опустила голову.
– Да, ты способна порадовать мужчину своей красотой, хорошенькая маленькая кейджера, – сказала Вьерна. Я боялась поднять на нее глаза.
– Я тебя презираю, – сказала она.
Мне оставалось только проглотить обиду.
– Ты послушная рабыня? – поинтересовалась она.
– Да, госпожа, – пробормотала я, – послушная. Тогда, к моему изумлению, Вьерна сняла у меня с шеи веревочную петлю и развязала мне руки.
– Иди за остальными, – приказала она. – На другом конце поляны есть столб. Жди там. Тебя к нему привяжут.
– Да, госпожа, – пролепетала я.
Вьерна презрительно рассмеялась. Я хорошо представляла, какими глазами она сейчас смотрит на меня – сильная, свободная, с копьем в руке, обвешанная золотыми украшениями.
– Вьерна! Вьерна! – донеслись с центра поляны нетерпеливые голоса разбойниц.
– Хорошо! – с неожиданной злостью бросила им предводительница. – Сейчас.
В образованный девушками круг выскочила первая разбойница – та, что вела меня за собой на веревке.
Оказавшись в центре круга, она на мгновение неподвижно застыла, низко опустив голову. Затем с глухим стоном, скорее напоминающим протяжный звериный вой, она запрокинула голову и, растопырив пальцы, потянулась к зависшим над поляной полным горианским лунам, сияющим ярким серебристым светом. Остальные девушки также стояли, прогнув спины и обратив к небу бледные, искаженные гримасой страдания лица. Их скрюченные пальцы судорожно разжимались и снова сжимались в кулаки.
Первая девушка издала протяжный крик и, притопывая ногами, двинулась по кругу.
Через секунду к ней присоединилась еще одна разбойница, а затем еще одна и еще.
Подпрыгивая, яростно отбивая такт ногами, они с дикими воплями и душераздирающими криками пустились в какой-то не поддающийся описанию варварский танец. Их бледные лица и судорожно растопыренные пальцы были обращены к заливающим поляну мертвенным светом горианским лунам.
Вскоре на поляне не осталось никого, кто не включился бы в дикий танец, за исключением Вьерны, предводительницы банды, и меня, Элеоноры Бринтон, ее пленницы, рабыни.
На мгновение остановившись, первая девушка с воплем сорвала с плеч шкуры лесных пантер, повисшие у нее на поясе, на широком охотничьем ремне. Теперь ее движения мало напоминали танец, каким бы диким вначале он мне ни казался. Она стала исступленно корчиться, словно в каком-то припадочном пароксизме, и больше напоминала душевнобольную.
Я отвела от нее глаза и тут впервые заметила вбитые в землю в центре образуемого девушками круга четыре толстых деревянных кола, выступающие из опавшей листвы дюймов на шесть. Они образовывали небольшой, но достаточно широкий квадрат. В верхней части кольев, я заметила, были сделаны глубокие насечки, чтобы с них не могла сползти завязываемая веревка.
По телу у меня пробежала холодная дрожь.
Первая девушка постепенно приближалась к образованному кольями квадрату.
Луны на черном небе сияли в полную силу.
Еще одна разбойница с криком сорвала с себя одежду и подставила грудь облившему ее лунному свету. Судорожно пританцовывая, она также приблизилась к широкому квадрату.
Затем это массовое безумие охватило остальных, и они принялись с воплями сбрасывать с себя одежду, оставаясь только в унизывающих их тело золотых украшениях.
Я боялась даже взглянуть на Вьерну, настолько была напугана этим диким зрелищем. Я не могла себе представить, что женщины способны вести себя подобным образом.
Вакханалия достигла, кажется, своего апогея. Обнаженные разбойницы с истошными воплями корчились и приплясывали вокруг деревянных кольев.
Меня била нервная дрожь. Никогда еще мне на этой планете не было так страшно. Я боялась этих женщин, боялась их массового сумасшествия!
Внезапно, к моему изумлению, Вьерна также сорвала с себя одежду, бросила на землю свое оружие, выскочила в образуемый разбойницами круг и с воплями закружилась в невообразимом, диком танце. Глаза у нее пылали. В своем безумии она не только ничем не отличалась от остальных девушек, но и превосходила их! Она стонала и приплясывала, испускала дикие вопли и вздымала к небу растопыренные и скрюченные пальцы, словно пыталась в клочья разодрать зависшие у нее над головой холодно взирающие на этот чудовищный спектакль луны. Временами она дергала за волосы или пинком ноги отталкивала девушек, пытавшихся подойти к квадрату ближе, чем она. Разбойницы отвечали ей полными ненависти взглядами, но ни одна из них не пыталась выразить свое недовольство вслух.
Вьерна была первой среди них. Даже в этой варварской пляске она оставалась лидером, предводительницей.
Наконец словно не выдержав дикого напряжения, она в последний раз запрокинула голову, взметнула к небу судорожно сжатые кулаки и с хриплым криком бессильно повалилась на землю, в огороженный кольями широкий квадрат.
Упав, она принялась кататься по листве, колотя по земле руками и царапая ее скрюченными когтями-пальцами.
Следуя ее примеру, остальные девушки, словно толкаемые какой-то неведомой силой, валились на землю и принимались рвать ее, швыряться ворохами листвы. Через некоторое время они одна за другой затихали, переворачивались на спину и устремляли невидящий взгляд к безразлично взирающим на их распростертые, конвульсивно вздрагивающие тела полным горианским лунам. Плавая в мертвенном лунном свете, эти дикарки казались опустошенными и умиротворенными.
Глядя на них, я внезапно почувствовала приступ полного, невыразимого одиночества и терзающего мое тело горячего плотского желания. Я принялась рвать сдерживающие меня веревки, старалась освободить связанные руки и ослабить давление наброшенной мне на горло петли. У меня вырвался стон отчаяния. Я хотела быть рядом с этими девушками, быть свободной, отдаться вместе с ними этому дикому, безудержному танцу, выть и кричать так же, как они – женщины, мои сестры, томимые неутолимым, сжигающим их желанием.
И вдруг в голове у меня словно прояснилось.
“Нет! – закричала я про себя. – Нет! Никогда! Я – женщина с Земли! Я – Элеонора Бринтон! Я никогда не позволю себе ничего подобного!”
– Кейджеры! – крикнула я лежащим на земле девушкам. – Рабыни!
Я не испытывала никакого страха. Наоборот, меня переполняло ощущение какого-то неудержимого, граничащего с истерией триумфального торжества.
– Рабыни! – кричала я разбойницам. – Кейджеры!
Теперь я знала, что я лучше их! Я не пыталась обмануть свою природу! Я была выше их. Пусть связанная, с невольничьим клеймом на теле, я была в тысячу раз лучше, чище, величественнее, чем они. Я была Элеонорой Бринтон. Раздетая, поставленная у позорного, невольничьего столба, я оставалась благороднее и лучше этих горианок, рабынь по самой своей природе.
– Рабыни! – с презрением бросала я им. – Кейджеры!
Они не обращали на меня внимания.
Охваченная истерикой, я снова и снова выкрикивала им оскорбления, но не услышала ни слова в ответ. Постепенно я успокоилась и почувствовала, что удовлетворила свою злость. Затекшие руки у меня болели, спина ныла, но я не испытывала от этого большого огорчения. Мне казалось, что звезды у меня над головой сияют особенно ярко, а уплывающие по небу луны прощаются со мной с особой теплотой.
Над поляной стояла чарующая тишина.
Разбойницы лежали на земле словно в оцепенении. Некоторые из них тихо стонали, у кого-то на щеках блестели слезы.
Значительно похолодало, и я невольно стала дрожать, но сейчас меня это не беспокоило. Меня согревало чувство внутреннего удовлетворения. Раздетая, выставленная у позорного столба, я была в эти минуты довольна собой. Ко мне вернулось чувство собственного достоинства. Теперь я знала, что я несравненно выше этих так называемых свободных женщин, этих заслуживающих всяческого презрения существ!
Наконец девушки одна за другой поднялись с земли, натянули на себя шкуры и разобрали свое оружие.
Вьерна, их предводительница, подошла ко мне.
Я стояла, гордо расправив плечи.
– Мне кажется, – заметила я, – что совсем недавно ваши тела двигались точно так же, как тела обычных рабынь!
Вьерна наотмашь ударила меня по лицу.
– Мы – свободные женщины, – с расстановкой произнесла она.
На глаза у меня навернулись слезы. Я почувствовала на губах привкус крови. Но у меня не вырвалось ни звука, ни стона. Я улыбнулась и гордо отвернулась в сторону.
– Хорошо! – с неожиданной злостью бросила им предводительница. – Сейчас.
В образованный девушками круг выскочила первая разбойница – та, что вела меня за собой на веревке.
Оказавшись в центре круга, она на мгновение неподвижно застыла, низко опустив голову. Затем с глухим стоном, скорее напоминающим протяжный звериный вой, она запрокинула голову и, растопырив пальцы, потянулась к зависшим над поляной полным горианским лунам, сияющим ярким серебристым светом. Остальные девушки также стояли, прогнув спины и обратив к небу бледные, искаженные гримасой страдания лица. Их скрюченные пальцы судорожно разжимались и снова сжимались в кулаки.
Первая девушка издала протяжный крик и, притопывая ногами, двинулась по кругу.
Через секунду к ней присоединилась еще одна разбойница, а затем еще одна и еще.
Подпрыгивая, яростно отбивая такт ногами, они с дикими воплями и душераздирающими криками пустились в какой-то не поддающийся описанию варварский танец. Их бледные лица и судорожно растопыренные пальцы были обращены к заливающим поляну мертвенным светом горианским лунам.
Вскоре на поляне не осталось никого, кто не включился бы в дикий танец, за исключением Вьерны, предводительницы банды, и меня, Элеоноры Бринтон, ее пленницы, рабыни.
На мгновение остановившись, первая девушка с воплем сорвала с плеч шкуры лесных пантер, повисшие у нее на поясе, на широком охотничьем ремне. Теперь ее движения мало напоминали танец, каким бы диким вначале он мне ни казался. Она стала исступленно корчиться, словно в каком-то припадочном пароксизме, и больше напоминала душевнобольную.
Я отвела от нее глаза и тут впервые заметила вбитые в землю в центре образуемого девушками круга четыре толстых деревянных кола, выступающие из опавшей листвы дюймов на шесть. Они образовывали небольшой, но достаточно широкий квадрат. В верхней части кольев, я заметила, были сделаны глубокие насечки, чтобы с них не могла сползти завязываемая веревка.
По телу у меня пробежала холодная дрожь.
Первая девушка постепенно приближалась к образованному кольями квадрату.
Луны на черном небе сияли в полную силу.
Еще одна разбойница с криком сорвала с себя одежду и подставила грудь облившему ее лунному свету. Судорожно пританцовывая, она также приблизилась к широкому квадрату.
Затем это массовое безумие охватило остальных, и они принялись с воплями сбрасывать с себя одежду, оставаясь только в унизывающих их тело золотых украшениях.
Я боялась даже взглянуть на Вьерну, настолько была напугана этим диким зрелищем. Я не могла себе представить, что женщины способны вести себя подобным образом.
Вакханалия достигла, кажется, своего апогея. Обнаженные разбойницы с истошными воплями корчились и приплясывали вокруг деревянных кольев.
Меня била нервная дрожь. Никогда еще мне на этой планете не было так страшно. Я боялась этих женщин, боялась их массового сумасшествия!
Внезапно, к моему изумлению, Вьерна также сорвала с себя одежду, бросила на землю свое оружие, выскочила в образуемый разбойницами круг и с воплями закружилась в невообразимом, диком танце. Глаза у нее пылали. В своем безумии она не только ничем не отличалась от остальных девушек, но и превосходила их! Она стонала и приплясывала, испускала дикие вопли и вздымала к небу растопыренные и скрюченные пальцы, словно пыталась в клочья разодрать зависшие у нее над головой холодно взирающие на этот чудовищный спектакль луны. Временами она дергала за волосы или пинком ноги отталкивала девушек, пытавшихся подойти к квадрату ближе, чем она. Разбойницы отвечали ей полными ненависти взглядами, но ни одна из них не пыталась выразить свое недовольство вслух.
Вьерна была первой среди них. Даже в этой варварской пляске она оставалась лидером, предводительницей.
Наконец словно не выдержав дикого напряжения, она в последний раз запрокинула голову, взметнула к небу судорожно сжатые кулаки и с хриплым криком бессильно повалилась на землю, в огороженный кольями широкий квадрат.
Упав, она принялась кататься по листве, колотя по земле руками и царапая ее скрюченными когтями-пальцами.
Следуя ее примеру, остальные девушки, словно толкаемые какой-то неведомой силой, валились на землю и принимались рвать ее, швыряться ворохами листвы. Через некоторое время они одна за другой затихали, переворачивались на спину и устремляли невидящий взгляд к безразлично взирающим на их распростертые, конвульсивно вздрагивающие тела полным горианским лунам. Плавая в мертвенном лунном свете, эти дикарки казались опустошенными и умиротворенными.
Глядя на них, я внезапно почувствовала приступ полного, невыразимого одиночества и терзающего мое тело горячего плотского желания. Я принялась рвать сдерживающие меня веревки, старалась освободить связанные руки и ослабить давление наброшенной мне на горло петли. У меня вырвался стон отчаяния. Я хотела быть рядом с этими девушками, быть свободной, отдаться вместе с ними этому дикому, безудержному танцу, выть и кричать так же, как они – женщины, мои сестры, томимые неутолимым, сжигающим их желанием.
И вдруг в голове у меня словно прояснилось.
“Нет! – закричала я про себя. – Нет! Никогда! Я – женщина с Земли! Я – Элеонора Бринтон! Я никогда не позволю себе ничего подобного!”
– Кейджеры! – крикнула я лежащим на земле девушкам. – Рабыни!
Я не испытывала никакого страха. Наоборот, меня переполняло ощущение какого-то неудержимого, граничащего с истерией триумфального торжества.
– Рабыни! – кричала я разбойницам. – Кейджеры!
Теперь я знала, что я лучше их! Я не пыталась обмануть свою природу! Я была выше их. Пусть связанная, с невольничьим клеймом на теле, я была в тысячу раз лучше, чище, величественнее, чем они. Я была Элеонорой Бринтон. Раздетая, поставленная у позорного, невольничьего столба, я оставалась благороднее и лучше этих горианок, рабынь по самой своей природе.
– Рабыни! – с презрением бросала я им. – Кейджеры!
Они не обращали на меня внимания.
Охваченная истерикой, я снова и снова выкрикивала им оскорбления, но не услышала ни слова в ответ. Постепенно я успокоилась и почувствовала, что удовлетворила свою злость. Затекшие руки у меня болели, спина ныла, но я не испытывала от этого большого огорчения. Мне казалось, что звезды у меня над головой сияют особенно ярко, а уплывающие по небу луны прощаются со мной с особой теплотой.
Над поляной стояла чарующая тишина.
Разбойницы лежали на земле словно в оцепенении. Некоторые из них тихо стонали, у кого-то на щеках блестели слезы.
Значительно похолодало, и я невольно стала дрожать, но сейчас меня это не беспокоило. Меня согревало чувство внутреннего удовлетворения. Раздетая, выставленная у позорного столба, я была в эти минуты довольна собой. Ко мне вернулось чувство собственного достоинства. Теперь я знала, что я несравненно выше этих так называемых свободных женщин, этих заслуживающих всяческого презрения существ!
Наконец девушки одна за другой поднялись с земли, натянули на себя шкуры и разобрали свое оружие.
Вьерна, их предводительница, подошла ко мне.
Я стояла, гордо расправив плечи.
– Мне кажется, – заметила я, – что совсем недавно ваши тела двигались точно так же, как тела обычных рабынь!
Вьерна наотмашь ударила меня по лицу.
– Мы – свободные женщины, – с расстановкой произнесла она.
На глаза у меня навернулись слезы. Я почувствовала на губах привкус крови. Но у меня не вырвалось ни звука, ни стона. Я улыбнулась и гордо отвернулась в сторону.
Кстати, обратите внимание, что разбойницы Вьерны живут без мужчин и страдают острым недоебитом. При этом, они не пытаются заняться любовью друг с другом, или же воспользоваться для сексуальных утех захваченную главную героиню, которая есть рабыня для удовольствий.
Вьерна раздала девушкам по шесть наконечников и шестнадцать оставила себе. Каждая из разбойниц с видимым удовлетворением спрятала причитающуюся ей долю в небольшой кожаный мешочек, подвешенный у них на поясе.
Я не верила своим глазам. Неужели это было моей стоимостью? Неужели меня можно продать или купить за сотню каких-то наконечников для стрел? “Нет, – напомнила я себе, – меня вообще нельзя ни продать, ни купить. Я – Элеонора Бринтон, свободная женщина!”
– Встань, рабыня! – приказала Вьерна. Я поднялась на ноги, и она сняла у меня с шеи веревку.
Мы обменялись взглядами, полными ненависти.
– Я свободная женщина, – сказала я.
– Давайте лучше ее убьем, – предложила приведшая меня разбойница.
– Давайте, – согласилась Вьерна.
– Нет! – закричала я. – Не убивайте меня! Пожалуйста!
– Убейте ее! – повторила Вьерна.
Две разбойницы выхватили из-за пояса ножи.
Я в отчаянии упала перед Вьерной на колени.
– Не убивайте меня! – закричала я. – Пожалуйста, не убивайте! – Я вся дрожала. Слезы катились у меня по щекам. – Пощадите, – уже тише бормотала я. – Не убивайте меня. Пожалуйста…
– Кто ты? – требовательным голосом спросила Вьерна.
– Рабыня! – воскликнула я. – Рабыня!
– Ты просишь сохранить тебе жизнь?
– Прошу! Прошу вас, пожалуйста…
– А кто может так упрашивать, чтобы ему сохранили жизнь?
– Рабыня. Это рабыня просит свою госпожу.
– Ты знаешь, что только беспомощная кейджера может так просить о пощаде?
– Да, я знаю. Только рабыня. Только кейджера.
– Значит, ты признаешь себя рабыней?
– Да! Признаю! Я признаю себя рабыней.
– Пощадите эту рабыню, – распорядилась Вьерна.
Я была на грани обморока. Две разбойницы подняли меня с земли. Я едва могла держаться на ногах. Я вся дрожала.
Сейчас я, как никогда прежде, осознала, что я рабыня, рабыня в душе, рабыня по образу своих мыслей. Что девушка в облике богатой, избалованной Элеоноры Бринтон, даже когда она обучалась в престижном колледже и обедала в самых дорогих парижских ресторанах, по самой своей природе всегда оставалась рабыней. Что она обманывала себя и других, надевая на себя шикарные вечерние платья, в то время как ей следовало носить шелка горианской рабыни, только и ждущей прикосновения к ней руки повелителя. Интересно, догадывались об этом земные мужчины? Или мои деньги, мое поведение затушевывали в их глазах этот столь явный образ рабыни? Может, именно отсутствие этого искусственного ореола позволило горианцам так быстро распознать мою истинную суть? Может, именно это дает им право смотреть на меня свысока, пренебрежительно, с кривой усмешкой на лице?
Как я ненавидела всех этих мужчин!
Но неужели в их глазах я стоила сотню каких-то жалких наконечников для стрел? Неужели это моя цена?
Я чувствовала себя униженной, уничтоженной, растоптанной в прах и пыль.
Мои глаза встретились со взглядом Вьерны.
– Рабыня, – с усмешкой процедила она сквозь зубы.
– Да, госпожа, – пробормотала я, опуская голову. Я чувствовала себя не в силах смотреть в ее глаза, глаза свободной женщины.
– Ты послушная рабыня? – насмешливо поинтересовалась она.
– Да, госпожа, – поспешно ответила я, снова испытывая страх перед этой женщиной. – Я послушная рабыня!
Девушки рассмеялись.
Внезапно мои представления о том, будто я женщина свободная, показались мне такими глупыми, необоснованными, абсурдными, что я даже растерялась. Я едва не застонала от отчаяния. Теперь мне стало очевидным, что я несвободна. Я знала, что могу служить объектом купли-продажи, что мной могут распоряжаться как обычным товаром. В одно мгновение все мои прежние представления о себе улетучились, рассыпались в прах. Теперь лучше, чем когда-либо прежде, я знала, что я – самая обычная рабыня.
– За этой дверью, – указала на хижину Вьерна, – тебя ждет твой повелитель.
Я стояла перед грубой дощатой дверью, низко опустив голову, со связанными за спиной руками.
Внезапно, подхваченная каким-то порывом, я подняла глаза и посмотрела Вьерне в лицо.
– Сотня наконечников за меня – слишком мало, – с недовольной гримасой заметила я.
Я сама была поражена вырвавшимися у меня словами и еще больше тем, как я их произнесла. Элеонора Бринтон, конечно, не могла сказать такого. Это было замечание невольницы, рабыни, хотя сделала его я, Элеонора Бринтон. Краем сознания я вдруг с ужасом для себя отметила, что в качестве невольницы я выгляжу довольно неплохо.
– Именно во столько ты ему обошлась, – ответила Вьерна.
Я с неудовольствием передернула плечами.
Предводительница разбойниц окинула меня внимательным, оценивающим взглядом.
– Сама я за тебя, конечно, столько бы не дала, – пренебрежительно заметила она.
Разбойницы рассмеялись.
Я задрожала от обиды – униженная девушка-рабыня. Все, что я делала, казалось мне абсурдным, выходящим из-под контроля, и я ненавидела себя за это.
– Подумать только, – фыркнула приведшая меня на поводу разбойница, – эта девчонка еще воображает, будто может стоить дороже!
– Моя цена гораздо выше! – с обидой воскликнула я.
– Ну, хватит, – прикрикнула Вьерна. Меня снова охватил страх.
– Да, госпожа, – поспешно пробормотала я, опуская голову.
По рядам разбойниц пробежал насмешливый ропот.
Мне это было безразлично. Я чувствовала себя раздосадованной и униженной. Я знала, что могу быть продана за гораздо более высокую цену.
Внезапно я осознала, что из меня получится весьма сообразительная рабыня. Я умная, хорошо образованная женщина. Я сумею даже интригами и лестью добиться многого. Я смогу в нужный момент улыбнуться и получить все, что я хочу. Я хорошенькая, а хитрости мне не занимать. Что поделать, раз уж мне суждено оставаться невольницей? Я и рабыней сумею сделать свою жизнь легкой и приятной.
Да, но быть проданной всего лишь за сотню каких-то наконечников для стрел – это так обидно!
Я не верила своим глазам. Неужели это было моей стоимостью? Неужели меня можно продать или купить за сотню каких-то наконечников для стрел? “Нет, – напомнила я себе, – меня вообще нельзя ни продать, ни купить. Я – Элеонора Бринтон, свободная женщина!”
– Встань, рабыня! – приказала Вьерна. Я поднялась на ноги, и она сняла у меня с шеи веревку.
Мы обменялись взглядами, полными ненависти.
– Я свободная женщина, – сказала я.
– Давайте лучше ее убьем, – предложила приведшая меня разбойница.
– Давайте, – согласилась Вьерна.
– Нет! – закричала я. – Не убивайте меня! Пожалуйста!
– Убейте ее! – повторила Вьерна.
Две разбойницы выхватили из-за пояса ножи.
Я в отчаянии упала перед Вьерной на колени.
– Не убивайте меня! – закричала я. – Пожалуйста, не убивайте! – Я вся дрожала. Слезы катились у меня по щекам. – Пощадите, – уже тише бормотала я. – Не убивайте меня. Пожалуйста…
– Кто ты? – требовательным голосом спросила Вьерна.
– Рабыня! – воскликнула я. – Рабыня!
– Ты просишь сохранить тебе жизнь?
– Прошу! Прошу вас, пожалуйста…
– А кто может так упрашивать, чтобы ему сохранили жизнь?
– Рабыня. Это рабыня просит свою госпожу.
– Ты знаешь, что только беспомощная кейджера может так просить о пощаде?
– Да, я знаю. Только рабыня. Только кейджера.
– Значит, ты признаешь себя рабыней?
– Да! Признаю! Я признаю себя рабыней.
– Пощадите эту рабыню, – распорядилась Вьерна.
Я была на грани обморока. Две разбойницы подняли меня с земли. Я едва могла держаться на ногах. Я вся дрожала.
Сейчас я, как никогда прежде, осознала, что я рабыня, рабыня в душе, рабыня по образу своих мыслей. Что девушка в облике богатой, избалованной Элеоноры Бринтон, даже когда она обучалась в престижном колледже и обедала в самых дорогих парижских ресторанах, по самой своей природе всегда оставалась рабыней. Что она обманывала себя и других, надевая на себя шикарные вечерние платья, в то время как ей следовало носить шелка горианской рабыни, только и ждущей прикосновения к ней руки повелителя. Интересно, догадывались об этом земные мужчины? Или мои деньги, мое поведение затушевывали в их глазах этот столь явный образ рабыни? Может, именно отсутствие этого искусственного ореола позволило горианцам так быстро распознать мою истинную суть? Может, именно это дает им право смотреть на меня свысока, пренебрежительно, с кривой усмешкой на лице?
Как я ненавидела всех этих мужчин!
Но неужели в их глазах я стоила сотню каких-то жалких наконечников для стрел? Неужели это моя цена?
Я чувствовала себя униженной, уничтоженной, растоптанной в прах и пыль.
Мои глаза встретились со взглядом Вьерны.
– Рабыня, – с усмешкой процедила она сквозь зубы.
– Да, госпожа, – пробормотала я, опуская голову. Я чувствовала себя не в силах смотреть в ее глаза, глаза свободной женщины.
– Ты послушная рабыня? – насмешливо поинтересовалась она.
– Да, госпожа, – поспешно ответила я, снова испытывая страх перед этой женщиной. – Я послушная рабыня!
Девушки рассмеялись.
Внезапно мои представления о том, будто я женщина свободная, показались мне такими глупыми, необоснованными, абсурдными, что я даже растерялась. Я едва не застонала от отчаяния. Теперь мне стало очевидным, что я несвободна. Я знала, что могу служить объектом купли-продажи, что мной могут распоряжаться как обычным товаром. В одно мгновение все мои прежние представления о себе улетучились, рассыпались в прах. Теперь лучше, чем когда-либо прежде, я знала, что я – самая обычная рабыня.
– За этой дверью, – указала на хижину Вьерна, – тебя ждет твой повелитель.
Я стояла перед грубой дощатой дверью, низко опустив голову, со связанными за спиной руками.
Внезапно, подхваченная каким-то порывом, я подняла глаза и посмотрела Вьерне в лицо.
– Сотня наконечников за меня – слишком мало, – с недовольной гримасой заметила я.
Я сама была поражена вырвавшимися у меня словами и еще больше тем, как я их произнесла. Элеонора Бринтон, конечно, не могла сказать такого. Это было замечание невольницы, рабыни, хотя сделала его я, Элеонора Бринтон. Краем сознания я вдруг с ужасом для себя отметила, что в качестве невольницы я выгляжу довольно неплохо.
– Именно во столько ты ему обошлась, – ответила Вьерна.
Я с неудовольствием передернула плечами.
Предводительница разбойниц окинула меня внимательным, оценивающим взглядом.
– Сама я за тебя, конечно, столько бы не дала, – пренебрежительно заметила она.
Разбойницы рассмеялись.
Я задрожала от обиды – униженная девушка-рабыня. Все, что я делала, казалось мне абсурдным, выходящим из-под контроля, и я ненавидела себя за это.
– Подумать только, – фыркнула приведшая меня на поводу разбойница, – эта девчонка еще воображает, будто может стоить дороже!
– Моя цена гораздо выше! – с обидой воскликнула я.
– Ну, хватит, – прикрикнула Вьерна. Меня снова охватил страх.
– Да, госпожа, – поспешно пробормотала я, опуская голову.
По рядам разбойниц пробежал насмешливый ропот.
Мне это было безразлично. Я чувствовала себя раздосадованной и униженной. Я знала, что могу быть продана за гораздо более высокую цену.
Внезапно я осознала, что из меня получится весьма сообразительная рабыня. Я умная, хорошо образованная женщина. Я сумею даже интригами и лестью добиться многого. Я смогу в нужный момент улыбнуться и получить все, что я хочу. Я хорошенькая, а хитрости мне не занимать. Что поделать, раз уж мне суждено оставаться невольницей? Я и рабыней сумею сделать свою жизнь легкой и приятной.
Да, но быть проданной всего лишь за сотню каких-то наконечников для стрел – это так обидно!
На лице этого человечка заиграла самодовольная усмешка. Теперь я его узнала. Это был тот самый низкорослый мужчина, который в числе других похитителей вломился в мою квартиру на крыше небоскреба в Нью-Йорке. Это он собственноручно связывал меня в моей собственной постели. Это он исподтишка пытался меня пощупать, пока его не отогнал высокий мужчина. Это он курил мои сигареты и с оскорбительной ухмылкой пускал дым мне в лицо, пока я лежала на кровати связанная, обнаженная, совершенно беспомощная.
Его остренькие, хитрые, как у хорька, глазки и сейчас смотрели на меня с тем же оценивающим выражением.
– Ты напоминаешь мне маленькое сладкое пирожное с кремом, – нараспев произнес низкорослый. У меня не было сил ему ответить.
– Кейджера! – рявкнул он по-гориански.
Каждая частичка моего тела мгновенно напряглась.
Человек жестом горианского хозяина щелкнул пальцами и указал на грязный пол, на место у своих ног. Я поспешно приблизилась к нему и опустилась на колени в позе рабыни для наслаждений.
– Отлично, – одобрительно качнул головой низкорослый мужчина. – Интересно понаблюдать, какое воздействие оказывает на женщину положение невольницы.
– Да, хозяин, – пробормотала я.
– И это гордая, высокомерная, богатая Элеонора Бринтон, – произнес человек по-английски.
– Да, хозяин, – едва слышно ответила я, низко опустив голову. – Я Элеонора Бринтон.
– Кем же ты стала теперь?
– Горианской рабыней.
– Никогда не думал увидеть тебя у своих ног.
– Да, хозяин.
– Приятное зрелище.
Он неторопливо прошел в дальний угол комнаты, принес оттуда маленькую скамеечку и поставил ее передо мной. Опустившись на скамеечку, он долгое время рассматривал меня изучающим взглядом. Я стояла, боясь пошевелиться.
Потом он поднялся, подошел к сложенной у стены поленнице дров, взял сухое полено и подбросил его в низкую, немилосердно чадящую печь, дым из которой выходил через проделанное в потолке отверстие и узкую деревянную трубу, выступающую над крышей,
– Встань, – приказал он. Я вскочила на ноги.
– Повернись!
Я повернулась к нему спиной.
К моему удивлению, он развязал стягивающую мне руки веревку.
Pуки у меня затекли, пальцы не шевелились. Я стояла, разминая ладони, а он сидел и молча за мной наблюдал. Потом я снова повернулась к нему лицом.
Так продолжалось довольно долго.
– Отойди назад, – наконец сказал он. Я испуганно сделала два коротких шажка назад; за спиной у меня находилось это громадное чудовище.
– Взять ее! – внезапно по-гориански крикнул этот артист животному.
Чудовище мгновенно вскочило и рванулось ко мне. Я оглянулась. Его мощные челюсти распахнулись, шерсть встала дыбом, а длинные, увенчанные кривыми когтями лапы потянулись к моему лицу. В полутьме домика ярко сверкнули его хищные зубы и налитые кровью глаза.
Охваченная ужасом, я с воплем бросилась в дальний угол комнаты и забилась там, дрожа и выставив навстречу чудовищу руки.
– Не бойся, – спокойным голосом произнес мужчина.
Я едва не лишилась чувств от страха.
– Не бойся, – повторил он.
– Что вы от меня хотите?! – закричала я.-Что вам нужно? – забормотала я тише, не в силах справиться с дрожью. – Что? Что вы хотите?
– Мисс Бринтон, горианцы – варвары. Они эксплуатируют вашу природную скромность, – вдруг заявил этот непонятный мне человек.
В его голосе звучала совершенно не соответствующая его поведению доброта, забота и понимание. Он говорил, словно извиняясь за тот мир, в котором я оказалась.
Я глядела на него в каком-то оцепенении.
Он стоял посреди комнаты, возле скамеечки, и держал в руках длинную накидку из ярко-красного полупрозрачного шелка с тонким пояском и высоким, отделанным парчой и вышитым золотом воротником.
– Прошу вас, мисс, – подозвал он меня приглашающим жестом.
– Это мне? – пробормотала я и, осторожно приблизившись, повернулась к нему спиной. Он надел на меня накидку и помог завязать поясок.
Мне были хорошо известны подобные одежды.
– Это вам, – он утвердительно кивнул головой.
Я посмотрела на него. У меня, рабыни, не могло быть ничего своего. Наоборот, это я могла принадлежать кому-то.
– Этот наряд вам очень к лицу, – отметил артист. Я застегнула высокий воротник и снова почувствовала себя женщиной, а не какой-нибудь вещью.
– Вы очень хорошенькая, мисс Бринтон, – учтиво произнес низкорослый.
Он снова направился в дальний угол комнаты и принес оттуда длинный низкий стол и еще одну скамеечку. Поставив их рядом, он жестом пригласил меня присесть и сам придвинул мне скамеечку.
Устроившись за столом, я молча наблюдала, как он подбрасывает в печь еще одно полено.
Животное уже лежало свернувшись на своей соломенной подстилке. Глаза его были закрыты, но оно, по-видимому, не спало. Время от времени оно ворочалось, зевало или чесало лапами спину.
– Сигарету? – предложил хозяин. Я посмотрела на него с удивлением.
– Да, пожалуйста, – ответила я.
Из маленького золоченого ящичка он достал две сигареты. Они были того сорта, который я курила на Земле. Мужчина зажег тонкую изящную спичку, дал прикурить от нее мне, прикурил сам и выбросил спичку в печь.
Я затянулась горьковатым дымом. Руки у меня дрожали.
– Вы взволнованы? – поинтересовался он.
– Верните меня на Землю, – прошептала я.
– Разве вы не догадываетесь, для чего были доставлены в этот мир?
– Пожалуйста, прошу вас, – умоляющим голосом попросила я.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Я вам заплачу сколько нужно, – пообещала я.
– Деньги?
– Да! Сколько хотите!
– Деньги – это такая чепуха. Сердце у меня тоскливо заныло.
– Да вы курите, – напомнил хозяин. Я поднесла сигарету к губам.
– В то утро, когда вы проснулись и увидели клеймо у себя на теле, вы были удивлены? – поинтересовался мой визави.
– Да, – пробормотала я; рука у меня непроизвольно потянулась к скрытой шелковой накидкой отметине.
– Может, вам любопытно узнать, как это было сделано?
– Да.
Его остренькие, хитрые, как у хорька, глазки и сейчас смотрели на меня с тем же оценивающим выражением.
– Ты напоминаешь мне маленькое сладкое пирожное с кремом, – нараспев произнес низкорослый. У меня не было сил ему ответить.
– Кейджера! – рявкнул он по-гориански.
Каждая частичка моего тела мгновенно напряглась.
Человек жестом горианского хозяина щелкнул пальцами и указал на грязный пол, на место у своих ног. Я поспешно приблизилась к нему и опустилась на колени в позе рабыни для наслаждений.
– Отлично, – одобрительно качнул головой низкорослый мужчина. – Интересно понаблюдать, какое воздействие оказывает на женщину положение невольницы.
– Да, хозяин, – пробормотала я.
– И это гордая, высокомерная, богатая Элеонора Бринтон, – произнес человек по-английски.
– Да, хозяин, – едва слышно ответила я, низко опустив голову. – Я Элеонора Бринтон.
– Кем же ты стала теперь?
– Горианской рабыней.
– Никогда не думал увидеть тебя у своих ног.
– Да, хозяин.
– Приятное зрелище.
Он неторопливо прошел в дальний угол комнаты, принес оттуда маленькую скамеечку и поставил ее передо мной. Опустившись на скамеечку, он долгое время рассматривал меня изучающим взглядом. Я стояла, боясь пошевелиться.
Потом он поднялся, подошел к сложенной у стены поленнице дров, взял сухое полено и подбросил его в низкую, немилосердно чадящую печь, дым из которой выходил через проделанное в потолке отверстие и узкую деревянную трубу, выступающую над крышей,
– Встань, – приказал он. Я вскочила на ноги.
– Повернись!
Я повернулась к нему спиной.
К моему удивлению, он развязал стягивающую мне руки веревку.
Pуки у меня затекли, пальцы не шевелились. Я стояла, разминая ладони, а он сидел и молча за мной наблюдал. Потом я снова повернулась к нему лицом.
Так продолжалось довольно долго.
– Отойди назад, – наконец сказал он. Я испуганно сделала два коротких шажка назад; за спиной у меня находилось это громадное чудовище.
– Взять ее! – внезапно по-гориански крикнул этот артист животному.
Чудовище мгновенно вскочило и рванулось ко мне. Я оглянулась. Его мощные челюсти распахнулись, шерсть встала дыбом, а длинные, увенчанные кривыми когтями лапы потянулись к моему лицу. В полутьме домика ярко сверкнули его хищные зубы и налитые кровью глаза.
Охваченная ужасом, я с воплем бросилась в дальний угол комнаты и забилась там, дрожа и выставив навстречу чудовищу руки.
– Не бойся, – спокойным голосом произнес мужчина.
Я едва не лишилась чувств от страха.
– Не бойся, – повторил он.
– Что вы от меня хотите?! – закричала я.-Что вам нужно? – забормотала я тише, не в силах справиться с дрожью. – Что? Что вы хотите?
– Мисс Бринтон, горианцы – варвары. Они эксплуатируют вашу природную скромность, – вдруг заявил этот непонятный мне человек.
В его голосе звучала совершенно не соответствующая его поведению доброта, забота и понимание. Он говорил, словно извиняясь за тот мир, в котором я оказалась.
Я глядела на него в каком-то оцепенении.
Он стоял посреди комнаты, возле скамеечки, и держал в руках длинную накидку из ярко-красного полупрозрачного шелка с тонким пояском и высоким, отделанным парчой и вышитым золотом воротником.
– Прошу вас, мисс, – подозвал он меня приглашающим жестом.
– Это мне? – пробормотала я и, осторожно приблизившись, повернулась к нему спиной. Он надел на меня накидку и помог завязать поясок.
Мне были хорошо известны подобные одежды.
– Это вам, – он утвердительно кивнул головой.
Я посмотрела на него. У меня, рабыни, не могло быть ничего своего. Наоборот, это я могла принадлежать кому-то.
– Этот наряд вам очень к лицу, – отметил артист. Я застегнула высокий воротник и снова почувствовала себя женщиной, а не какой-нибудь вещью.
– Вы очень хорошенькая, мисс Бринтон, – учтиво произнес низкорослый.
Он снова направился в дальний угол комнаты и принес оттуда длинный низкий стол и еще одну скамеечку. Поставив их рядом, он жестом пригласил меня присесть и сам придвинул мне скамеечку.
Устроившись за столом, я молча наблюдала, как он подбрасывает в печь еще одно полено.
Животное уже лежало свернувшись на своей соломенной подстилке. Глаза его были закрыты, но оно, по-видимому, не спало. Время от времени оно ворочалось, зевало или чесало лапами спину.
– Сигарету? – предложил хозяин. Я посмотрела на него с удивлением.
– Да, пожалуйста, – ответила я.
Из маленького золоченого ящичка он достал две сигареты. Они были того сорта, который я курила на Земле. Мужчина зажег тонкую изящную спичку, дал прикурить от нее мне, прикурил сам и выбросил спичку в печь.
Я затянулась горьковатым дымом. Руки у меня дрожали.
– Вы взволнованы? – поинтересовался он.
– Верните меня на Землю, – прошептала я.
– Разве вы не догадываетесь, для чего были доставлены в этот мир?
– Пожалуйста, прошу вас, – умоляющим голосом попросила я.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Я вам заплачу сколько нужно, – пообещала я.
– Деньги?
– Да! Сколько хотите!
– Деньги – это такая чепуха. Сердце у меня тоскливо заныло.
– Да вы курите, – напомнил хозяин. Я поднесла сигарету к губам.
– В то утро, когда вы проснулись и увидели клеймо у себя на теле, вы были удивлены? – поинтересовался мой визави.
– Да, – пробормотала я; рука у меня непроизвольно потянулась к скрытой шелковой накидкой отметине.
– Может, вам любопытно узнать, как это было сделано?
– Да.
– Приспособление для проставления клейма не больше этой коробочки, – указал он золоченую сигаретницу. – В рукоятке у него расположен нагревающий элемент, раскаляющий металлическое клеймо. Включается и выключается он, как обычный карманный фонарик, а разогревает поверхность клейма до нужной температуры всего за пять секунд.
– Я ничего не почувствовала, – призналась я.
– Вам сделали анестезирующую инъекцию, – сообщил он.
– Вот как?
– Да. Лично я считаю, что на женщине лучше ставить клеймо, когда она находится без сознания. Психологическое воздействие дает более впечатляющие результаты, нежели простая боль.
Я не нашла что ответить.
– Для залечивания раны была использована целебная мазь. Она лечит быстро и не оставляет следов. Таким образом, – он посмотрел на меня с неприязнью, – вы легли спать свободной женщиной, а проснулись рабыней.
– А ошейник? – спросила я. – Как вы надели на меня ошейник?
– Это было совсем просто, – ответил артист. – Вы лежали перед зеркалом без сознания. Мы вошли в вашу комнату с террасы. – Он посмотрел на меня и усмехнулся. – Надеть на женщину ошейник несложно.
Мне вспомнилось, что в то августовское утро, перед тем как черному дискообразному кораблю оставить Землю, в том уголке Коннектикута, который мои похитители называли “пунктом Р”, ошейник с меня был снят.
Снимавший его человек, помню, пообещал, что у меня непременно будет другой.
Я раздраженно сломала сигарету и смяла ее об стол.
Уже тогда я знала, что мужчины наденут на меня ошейник, когда им это заблагорассудится.
– Можно мне еще сигарету? – спросила я.
– Конечно, – ответил низкорослый мужчина, подвигая мне золоченую коробочку и заботливо зажигая спичку.
– И часто вы доставляете в этот мир женщин, чтобы сделать из них невольниц? – поинтересовалась я.
– Часто, – ответил мой собеседник. – Иногда мы доставляем сюда и мужчин, если они способны послужить нашим целям и задачам.
– Понятно, – сказала я.
Я была разгневана.
– Я ничего не почувствовала, – призналась я.
– Вам сделали анестезирующую инъекцию, – сообщил он.
– Вот как?
– Да. Лично я считаю, что на женщине лучше ставить клеймо, когда она находится без сознания. Психологическое воздействие дает более впечатляющие результаты, нежели простая боль.
Я не нашла что ответить.
– Для залечивания раны была использована целебная мазь. Она лечит быстро и не оставляет следов. Таким образом, – он посмотрел на меня с неприязнью, – вы легли спать свободной женщиной, а проснулись рабыней.
– А ошейник? – спросила я. – Как вы надели на меня ошейник?
– Это было совсем просто, – ответил артист. – Вы лежали перед зеркалом без сознания. Мы вошли в вашу комнату с террасы. – Он посмотрел на меня и усмехнулся. – Надеть на женщину ошейник несложно.
Мне вспомнилось, что в то августовское утро, перед тем как черному дискообразному кораблю оставить Землю, в том уголке Коннектикута, который мои похитители называли “пунктом Р”, ошейник с меня был снят.
Снимавший его человек, помню, пообещал, что у меня непременно будет другой.
Я раздраженно сломала сигарету и смяла ее об стол.
Уже тогда я знала, что мужчины наденут на меня ошейник, когда им это заблагорассудится.
– Можно мне еще сигарету? – спросила я.
– Конечно, – ответил низкорослый мужчина, подвигая мне золоченую коробочку и заботливо зажигая спичку.
– И часто вы доставляете в этот мир женщин, чтобы сделать из них невольниц? – поинтересовалась я.
– Часто, – ответил мой собеседник. – Иногда мы доставляем сюда и мужчин, если они способны послужить нашим целям и задачам.
– Понятно, – сказала я.
Я была разгневана.
– Зачем меня привезли на эту планету? – спросила я сидящего передо мной человека.
– Мы доставляем сюда многих женщин, – ответил он. – Во-первых, потому что они красивы и нам нравится делать из них рабынь.
Я посмотрела на него, не скрывая своей неприязни.
– А во-вторых, – продолжал он, – потому что они представляют собой определенную ценность. По своему усмотрению мы дарим их или продаем, что приносит нам значительную прибыль.
– Значит, именно для этого меня сюда и доставили?
– Может быть, вам небезынтересно узнать, что вас отобрали для будущей доставки в этот мир еще в семнадцатилетнем возрасте. Последние пять лет мы внимательно наблюдали, как вы постепенно превращаетесь в зрелую, высокообразованную, развитую молодую женщину, обещающую стать под умелой рукой хозяина великолепной рабыней.
Я раздраженно затянулась сигаретой.
....
– И теперь, когда я здесь, как вы собираетесь со мной поступить? – поинтересовалась я, затягиваясь сигаретным дымом.
– Пока не знаю, – признался он. – Вероятнее всего, скормлю вас своему животному.
Я поперхнулась дымом и закашлялась. Он, если пожелает, может сделать со мной все, что угодно.
– Что вы со мной сделаете? – дрожащим голосом повторила я. – Зачем я вам нужна?
– В некотором отношении вам очень повезло, что вам попался профессиональный работорговец, – многозначительно заметил он.
– Что вы хотите этим сказать? – не поняла я.
– То, что вас не использовали в полной мере как настоящую женщину-рабыню.
Я постепенно начала вникать в смысл его слов.
– Вам, несомненно, казалось весьма интересным и приятным прислуживать окружающим вас мужчинам не как свободная женщина, а в качестве невольницы. Тем более что ваши хозяева, конечно, не требовали от вас выполнения всех обязанностей, выпадающих на долю каждой рабыни.
– Пожалуйста… – пробормотала я.
– Из некоторых земных женщин получаются изумительные невольницы, способные доставить мужчине поистине райское наслаждение.
– Прошу вас, – взмолилась я. – Не нужно со мной об этом говорить!
– Да вы курите, не стесняйтесь, – заботливо предложил маленький человечек.
Дрожащими руками я взяла еще одну сигарету.
– Не приходилось ли вам задумываться, – продолжал мой собеседник, – что значит быть полностью, до конца подвластной мужчине, своему хозяину, повелителю?
– Я ненавижу мужчин, – ответила я.
– Великолепно, – покачал он головой. Я окинула его гневным взглядом.
– Возможно, вам будет небезынтересно узнать, – заметил он, – что по всем показателям из вас должна получиться отличная рабыня, способная доставить фантастическое наслаждение своему хозяину.
– Я ненавижу мужчин! – воскликнула я.
– Превосходно, – не замедлил прокомментировать он.
Стараясь сдерживать переполняющую меня ярость, я затянулась сигаретой.
– Мы доставляем сюда многих женщин, – ответил он. – Во-первых, потому что они красивы и нам нравится делать из них рабынь.
Я посмотрела на него, не скрывая своей неприязни.
– А во-вторых, – продолжал он, – потому что они представляют собой определенную ценность. По своему усмотрению мы дарим их или продаем, что приносит нам значительную прибыль.
– Значит, именно для этого меня сюда и доставили?
– Может быть, вам небезынтересно узнать, что вас отобрали для будущей доставки в этот мир еще в семнадцатилетнем возрасте. Последние пять лет мы внимательно наблюдали, как вы постепенно превращаетесь в зрелую, высокообразованную, развитую молодую женщину, обещающую стать под умелой рукой хозяина великолепной рабыней.
Я раздраженно затянулась сигаретой.
....
– И теперь, когда я здесь, как вы собираетесь со мной поступить? – поинтересовалась я, затягиваясь сигаретным дымом.
– Пока не знаю, – признался он. – Вероятнее всего, скормлю вас своему животному.
Я поперхнулась дымом и закашлялась. Он, если пожелает, может сделать со мной все, что угодно.
– Что вы со мной сделаете? – дрожащим голосом повторила я. – Зачем я вам нужна?
– В некотором отношении вам очень повезло, что вам попался профессиональный работорговец, – многозначительно заметил он.
– Что вы хотите этим сказать? – не поняла я.
– То, что вас не использовали в полной мере как настоящую женщину-рабыню.
Я постепенно начала вникать в смысл его слов.
– Вам, несомненно, казалось весьма интересным и приятным прислуживать окружающим вас мужчинам не как свободная женщина, а в качестве невольницы. Тем более что ваши хозяева, конечно, не требовали от вас выполнения всех обязанностей, выпадающих на долю каждой рабыни.
– Пожалуйста… – пробормотала я.
– Из некоторых земных женщин получаются изумительные невольницы, способные доставить мужчине поистине райское наслаждение.
– Прошу вас, – взмолилась я. – Не нужно со мной об этом говорить!
– Да вы курите, не стесняйтесь, – заботливо предложил маленький человечек.
Дрожащими руками я взяла еще одну сигарету.
– Не приходилось ли вам задумываться, – продолжал мой собеседник, – что значит быть полностью, до конца подвластной мужчине, своему хозяину, повелителю?
– Я ненавижу мужчин, – ответила я.
– Великолепно, – покачал он головой. Я окинула его гневным взглядом.
– Возможно, вам будет небезынтересно узнать, – заметил он, – что по всем показателям из вас должна получиться отличная рабыня, способная доставить фантастическое наслаждение своему хозяину.
– Я ненавижу мужчин! – воскликнула я.
– Превосходно, – не замедлил прокомментировать он.
Стараясь сдерживать переполняющую меня ярость, я затянулась сигаретой.
– Не хотите ли еще сигарету? – поинтересовался он. Курить мне уже не хотелось, но сигарета могла помочь установлению более тесного контакта.
– Да, благодарю вас, – ответила я.
Человек открыл золотистую коробочку и зажег спичку. Я потянулась к ней, чтобы прикурить. Он наклонился ко мне. Пламя горело в дюйме от кончика сигареты.
– Значит, вы готовы разговаривать о деле? – поинтересовался он.
Я изобразила на лице улыбку.
– Возможно, мы сумеем договориться, – с тонкой усмешкой ответила я.
Он поднес спичку к сигарете, и я стала прикуривать. Внезапно спичка выпала у него из рук. Я посмотрела на него с удивлением.
С яростным криком он ударил меня кулаком в лицо, вкладывая в удар всю свою силу. Я упала со скамеечки и отлетела к стене.
Через мгновение он уже упирался мне в грудь коленом и срывал с меня шелковую накидку. С неожиданной для его маленьких ручек силой он перевернул меня грудью на пол, заломил мне руки за спину и скрутил их снятым с себя кожаным ремнем. После этого он поднялся с пола и злобно пнул меня ногой в спину. Охваченная ужасом, я неловко повернулась набок и заглянула ему в глаза. Ко мне снова вернулись все мои прежние страхи.
Маленький человечек нагнулся надо мной, схватил меня за волосы и ногой толкнул к лежащему на подстилке животному.
– Сожри ее! – крикнул он.
Мгновенно распахнувшиеся челюсти животного щелкнули в каком-нибудь дюйме от моего лица.
Я с диким воплем подалась назад, но тут же уперлась спиной в колени стоящего рядом низкорослого человека. Он снова отпихнул меня к животному, и перед глазами у меня опять мелькнули громадные хищные клыки чудовища со стекающей с них желтой слюной и его длинный черный язык. Меня охватил безумный ужас. Я изо всех сил заработала ногами, и мне удалось отодвинуться ближе к стене, за пределы досягаемости животного. Чудовище с глухим рычанием продолжало рваться ко мне, но пристегнутая к его широкому кожаному ошейнику цепь не давала ему дотянуться до моих ног.
Охваченный злобой, низкорослый человек снова швырнул меня лицом на пол.
– Не ешь ее! – скомандовал он беснующемуся животному и бросил ему снятый с крюка кусок сырого мяса.
Чудовище вцепилось в мясо когтями и принялось раздирать его мощными зубами. Я оцепенела от ужаса. В когтях у него могло сейчас находиться мое тело.
Низкорослый приблизился ко мне. В руках у него была длинная кожаная плеть.
Лежа на грязном полу, обнаженная, со связанными за спиной руками, я с ужасом ждала, что теперь будет.
– Ты говорила, что ты свободная женщина, – напомнил он.
– Нет! – воскликнула я дрожащим голосом. – Нет! Я рабыня! Рабыня!
– За такую, как ты, – с брезгливостью произнес он, – сто наконечников для стрел – слишком высокая цена!
Я испуганно опустила глаза.
– На колени, рабыня! – приказал он. Я поспешно встала перед ним на колени.
– Вот так-то, высокомерная мисс Бринтон! – насмешливо произнес он.
Я стояла у его ног, низко опустив голову.
– Ну, теперь ты готова к переговорам? – с прежней насмешливостью поинтересовался он.
– Приказывайте мне, – пробормотала я одеревеневшими губами.
Низкорослый человек неторопливо отошел от меня. Я подняла голову и увидела, как он поднял с пола разорванную шелковую накидку и бросил ее в огонь. Стоя на коленях на грязном полу, я со слезами на глазах наблюдала, как она исчезает в языках пламени.
Мужчина обернулся и строго посмотрел на меня.
Я снова опустила голову.
– Приказывайте, хозяин, – повторила я, Элеонора Бринтон – приниженная, подневольная горианская рабыня.
– Да, благодарю вас, – ответила я.
Человек открыл золотистую коробочку и зажег спичку. Я потянулась к ней, чтобы прикурить. Он наклонился ко мне. Пламя горело в дюйме от кончика сигареты.
– Значит, вы готовы разговаривать о деле? – поинтересовался он.
Я изобразила на лице улыбку.
– Возможно, мы сумеем договориться, – с тонкой усмешкой ответила я.
Он поднес спичку к сигарете, и я стала прикуривать. Внезапно спичка выпала у него из рук. Я посмотрела на него с удивлением.
С яростным криком он ударил меня кулаком в лицо, вкладывая в удар всю свою силу. Я упала со скамеечки и отлетела к стене.
Через мгновение он уже упирался мне в грудь коленом и срывал с меня шелковую накидку. С неожиданной для его маленьких ручек силой он перевернул меня грудью на пол, заломил мне руки за спину и скрутил их снятым с себя кожаным ремнем. После этого он поднялся с пола и злобно пнул меня ногой в спину. Охваченная ужасом, я неловко повернулась набок и заглянула ему в глаза. Ко мне снова вернулись все мои прежние страхи.
Маленький человечек нагнулся надо мной, схватил меня за волосы и ногой толкнул к лежащему на подстилке животному.
– Сожри ее! – крикнул он.
Мгновенно распахнувшиеся челюсти животного щелкнули в каком-нибудь дюйме от моего лица.
Я с диким воплем подалась назад, но тут же уперлась спиной в колени стоящего рядом низкорослого человека. Он снова отпихнул меня к животному, и перед глазами у меня опять мелькнули громадные хищные клыки чудовища со стекающей с них желтой слюной и его длинный черный язык. Меня охватил безумный ужас. Я изо всех сил заработала ногами, и мне удалось отодвинуться ближе к стене, за пределы досягаемости животного. Чудовище с глухим рычанием продолжало рваться ко мне, но пристегнутая к его широкому кожаному ошейнику цепь не давала ему дотянуться до моих ног.
Охваченный злобой, низкорослый человек снова швырнул меня лицом на пол.
– Не ешь ее! – скомандовал он беснующемуся животному и бросил ему снятый с крюка кусок сырого мяса.
Чудовище вцепилось в мясо когтями и принялось раздирать его мощными зубами. Я оцепенела от ужаса. В когтях у него могло сейчас находиться мое тело.
Низкорослый приблизился ко мне. В руках у него была длинная кожаная плеть.
Лежа на грязном полу, обнаженная, со связанными за спиной руками, я с ужасом ждала, что теперь будет.
– Ты говорила, что ты свободная женщина, – напомнил он.
– Нет! – воскликнула я дрожащим голосом. – Нет! Я рабыня! Рабыня!
– За такую, как ты, – с брезгливостью произнес он, – сто наконечников для стрел – слишком высокая цена!
Я испуганно опустила глаза.
– На колени, рабыня! – приказал он. Я поспешно встала перед ним на колени.
– Вот так-то, высокомерная мисс Бринтон! – насмешливо произнес он.
Я стояла у его ног, низко опустив голову.
– Ну, теперь ты готова к переговорам? – с прежней насмешливостью поинтересовался он.
– Приказывайте мне, – пробормотала я одеревеневшими губами.
Низкорослый человек неторопливо отошел от меня. Я подняла голову и увидела, как он поднял с пола разорванную шелковую накидку и бросил ее в огонь. Стоя на коленях на грязном полу, я со слезами на глазах наблюдала, как она исчезает в языках пламени.
Мужчина обернулся и строго посмотрел на меня.
Я снова опустила голову.
– Приказывайте, хозяин, – повторила я, Элеонора Бринтон – приниженная, подневольная горианская рабыня.
Инга была права. Я – рабыня!
Я перевернулась на спину и устремила взгляд в потолок.
“Да, Эли-нор, – сказала я себе, – ты – рабыня! Это ясно доказали тебе и женщины-пантеры, и тот низкорослый человек в хижине. Ты рабыня по самой своей природе, и от этого никуда не деться. Однако ты красивая рабыня, – напомнила я себе. – Красивая и умная! А это самое главное”.
И все же мне было совершенно не понятно, каким образом я, Элеонора Бринтон, прежде столь богатая, элегантная и высокомерная женщина, могла так быстро превратиться в самую обычную рабыню, лежащую сейчас на соломенной подстилке и внимательно разглядывающую потолок невольничьей камеры.
У меня уже не было надежды вернуться на Землю. Люди в серебристом дискообразном корабле, несомненно, прилетали сюда не с моей планеты. Да и здесь я больше не встречала ни подобных летательных аппаратов, ни людей соответствующего этой технике уровня развития. К тому же, насколько я могла предположить, эти астронавты могли оказаться еще более свирепыми и жестокими, чем люди из черного корабля или горианцы. Я не хотела с ними встретиться. Меня бросало в дрожь при одном воспоминании о том огромном золотистом существе, которое они сопровождали. Я была уверена, что у них не возникнет желания вернуть меня на Землю. Я убедилась в их силе, когда увидела, как они уничтожили остатки черного корабля. Это меня напугало. Кроме того, я уже перестала сомневаться в отношении намерений людей из доставившего меня сюда черного дискообразного корабля. Я пришла к заключению, что, если им и удастся снова меня отыскать – что уже само по себе казалось мне довольно маловероятным, – они не согласятся возвратить меня на Землю. Я не сомневалась что мне с ними не сторговаться. Человек в хижине ясно дал мне понять, что я представляю собой для них всего лишь обычную рабыню, годящуюся только на то, чтобы валяться у них в ногах и исполнять их указания.
Если же мне и удастся осуществить их еще непонятный мне и план, разве я не окажусь, скорее всего, в руках их противников н не буду убита? Даже в случае удачного завершения запланированной операции отношение ко мне этих людей безусловно не переменится. Я навсегда останусь для них рабыней, которую можно продать, купить или еще как-нибудь распорядиться ею по своему усмотрению. Нет, я была очень рада, что мне удалось убежать. У этих людей слишком мало было теперь надежды отыскать меня вторично. Труднее всего им предположить, что я снова окажусь в руках Тарго. Скорее всего, они решат, что я, совершенно одна в этом диком лесу, ночью, беззащитная, со связанными руками, стала жертвой какого-нибудь хищника – слина или лесной пантеры.
Я перевернулась на спину и устремила взгляд в потолок.
“Да, Эли-нор, – сказала я себе, – ты – рабыня! Это ясно доказали тебе и женщины-пантеры, и тот низкорослый человек в хижине. Ты рабыня по самой своей природе, и от этого никуда не деться. Однако ты красивая рабыня, – напомнила я себе. – Красивая и умная! А это самое главное”.
И все же мне было совершенно не понятно, каким образом я, Элеонора Бринтон, прежде столь богатая, элегантная и высокомерная женщина, могла так быстро превратиться в самую обычную рабыню, лежащую сейчас на соломенной подстилке и внимательно разглядывающую потолок невольничьей камеры.
У меня уже не было надежды вернуться на Землю. Люди в серебристом дискообразном корабле, несомненно, прилетали сюда не с моей планеты. Да и здесь я больше не встречала ни подобных летательных аппаратов, ни людей соответствующего этой технике уровня развития. К тому же, насколько я могла предположить, эти астронавты могли оказаться еще более свирепыми и жестокими, чем люди из черного корабля или горианцы. Я не хотела с ними встретиться. Меня бросало в дрожь при одном воспоминании о том огромном золотистом существе, которое они сопровождали. Я была уверена, что у них не возникнет желания вернуть меня на Землю. Я убедилась в их силе, когда увидела, как они уничтожили остатки черного корабля. Это меня напугало. Кроме того, я уже перестала сомневаться в отношении намерений людей из доставившего меня сюда черного дискообразного корабля. Я пришла к заключению, что, если им и удастся снова меня отыскать – что уже само по себе казалось мне довольно маловероятным, – они не согласятся возвратить меня на Землю. Я не сомневалась что мне с ними не сторговаться. Человек в хижине ясно дал мне понять, что я представляю собой для них всего лишь обычную рабыню, годящуюся только на то, чтобы валяться у них в ногах и исполнять их указания.
Если же мне и удастся осуществить их еще непонятный мне и план, разве я не окажусь, скорее всего, в руках их противников н не буду убита? Даже в случае удачного завершения запланированной операции отношение ко мне этих людей безусловно не переменится. Я навсегда останусь для них рабыней, которую можно продать, купить или еще как-нибудь распорядиться ею по своему усмотрению. Нет, я была очень рада, что мне удалось убежать. У этих людей слишком мало было теперь надежды отыскать меня вторично. Труднее всего им предположить, что я снова окажусь в руках Тарго. Скорее всего, они решат, что я, совершенно одна в этом диком лесу, ночью, беззащитная, со связанными руками, стала жертвой какого-нибудь хищника – слина или лесной пантеры.
У женщин есть особая причина опасаться Раска из Трева. Говорят, он способен дать женщине неслыханное наслаждение и, однажды подарив его невольнице, ставит на ее теле свое личное клеймо, словно желая подчеркнуть, что, хотя впоследствии она и может быть продана в собственность другого владельца, она навсегда остается принадлежать Раску. Он использует женщину только один раз, покоряя ее, опустошая и беря от нее все, что она может дать. После этого он отбрасывает ее от себя, поскольку она больше не представляет для него никакого интереса. Говорят, что нет на Горе другого мужчины, который бы подвергал женщину такому унижению, как Раcк из Трева. И тем не менее, как это ни покажется странным, к бессильной ярости горианских мужчин, мало найдется на Горе женщин, которые не пожелали бы хоть один раз оказаться в руках Раска, молодого, дерзкого, безжалостного воина, и отказались бы носить на своем теле клеймо, напоминающее о его прикосновениях.
Утверждают, что этот Раcк никогда не покупает женщин; понравившихся ему он берет силой. Как большинство горианских воинов, Раcк предпочитает овладевать свободными женщинами. Ему доставляет удовольствие наблюдать сладостную агонию своей жертвы, на глазах превращающейся из свободной женщины в беспомощную, покоренную им рабыню. С другой стороны, он не отказывает себе в удовольствии взять рабыню и добиться от нее еще большей покорности.
Думая о Раске, я лишний раз осознала всю бедственность своего положения. Конечно, я была рабыней; мне это ясно дали понять, и я с этим уже смирилась.
Но я была великолепной рабыней!
Иногда я с невольным раздражением думала о девушках Земли – о большинстве из них, о тех, кто по своей природе также являются рабынями, но даже об этом не догадываются и, вероятнее всего, никогда об этом не узнают. Я думала о том, как они соперничают в нарядах, как используют свое тело, мысли, взгляд, улыбку, ласковое, но довольно, впрочем, неумелое прикосновение, чтобы, не испытывая настоящей любви к богатому мужчине, обратить на себя его внимание, разжечь в нем, неприхотливом и нетребовательном, желание и, добившись его расположения и привязанности, обеспечить себе безбедное, полное роскоши и удовольствий существование. Действуя как бездушный, расчетливый автомат, они бессовестным образом эксплуатируют потребности мужчины, добиваясь от него исполнения своих желаний. Тем более что добиться этого от обычного земного мужчины вовсе не трудно. Улыбнись ему, и он будет благодарен. Притворись, будто тебе приятно его внимание, и он сделает для тебя все, что захочешь. Ты можешь без труда использовать этих слабых духом, неприхотливых созданий, чтобы по их спинам взобраться на самый верх общества в любой стране и жить за их счет, купаясь в роскоши и швыряя деньги направо и налево. Их поклонение перед тобой, их заботливое отношение и внимание тебе обеспечены. Живи в свое удовольствие!
Здесь, на Горе, все обстояло иначе. Такие холодные, расчетливые потребительницы, как земные женщины, немедленно выбрасывались здесь на задворки общества и превращались в самых низкопробных рабынь. Им отказывалось даже в том минимуме прав, которым обычно обладает горианская невольница. От них требовалось полное и безоговорочное подчинение хозяину, в отличие от тех рабынь, по отношению к которым гориане нередко идут на уступки и с чьими интересами считаются. Обмануть горианца далеко не так просто, как мужчину Земли. Горианец никогда не позволит женщине диктовать свои условия; наоборот, только он в любой ситуации будет говорить, как ей следует поступить. Иногда я искренне желала, чтобы такие женщины Земли в один прекрасный день оказались вдруг в горианской невольничьей клетке, рядом со мной, обнаженные и с клеймом на теле, принужденные служить мужчине так, как прислуживала я. Пусть посмотрят, какими могут быть отношения между мужчинами и женщинами!
Утверждают, что этот Раcк никогда не покупает женщин; понравившихся ему он берет силой. Как большинство горианских воинов, Раcк предпочитает овладевать свободными женщинами. Ему доставляет удовольствие наблюдать сладостную агонию своей жертвы, на глазах превращающейся из свободной женщины в беспомощную, покоренную им рабыню. С другой стороны, он не отказывает себе в удовольствии взять рабыню и добиться от нее еще большей покорности.
Думая о Раске, я лишний раз осознала всю бедственность своего положения. Конечно, я была рабыней; мне это ясно дали понять, и я с этим уже смирилась.
Но я была великолепной рабыней!
Иногда я с невольным раздражением думала о девушках Земли – о большинстве из них, о тех, кто по своей природе также являются рабынями, но даже об этом не догадываются и, вероятнее всего, никогда об этом не узнают. Я думала о том, как они соперничают в нарядах, как используют свое тело, мысли, взгляд, улыбку, ласковое, но довольно, впрочем, неумелое прикосновение, чтобы, не испытывая настоящей любви к богатому мужчине, обратить на себя его внимание, разжечь в нем, неприхотливом и нетребовательном, желание и, добившись его расположения и привязанности, обеспечить себе безбедное, полное роскоши и удовольствий существование. Действуя как бездушный, расчетливый автомат, они бессовестным образом эксплуатируют потребности мужчины, добиваясь от него исполнения своих желаний. Тем более что добиться этого от обычного земного мужчины вовсе не трудно. Улыбнись ему, и он будет благодарен. Притворись, будто тебе приятно его внимание, и он сделает для тебя все, что захочешь. Ты можешь без труда использовать этих слабых духом, неприхотливых созданий, чтобы по их спинам взобраться на самый верх общества в любой стране и жить за их счет, купаясь в роскоши и швыряя деньги направо и налево. Их поклонение перед тобой, их заботливое отношение и внимание тебе обеспечены. Живи в свое удовольствие!
Здесь, на Горе, все обстояло иначе. Такие холодные, расчетливые потребительницы, как земные женщины, немедленно выбрасывались здесь на задворки общества и превращались в самых низкопробных рабынь. Им отказывалось даже в том минимуме прав, которым обычно обладает горианская невольница. От них требовалось полное и безоговорочное подчинение хозяину, в отличие от тех рабынь, по отношению к которым гориане нередко идут на уступки и с чьими интересами считаются. Обмануть горианца далеко не так просто, как мужчину Земли. Горианец никогда не позволит женщине диктовать свои условия; наоборот, только он в любой ситуации будет говорить, как ей следует поступить. Иногда я искренне желала, чтобы такие женщины Земли в один прекрасный день оказались вдруг в горианской невольничьей клетке, рядом со мной, обнаженные и с клеймом на теле, принужденные служить мужчине так, как прислуживала я. Пусть посмотрят, какими могут быть отношения между мужчинами и женщинами!
Выблядок, хватит срать.
Не бомби, куколд.
Собравшись в круг, девушки весело переговаривались. Большинство уже успели забыть неприятности сегодняшнего утра. Теперь все были поглощены тем, какие серьги в ушах больше подойдут каждой из них и намного ли это повысит их собственную стоимость. Интересно отме-тить, что некоторые рабовладельцы с предубеждением относятся к прокалыванию ушей и кате-горически запрещают носить серьги своим невольницам. Они относятся к числу консерваторов, и таких на Горе меньшинство. Тарго следил за модой и не упускал случая заработать на своих девушках побольше денег. Он знал, что большая часть горианских мужчин считает серьги в ушах невольницы элементом весьма желательным. Значительное число ювелиров и купцов, специализирующихся на торговле золотом и серебром, занимаются исключительно поиском но-вых форм женских серег и приданием им утонченности и изящества. Говорят, что в прошлом году Марленус, убар Ара, на пиру, устроенном им для своих офицеров, произвел настоящий фу-рор, подарив серьги одной танцовщице-невольнице, которая даже не принадлежала к числу его собственных рабынь. Правда, сейчас, год спустя, такими украшениями уже никого не удивишь, а рабыни с серьгами в ушах повсюду. Лично у меня не было вoзражений против серег. Я была бы довольна, подари мне хозяин пару сережек, способных подчеркнуть мою привлекательность и пришедшихся ему по душе. Это бы только помогло мне быстрее одержать над ним победу. Все, что понравится ему, устроит и меня, поскольку в конечном счете именно на это и должны быть направлять мои усилия. Снискав его расположение, я добьюсь и особого к себе отношения. Надетый на меня ошейник – не помеха; владеть будут не мной, это я буду отдавать распоряже-ния! Каким еще оружием может бороться женщина на Горе? Она не столь сильна, как мужчина. Она полностью зависит от его милости. Сама цивилизация Гора бросает женщину к его ногам. Ну что ж, я достаточно умна и привлекательна, чтобы бороться и, несомненно, одержать победу! Я стану настоящей рабыней, однако очень скоро мой хозяин увидит, что его невольница может быть очень опасным противником. Я сумею его покорить! Такие мысли витали у меня в голове. Единственное, чего я не учитывала, это природу горианских мужчин. Они не похожи на муж-чин Земли – слабых и быстро поддающихся на уговоры, ручных и столь нуждающихся в жен-ской теплое и понимании. Да, в то время я не принимала в расчет основанное на культурном наследии или на генетическом различии принципиальное отличие горианца от среднестатисти-ческого земною мужчины, не знала, что типичный горианец естественным образом ощущает себя хозяином каждой женщины. Это было время в моей жизни, когда я просто этого не пони-мала, считала такой подход невозможным, абсурдным, лишенным права на существование. То-му были и свои причины. Я фактически не знала окружающего меня мира. Я еще никогда не была в объятиях горианского мужчины.
В тот вечер Юта и Инга попросили нас с Ланой помочь им вычистить нашу клетку, но я, как обычно, отказалась. Эта работа для менее ценных девушек. Мы же с Ланой были более до-рогостоящими, нежели Юта или Инга. По крайней мере, так считали мы сами. Втроем мы смог-ли бы заставить Лану убирать клетку, но в таком случае мне тоже пришлось бы работать. По-этому я решила выказать в этом вопросе солидарность с Ланой, несмотря на мое к ней нераспо-ложение. Заставить работать нас двоих Юта с Ингой не могли, а поскольку убирать загон было необходимо, им регулярно приходилось самим выполнять эту неприятную обязанность. Вообще мне нравилось заниматься уборкой, просто я не хотела этого делать. Вот и в тот вечер мы с Ла-ной легли спать весьма довольные собой, считая Юту с Ингой самыми обыкновенными наби-тыми дурами.
Мне было приятно чувствовать себя привлекательной для мужчин. Даже это ненавистное кольцо в носу уже не вызывало во мне такого раздражения. Ничего, у нас снимут эти кольца пе-ред отъездом из Ко-ро-ба.
Я вытянулась на соломенной подстилке и запрокинула руки под голову. Глаза у меня сли-пались.
Помню, когда мы только подъезжали к Ко-ро-ба, Тарго позволил нам выйти из фургонов и посмотреть на город при свете первых лучей солнца. Он произвел на меня тогда удивительное впечатление. Высокие городские стены и стройные башни были окутаны нежным золотисто-розовым сиянием и, казалось, парили в еще дремлющем, темном небе. Да, не зря Ко-ро-ба назы-вают городом Башен Утренней Зари.
Я повернулась на бок, к стене.
Город красив, что и говорить. Только вот мало красоты в этих железных перегородках наших невольничьих клеток да в этих грубых каменных стенах, в которые тут же упирается взгляд, куда ни посмотри.
Засыпала я в прекрасном настроении. Я была довольна собой и тем, как ловко нам с Ланой в очередной раз удалось спихнуть на подруг грязную работу. Ничего, думала я, мне, дорогой ра-быне, не подобает пачкаться.
Юта такая глупышка, засыпая, думала я. И Инга не многим от нее отличается.
Однако, как оказалось, клеть в ту ночь убирали не они.
– А ну, встать, рабыни! – прозвучало у меня над самым ухом.
Я почувствовала острую боль в носу. Сон у меня как рукой сняло.
Рядом вскрикнула разбуженная Лана.
Я попробовала пошевелиться, и меня снова обожгло пронизывающей болью. Я невольно застонала.
– Опустить руки! – командовала Юта.
Мы с Ланой посмотрели друг на друга.
Все произошло, пока мы спали.
Юта, оказывается, сняв с рубахи тонкий кожаный поясок, пропустила его через вдетые у нас с Ланой в носу кольца и надежно его завязала, так что расстояние между нашими с Ланой носами было не больше тридцати дюймов.
Лана попыталась развязать узел, но Юта легонько дернула за поясок. Мы с Ланой охнули от боли: поясок связывал нас надежно. Слезы навернулись Лане на глаза, и она поспешно опу-стила руки. Мы не смели даже пошевелиться.
– Юта! – воскликнула я. – Как ты можешь?
Она снова дернула за поясок; мы с Ланой застонали в один голос.
– Молчать, рабыни! – старательно подавляя в себе жалость, скомандовала Юта.
Я тут же замолчала. И Лана не решилась раскрыть рот.
Юта потянула за поясок и поставила нас на ноги.
Каждое ее прикосновение к пояску вызывало у нас с Ланой жгучую боль, однако мы все так же старательно держали сжатые в кулаки руки опущенными вниз.
– Руки за спину! – приказала Юта.
Мы с Ланой переглянулись. Юта немедленно прибегла к испытанному средству. Мы с Ла-ной одновременно взвыли и поспешили сделать все, как она говорит.
Сзади подошла Инга и кусками веревки, выпрошенными, должно быть, у охранников, свя-зала мне за спиной руки. Через минуту такая же участь постигла мою подругу по несчастью.
– На колени, рабыни! – скомандовала Юта.
Мы с Ланой одарили ее гневным взглядом. Последовало очередное прикосновение к свя-зывающему нас пояску, и мы со стоном опустились на пол.
– Клетку нужно вычистить, – командирским тоном приказала Юта, не убирая руки с кожа-ного пояска. – Попросите охранника принести вам свежей соломы и воды для мытья полов.
– Никогда! – заявила Лана.
Методы воздействия последовали незамедлительно.
Из глаз у меня потекли слезы.
– Хорошо. Я попрошу охранника! – воскликнула я.
– Давай, – согласилась Юта. – Кто из вас будет работать первой?
Мы с Ланой посмотрели друг на друга.
– Пусть Эли-нор работает, – сказала Лана.
– Нет, пусть Лана, – тут же возразила я.
– Первой будет работать Эли-нор, – вынесла приговор Юта.
Охранник принес охапку свежей соломы и воду в кожаном ведерке, а также пару тяжелых жестких щеток для мытья полов.
Руки мне развязали, и я, стоя на четвереньках, принялась убирать старую солому и отти-рать пол.
– Осторожнее! – то и дело недовольно морщилась Лана. Каждое мое неловкое движение приносило боль нам обеим. Руки у нее оставались связанными, и она вынуждена была повсюду передвигаться нос к носу со мной, стоя на коленях.
Это была не работа, а сплошное мучение.
Юта не давала мне небрежничать и зорко следила за тем, чтобы все было тщательно убра-но. К тому времени, когда я вымыла половину клети и застелила ее чистой соломой, колени у меня горели, а спину ломило так, словно меня избивали плетьми.
Наступила очередь работать Лане. Руки мне связали, а ей, наоборот, освободили. Теперь я вынуждена была ползать перед ней на коленях, не удаляясь больше чем на фут от ее лица. Лане, как и мне, пришлось вымыть свою половину клетки дважды.
Когда, казалось, наши мучения подошли к концу, Юта поставила нас на ноги и привязала поясок к металлическим прутьям клетки, перекинув его через продольные брусья так, что мы не могли даже присесть.
– Юта, – взмолилась я, – отпусти нас!
– Пожалуйста, – с униженным видом бормотала Лана.
Девушки остались глухи к нашим стенаниям.
Уже наступило утро. Снаружи мимо клети проходили спешащие на завтрак охранники и невольницы. Они смеялись над нами. Всем было хорошо известно, что мы с Ланой отлыниваем от наведения порядка в своей камере. Никто не испытывал к нам сострадания. Мы чувствовали себя униженными. Даже Лана, стоящая на коленях пeред железной решеткой, привязанная к ней за колечко в носу, уже не казалась такой самоуверенной и надменной, как обычно.
Нашу клеть отомкнули. Юта с Ингой отправились на завтрак. Мы с Ланой остались стоять связанными.
Когда девушки вернулись, мы с Ланой уже утратили все остатки былого высокомерия.
– Я буду работать, – униженно пробормотала Лана.
– Если не будешь, – сурово пообещала Юта, – в следующий раз ты не отделаешься так лег-ко.
Лана кивнула. Она была сильной девушкой, но знала, что в невольничьей клети она пол-ностью зависит от воли большинства. Юта и Инга ясно продемонстрировали свою силу.
– А ты, Эли-нор, будешь работать? – поинтересовалась Юта.
Как я ее сейчас ненавидела!
– Буду, – угрюмо пообещала я.
– Хорошо, – удовлетворенно согласилась Юта и поцеловала нас с Ланой. – Давай развяжем этих рабынь, – предложила она Инге.
Ее сообщница молча принялась развязывать нам руки.
– Время отправляться на учебу! – сообщил проходящий охранник. – Всем приготовиться к утренним занятиям!
Мы с Ланой приуныли: позавтракать мы не успевали.
И тут Юта вытащила из-под рубахи тайком принесенные наши порции. Мы посмотрели на нее с благодарностью.
Я знала, что больше отлынивать от общей работы я не буду.
Мне было приятно чувствовать себя привлекательной для мужчин. Даже это ненавистное кольцо в носу уже не вызывало во мне такого раздражения. Ничего, у нас снимут эти кольца пе-ред отъездом из Ко-ро-ба.
Я вытянулась на соломенной подстилке и запрокинула руки под голову. Глаза у меня сли-пались.
Помню, когда мы только подъезжали к Ко-ро-ба, Тарго позволил нам выйти из фургонов и посмотреть на город при свете первых лучей солнца. Он произвел на меня тогда удивительное впечатление. Высокие городские стены и стройные башни были окутаны нежным золотисто-розовым сиянием и, казалось, парили в еще дремлющем, темном небе. Да, не зря Ко-ро-ба назы-вают городом Башен Утренней Зари.
Я повернулась на бок, к стене.
Город красив, что и говорить. Только вот мало красоты в этих железных перегородках наших невольничьих клеток да в этих грубых каменных стенах, в которые тут же упирается взгляд, куда ни посмотри.
Засыпала я в прекрасном настроении. Я была довольна собой и тем, как ловко нам с Ланой в очередной раз удалось спихнуть на подруг грязную работу. Ничего, думала я, мне, дорогой ра-быне, не подобает пачкаться.
Юта такая глупышка, засыпая, думала я. И Инга не многим от нее отличается.
Однако, как оказалось, клеть в ту ночь убирали не они.
– А ну, встать, рабыни! – прозвучало у меня над самым ухом.
Я почувствовала острую боль в носу. Сон у меня как рукой сняло.
Рядом вскрикнула разбуженная Лана.
Я попробовала пошевелиться, и меня снова обожгло пронизывающей болью. Я невольно застонала.
– Опустить руки! – командовала Юта.
Мы с Ланой посмотрели друг на друга.
Все произошло, пока мы спали.
Юта, оказывается, сняв с рубахи тонкий кожаный поясок, пропустила его через вдетые у нас с Ланой в носу кольца и надежно его завязала, так что расстояние между нашими с Ланой носами было не больше тридцати дюймов.
Лана попыталась развязать узел, но Юта легонько дернула за поясок. Мы с Ланой охнули от боли: поясок связывал нас надежно. Слезы навернулись Лане на глаза, и она поспешно опу-стила руки. Мы не смели даже пошевелиться.
– Юта! – воскликнула я. – Как ты можешь?
Она снова дернула за поясок; мы с Ланой застонали в один голос.
– Молчать, рабыни! – старательно подавляя в себе жалость, скомандовала Юта.
Я тут же замолчала. И Лана не решилась раскрыть рот.
Юта потянула за поясок и поставила нас на ноги.
Каждое ее прикосновение к пояску вызывало у нас с Ланой жгучую боль, однако мы все так же старательно держали сжатые в кулаки руки опущенными вниз.
– Руки за спину! – приказала Юта.
Мы с Ланой переглянулись. Юта немедленно прибегла к испытанному средству. Мы с Ла-ной одновременно взвыли и поспешили сделать все, как она говорит.
Сзади подошла Инга и кусками веревки, выпрошенными, должно быть, у охранников, свя-зала мне за спиной руки. Через минуту такая же участь постигла мою подругу по несчастью.
– На колени, рабыни! – скомандовала Юта.
Мы с Ланой одарили ее гневным взглядом. Последовало очередное прикосновение к свя-зывающему нас пояску, и мы со стоном опустились на пол.
– Клетку нужно вычистить, – командирским тоном приказала Юта, не убирая руки с кожа-ного пояска. – Попросите охранника принести вам свежей соломы и воды для мытья полов.
– Никогда! – заявила Лана.
Методы воздействия последовали незамедлительно.
Из глаз у меня потекли слезы.
– Хорошо. Я попрошу охранника! – воскликнула я.
– Давай, – согласилась Юта. – Кто из вас будет работать первой?
Мы с Ланой посмотрели друг на друга.
– Пусть Эли-нор работает, – сказала Лана.
– Нет, пусть Лана, – тут же возразила я.
– Первой будет работать Эли-нор, – вынесла приговор Юта.
Охранник принес охапку свежей соломы и воду в кожаном ведерке, а также пару тяжелых жестких щеток для мытья полов.
Руки мне развязали, и я, стоя на четвереньках, принялась убирать старую солому и отти-рать пол.
– Осторожнее! – то и дело недовольно морщилась Лана. Каждое мое неловкое движение приносило боль нам обеим. Руки у нее оставались связанными, и она вынуждена была повсюду передвигаться нос к носу со мной, стоя на коленях.
Это была не работа, а сплошное мучение.
Юта не давала мне небрежничать и зорко следила за тем, чтобы все было тщательно убра-но. К тому времени, когда я вымыла половину клети и застелила ее чистой соломой, колени у меня горели, а спину ломило так, словно меня избивали плетьми.
Наступила очередь работать Лане. Руки мне связали, а ей, наоборот, освободили. Теперь я вынуждена была ползать перед ней на коленях, не удаляясь больше чем на фут от ее лица. Лане, как и мне, пришлось вымыть свою половину клетки дважды.
Когда, казалось, наши мучения подошли к концу, Юта поставила нас на ноги и привязала поясок к металлическим прутьям клетки, перекинув его через продольные брусья так, что мы не могли даже присесть.
– Юта, – взмолилась я, – отпусти нас!
– Пожалуйста, – с униженным видом бормотала Лана.
Девушки остались глухи к нашим стенаниям.
Уже наступило утро. Снаружи мимо клети проходили спешащие на завтрак охранники и невольницы. Они смеялись над нами. Всем было хорошо известно, что мы с Ланой отлыниваем от наведения порядка в своей камере. Никто не испытывал к нам сострадания. Мы чувствовали себя униженными. Даже Лана, стоящая на коленях пeред железной решеткой, привязанная к ней за колечко в носу, уже не казалась такой самоуверенной и надменной, как обычно.
Нашу клеть отомкнули. Юта с Ингой отправились на завтрак. Мы с Ланой остались стоять связанными.
Когда девушки вернулись, мы с Ланой уже утратили все остатки былого высокомерия.
– Я буду работать, – униженно пробормотала Лана.
– Если не будешь, – сурово пообещала Юта, – в следующий раз ты не отделаешься так лег-ко.
Лана кивнула. Она была сильной девушкой, но знала, что в невольничьей клети она пол-ностью зависит от воли большинства. Юта и Инга ясно продемонстрировали свою силу.
– А ты, Эли-нор, будешь работать? – поинтересовалась Юта.
Как я ее сейчас ненавидела!
– Буду, – угрюмо пообещала я.
– Хорошо, – удовлетворенно согласилась Юта и поцеловала нас с Ланой. – Давай развяжем этих рабынь, – предложила она Инге.
Ее сообщница молча принялась развязывать нам руки.
– Время отправляться на учебу! – сообщил проходящий охранник. – Всем приготовиться к утренним занятиям!
Мы с Ланой приуныли: позавтракать мы не успевали.
И тут Юта вытащила из-под рубахи тайком принесенные наши порции. Мы посмотрели на нее с благодарностью.
Я знала, что больше отлынивать от общей работы я не буду.
До предела заполненные программой обучения дни были похожи один на другой, как две капли воды, и отличались, пожалуй, лишь продолжительностью тренировок да постепенно наращиваемой сложностью изучаемых упражнений. Теперь для хороших результатов от меня на занятиях требовалось все мое мастерство и внимание. Рабыня-наставница нередко наказывала меня и остальных девушек, когда мы не проявляли достаточного рвения. Однако я не могла не замечать происходившие в нас перемены. Мы обучались, наше мастерство росло.
Значительных успехов достигла даже Инга! Я с удивлением наблюдала за тем, с каким старанием повторяет она каждое движение разучиваемого на занятиях танца, с какой грацией движется под звуки обтянутых кожей барабанов. Прежде я даже не предполагала, что из этой заумной книжницы может получиться что-нибудь путное. Мне казалось, что она навсегда оста-нется посредственной невольницей – довольно миловидной, но совершенно неспособной разо-греть кровь находящегося рядом мужчины. Теперь же я была поражена проснувшейся в ней чув-ственностью и каким-то внутренним, разгорающимся огнем. Представляю, как будет изумлен ее будущий владелец – тоже, вероятно, принадлежащий к касте книжников и приобретающий ее, скорее, как помощницу, нежели рабыню для наслаждений. Однажды он, скуки ради, прикажет ей станцевать и с удивлением увидит перед собой не угловатую девушку, а великолепно обу-ченную танцовщицу, способную очаровать своего хозяина как изысканной плавностью движе-ний, так и необузданным темпераментом какой-нибудь дикой пляски. Временами я даже начи-нала видеть в Инге соперницу, хотя я, несомненно, могла добиться более высоких результатов. Я способна была превзойти даже Лану! Вот кто будет стоить действительно дорого! Однако моя цена, думаю, будет не меньше.
Столь же интересно мне было наблюдать за переменами, происходящими с Реной. Она знала, что фактически уже приобретена своим будущим хозяином, но ей не было известно, кто он такой. С того дня, когда уши у нее были проколоты и она поняла, что окончательно и беспо-воротно является самой настоящей рабыней, ее начал одолевать страх, что она может не понра-виться купившему ее человеку и он снова ее продаст. Нужно было видеть, с каким усердием и настойчивостью она взялась за занятия. Она тренировалась с настоящим неистовством. В про-шлом свободная женщина, она поняла, что с нынешнего момента, утратив свои прежние богат-ства и власть, она всецело зависит от человека, оплатившего ее обращение в рабство, и вынуж-дена изо всех сил добиваться его желания оставить ее у себя. В противном случае, она знала, ее ожидает непредсказуемая судьба самой обычной рабыни.
Следует отметить, что до настоящего времени Лана и я по укоренившемуся среди девушек мнению и мнению наставниц считались самыми лучшими среди нашей группы невольниц. Од-нако занимайся я как в самом начале, Рена с ее врожденной утонченностью и изяществом очень скоро оставила бы меня позади. Я ее просто ненавидела за это! И хотя я еще во многом отстава-ла даже от Ланы, я вовсе не собиралась так просто отдавать пальму первенства моим соперни-цам. Мне нельзя было позволить им превзойти меня в искусстве быть настоящей рабыней! Я в высшей степени великолепна! Я сумею добиться высокой стоимости на невольничьем аукци-оне!
Вероятно признавая мои достижения, Лана теперь держалась со мной более доверительно, и, несмотря на то что я испытывала к ней непреодолимое предубеждение, мы даже стали подру-гами. Мы теперь больше времени проводили вместе, и я почти не общалась с этой глупой Ютой и костлявой, худосочной Ингой. Мы с Ланой были лучше остальных. Мы были самыми лучши-ми!
Тренируясь день за днем, я постепенно начала держаться как настоящая рабыня. Теперь это происходило уже автоматически. Я об этом даже не задумывалась. Я подсознательно выбирала те зачастую неуловимые для глаза движения, которые столь явно отличают сладострастную, обольстительную рабыню от сдержанной и холодной свободной женщины. Я уже нисколько не была похожа на женщину Земли. Я держалась легко и естественно, с не знающей стыда грацией горианской рабыни.
Однажды я зачем-то прошла по невольничьей камере, я Инга, проводив меня взглядом, неожиданно сказала:
– Ты самая настоящая рабыня, Эли-нор! Я подскочила к ней и ударила ее по лицу. На глаза у нее навернулись слезы.
– Рабыня! – закричала она. – Ты – рабыня!
Я принялась таскать ее за волосы. Мы сцепились клубком и покатились по полу. Юта тщетно пыталась нас успокоить.
– Мы все здесь рабыни. Не ссорьтесь! – примирительным голосом увещевала она.
Значительных успехов достигла даже Инга! Я с удивлением наблюдала за тем, с каким старанием повторяет она каждое движение разучиваемого на занятиях танца, с какой грацией движется под звуки обтянутых кожей барабанов. Прежде я даже не предполагала, что из этой заумной книжницы может получиться что-нибудь путное. Мне казалось, что она навсегда оста-нется посредственной невольницей – довольно миловидной, но совершенно неспособной разо-греть кровь находящегося рядом мужчины. Теперь же я была поражена проснувшейся в ней чув-ственностью и каким-то внутренним, разгорающимся огнем. Представляю, как будет изумлен ее будущий владелец – тоже, вероятно, принадлежащий к касте книжников и приобретающий ее, скорее, как помощницу, нежели рабыню для наслаждений. Однажды он, скуки ради, прикажет ей станцевать и с удивлением увидит перед собой не угловатую девушку, а великолепно обу-ченную танцовщицу, способную очаровать своего хозяина как изысканной плавностью движе-ний, так и необузданным темпераментом какой-нибудь дикой пляски. Временами я даже начи-нала видеть в Инге соперницу, хотя я, несомненно, могла добиться более высоких результатов. Я способна была превзойти даже Лану! Вот кто будет стоить действительно дорого! Однако моя цена, думаю, будет не меньше.
Столь же интересно мне было наблюдать за переменами, происходящими с Реной. Она знала, что фактически уже приобретена своим будущим хозяином, но ей не было известно, кто он такой. С того дня, когда уши у нее были проколоты и она поняла, что окончательно и беспо-воротно является самой настоящей рабыней, ее начал одолевать страх, что она может не понра-виться купившему ее человеку и он снова ее продаст. Нужно было видеть, с каким усердием и настойчивостью она взялась за занятия. Она тренировалась с настоящим неистовством. В про-шлом свободная женщина, она поняла, что с нынешнего момента, утратив свои прежние богат-ства и власть, она всецело зависит от человека, оплатившего ее обращение в рабство, и вынуж-дена изо всех сил добиваться его желания оставить ее у себя. В противном случае, она знала, ее ожидает непредсказуемая судьба самой обычной рабыни.
Следует отметить, что до настоящего времени Лана и я по укоренившемуся среди девушек мнению и мнению наставниц считались самыми лучшими среди нашей группы невольниц. Од-нако занимайся я как в самом начале, Рена с ее врожденной утонченностью и изяществом очень скоро оставила бы меня позади. Я ее просто ненавидела за это! И хотя я еще во многом отстава-ла даже от Ланы, я вовсе не собиралась так просто отдавать пальму первенства моим соперни-цам. Мне нельзя было позволить им превзойти меня в искусстве быть настоящей рабыней! Я в высшей степени великолепна! Я сумею добиться высокой стоимости на невольничьем аукци-оне!
Вероятно признавая мои достижения, Лана теперь держалась со мной более доверительно, и, несмотря на то что я испытывала к ней непреодолимое предубеждение, мы даже стали подру-гами. Мы теперь больше времени проводили вместе, и я почти не общалась с этой глупой Ютой и костлявой, худосочной Ингой. Мы с Ланой были лучше остальных. Мы были самыми лучши-ми!
Тренируясь день за днем, я постепенно начала держаться как настоящая рабыня. Теперь это происходило уже автоматически. Я об этом даже не задумывалась. Я подсознательно выбирала те зачастую неуловимые для глаза движения, которые столь явно отличают сладострастную, обольстительную рабыню от сдержанной и холодной свободной женщины. Я уже нисколько не была похожа на женщину Земли. Я держалась легко и естественно, с не знающей стыда грацией горианской рабыни.
Однажды я зачем-то прошла по невольничьей камере, я Инга, проводив меня взглядом, неожиданно сказала:
– Ты самая настоящая рабыня, Эли-нор! Я подскочила к ней и ударила ее по лицу. На глаза у нее навернулись слезы.
– Рабыня! – закричала она. – Ты – рабыня!
Я принялась таскать ее за волосы. Мы сцепились клубком и покатились по полу. Юта тщетно пыталась нас успокоить.
– Мы все здесь рабыни. Не ссорьтесь! – примирительным голосом увещевала она.
В тот вечер за ужином я ухитрилась стащить у Юты печенье. Она так и не узнала, что ей тоже выделили порцию поощрительных деликатесов.
Как хорошо выбраться из невольничьего фургона!
Стоя на залитой солнечным светом густой траве, я потянулась и весело рассмеялась.
На мне была новая невольничья туника, и это наполняло меня особой радостью. Я сама ее сшила в первый день пути из Ко-ро-ба в Ар. Мою старую рубаху сожгли разбойницы Вьерны, еще в ту ночь, когда они меня похитили.
Я думаю, девушки Земли сочли бы мою тунику просто неприличной, но мне она нрави-лась. В невольничьих бараках Ко-ро-ба нам не позволялось носить рубах. Мы могли испачкать их в грязных клетках на соломе. К тому же работорговцы считают, что девушке полезно побыть обнаженной, сидя за железными решетками невольничьей клетки. Но теперь сумрачный свет бараков, их толстые стены и низкие цементные потолки, их спертый воздух и вечно несвежие соломенные подстилки остались далеко позади.
Я с удовольствием расправила плечи.
Было самое начало лета – второй день месяца ен'вар. По летосчислению Ара шел 10121 год со дня основания этого славного города, в который мы направлялись.
День был прекрасный. Я чувствовала, как свежая трава ласкает мои ноги, а солнечные лу-чи согревают мне лицо и плечи.
Я была счастлива.
Я закрыла глаза и подставила лицо солнцу, чувствуя, как его лучи наполняют тело теплом и радостью. Элеонора Бринтон, некогда богатая женщина Земли, чувствовала себя здесь счаст-ливой.
Тонкий кожаный ремень у меня на шее затянулся. Я открыла глаза. Второй конец ремня был завязан на шее у Юты. Мы собирали ягоды.
Элеонора Бринтон, горианская невольница, очнулась от сладостных видений и принялась быстро срывать с куста сочные красные ягоды, складывая их в плетеную кожаную корзину.
Мы находились примерно в пасанге от остального каравана, на невысоком, густо порос-шем кустарником пологом холме, откуда, привстав на цыпочки, можно было увидеть крыши наших фургонов.
Шел девятый день с тех пор, как мы оставили Ко-ро-ба. Через несколько недель мы будем в Аре, где нас выставят на продажу.
Но это будет еще не скоро. А пока я наслаждалась теплым солнечным днем и своей отно-сительной свободой.
Юта и с сонным видом опирающийся на копье охранник стояли ко мне спиной. Они не обращали на меня никакого внимания.
Обрывая с кустов ягоды, я осторожно подобралась к Юте. Ни она, ни охранник не огляну-лись. Я потихоньку запустила руку в почти полный кузовок Юты, зачерпнула из него пригорш-ню ягод и пересыпала их в свою корзину, наполовину пустую.
Ни Юта, ни охранник ничего не заметили. Они такие глупые!
Довольная собой, я ловко бросила в рот сорванную ягодку, стараясь, чтобы ее сок не ис-пачкал мне губы.
Какая я сообразительная!
Какой великолепный день!
Как хорошо, что мрачные невольничьи загоны Ко-ро-ба остались позади!
Я присела на корточки, а затем встала и потерла затекшие ноги. Я устала ехать в фургоне. Девушки были скованы в нем короткой, не больше фута, цепью, прикрепленной к центрально-му брусу, а при такой длине цепи не очень-то пороскошествуешь. К тому же пол фургона был устлан всего лишь свернутым в несколько слоев запасным тентом, и лежать на нем было очень жестко, особенно при тряске. Вот почему я была так рада возможности хоть ненадолго выбрать-ся из надоевшей повозки и пособирать с Ютой ягоды.
Как хорошо, что мрачные невольничьи бараки остались позади! Как хорошо хоть на часок вылезти из фургона и походить по земле!
Я, Элеонора Бринтон, прежде богатая женщина, а теперь – невольница на далекой планете, находила удовольствие в таких, казалось бы, мелочах.
К тому же у меня была еще одна причина чувствовать себя счастливой.
Я рассмеялась.
Стоя на залитой солнечным светом густой траве, я потянулась и весело рассмеялась.
На мне была новая невольничья туника, и это наполняло меня особой радостью. Я сама ее сшила в первый день пути из Ко-ро-ба в Ар. Мою старую рубаху сожгли разбойницы Вьерны, еще в ту ночь, когда они меня похитили.
Я думаю, девушки Земли сочли бы мою тунику просто неприличной, но мне она нрави-лась. В невольничьих бараках Ко-ро-ба нам не позволялось носить рубах. Мы могли испачкать их в грязных клетках на соломе. К тому же работорговцы считают, что девушке полезно побыть обнаженной, сидя за железными решетками невольничьей клетки. Но теперь сумрачный свет бараков, их толстые стены и низкие цементные потолки, их спертый воздух и вечно несвежие соломенные подстилки остались далеко позади.
Я с удовольствием расправила плечи.
Было самое начало лета – второй день месяца ен'вар. По летосчислению Ара шел 10121 год со дня основания этого славного города, в который мы направлялись.
День был прекрасный. Я чувствовала, как свежая трава ласкает мои ноги, а солнечные лу-чи согревают мне лицо и плечи.
Я была счастлива.
Я закрыла глаза и подставила лицо солнцу, чувствуя, как его лучи наполняют тело теплом и радостью. Элеонора Бринтон, некогда богатая женщина Земли, чувствовала себя здесь счаст-ливой.
Тонкий кожаный ремень у меня на шее затянулся. Я открыла глаза. Второй конец ремня был завязан на шее у Юты. Мы собирали ягоды.
Элеонора Бринтон, горианская невольница, очнулась от сладостных видений и принялась быстро срывать с куста сочные красные ягоды, складывая их в плетеную кожаную корзину.
Мы находились примерно в пасанге от остального каравана, на невысоком, густо порос-шем кустарником пологом холме, откуда, привстав на цыпочки, можно было увидеть крыши наших фургонов.
Шел девятый день с тех пор, как мы оставили Ко-ро-ба. Через несколько недель мы будем в Аре, где нас выставят на продажу.
Но это будет еще не скоро. А пока я наслаждалась теплым солнечным днем и своей отно-сительной свободой.
Юта и с сонным видом опирающийся на копье охранник стояли ко мне спиной. Они не обращали на меня никакого внимания.
Обрывая с кустов ягоды, я осторожно подобралась к Юте. Ни она, ни охранник не огляну-лись. Я потихоньку запустила руку в почти полный кузовок Юты, зачерпнула из него пригорш-ню ягод и пересыпала их в свою корзину, наполовину пустую.
Ни Юта, ни охранник ничего не заметили. Они такие глупые!
Довольная собой, я ловко бросила в рот сорванную ягодку, стараясь, чтобы ее сок не ис-пачкал мне губы.
Какая я сообразительная!
Какой великолепный день!
Как хорошо, что мрачные невольничьи загоны Ко-ро-ба остались позади!
Я присела на корточки, а затем встала и потерла затекшие ноги. Я устала ехать в фургоне. Девушки были скованы в нем короткой, не больше фута, цепью, прикрепленной к центрально-му брусу, а при такой длине цепи не очень-то пороскошествуешь. К тому же пол фургона был устлан всего лишь свернутым в несколько слоев запасным тентом, и лежать на нем было очень жестко, особенно при тряске. Вот почему я была так рада возможности хоть ненадолго выбрать-ся из надоевшей повозки и пособирать с Ютой ягоды.
Как хорошо, что мрачные невольничьи бараки остались позади! Как хорошо хоть на часок вылезти из фургона и походить по земле!
Я, Элеонора Бринтон, прежде богатая женщина, а теперь – невольница на далекой планете, находила удовольствие в таких, казалось бы, мелочах.
К тому же у меня была еще одна причина чувствовать себя счастливой.
Я рассмеялась.
Повсюду между повозками под присмотром охотников шли толпы скованных цепями ра-бов-мужчин – очевидно, выловленных Марленусом разбойников, промышлявших в лесу. Плен-ники несли на плечах корзины с фруктами, лесными плодами и орехами либо были обвешаны связками дичи и плюмажами из ярких перьев лесных птиц. На всех разбойниках были короткие шерстяные грубой выделки туники. Их длинные волосы, как правило, стягивал на затылке тон-кий кожаный шнурок.
Девушки, выглядывавшие рядом со мной из-под покрытия, следили за процессией с любо-пытством.
– Разве такие мужчины могут оставить женщину спокойной? – кивнула на пленников од-на из девушек.
– Бесстыдница, – цыкнула я на нее.
– Глупая, – окинула она меня презрительным взглядом. – Ничего, может, тебе еще по-счастливится пройти спаривание с одним из них!
Я чуть не набросилась на нее с кулаками. Я была вне себя от злости. Тогда мне даже в го-лову не могло прийти, что в ее словах есть доля правды. По желанию хозяина меня, конечно, могли спарить с любым рабом. Это происходит так же просто, как плановое спаривание босков или домашних слинов, но тогда я об этом еще не знала.
Девушки, выглядывавшие рядом со мной из-под покрытия, следили за процессией с любо-пытством.
– Разве такие мужчины могут оставить женщину спокойной? – кивнула на пленников од-на из девушек.
– Бесстыдница, – цыкнула я на нее.
– Глупая, – окинула она меня презрительным взглядом. – Ничего, может, тебе еще по-счастливится пройти спаривание с одним из них!
Я чуть не набросилась на нее с кулаками. Я была вне себя от злости. Тогда мне даже в го-лову не могло прийти, что в ее словах есть доля правды. По желанию хозяина меня, конечно, могли спарить с любым рабом. Это происходит так же просто, как плановое спаривание босков или домашних слинов, но тогда я об этом еще не знала.
На улице появлялись все новые клетки со слинами и пантерами, рядом с которыми нескончаемым потоком шагали охотники и рабы. Какими гордыми казались охотники, окру-женные пленными разбойниками. Какими величественными и неустрашимыми выглядели они в своих наброшенных на плечи шкурах лесных пантер. Они не несли никакого груза; они вели пленников, нагруженных трофеями. Их широкие плечи, открытые строгие лица и повелитель-ный взгляд наполняли трепетом мое сердце. Они были хозяевами! Они подчиняли себе, пре-вращали в рабов даже крепких мужчин. Что же они смогут сделать со слабой женщиной?
Как я их сейчас ненавидела! Ненавидела!
– Как бы тебе понравился такой хозяин, а, Юта? – поинтересовалась Инга.
– Я рабыня, – ответила Юта. – Я бы старалась служить ему хорошо.
– Ты все еще не можешь забыть своего прежнего хозяина, который тебя продал, – понима-юще вздохнула Инга.
Юта опустила глаза.
– Ну, а ты, Эли-нор? – насмешливо обратилась ко мне Инга, эта костлявая девчонка из ка-сты каких-то там книжников.
– Я их всех ненавижу, – вскинула я голову.
– Но прислуживать-то ты все равно будешь ему хорошо, – усмехнулась Инга. – Иначе себя вести он тебе не позволит.
Я промолчала.
Инга снова выглянула в щель между тентом и бортом повозки.
– А я бы хотела принадлежать такому мужчине, – вполголоса произнесла она. – Да, хотела!
– Ну, еще бы! – фыркнула я. – Ты ведь из книжников. Тебе непременно нужно быть у кого-то в услужении.
– Я рабыня, – обернулась она ко мне. – Такая же, как и ты, – добавила она, глядя мне в гла-за. – Рабыня!
Я бросилась на нее, но она ловко схватила меня за волосы и прижала к полу. Я не могла ни дотянуться до ее волос, ни схватить ее за руки. В таком положении я оказалась совершенно бес-помощной. От боли у меня даже слезы выступили из глаз.
– А ну, отвечай, – потребовала Инга, – кто самая последняя, самая ничтожная рабыня в нашем фургоне?
Я обливалась слезами, тщетно пытаясь оторвать ее руки от своих волос.
– Кто самая последняя рабыня в фургоне? – с неожиданной злобой повторила Инга.
Она снова резко дернула меня за волосы, прижимая лицом к жесткому полу. Я не могла даже пошевелиться.
– Отвечай! – требовала Инга.
– Эли-нор, – прошептала я.
– А ну, громче, – не унималась Инга. – Так, чтобы это слышали все в нашем фургоне!
– Эли-нор! – закричала я, рыдая от боли и унижения. – Эли-нор!
Она отпустила мои волосы, и я отодвинулась от нее подальше. У меня не было желания еще с ней драться. Она оказалась сильнее меня. Я лишь подняла глаза и с ненавистью посмотре-ла на нее. На лице у Инги было победное выражение. Она еще не остыла и снова рвалась в бой. Очевидно, она долго ждала этой минуты. Ей нужен был только повод, чтобы выместить на мне все свои обиды. Я поняла, что с этого мгновения я уже не смогу больше издеваться над нею.
– Ну что – подеремся еще? – кипя злобой, предложила Инга.
– Нет, – покачала я головой.
Прежде я считала себя более крепкой, чем Инга. Теперь я убедилась, что это не так. Мне всегда казалось, что я без труда могу ее одолеть, и вдруг она так просто, в одну минуту одержала надо мной полную победу.
Я опустила глаза. Время моего притеснения этой девушки подошло к концу. Я почувство-вала страх перед ней. Вся моя уверенность в собственном превосходстве над Ингой улетучилась в один миг. Теперь она в любой момент могла снова меня побить. Я внезапно ощутила, что утратила свое положение среди девушек нашего фургона, что мой рейтинг упал; теперь Инга занимает более высокое положение, а я отошла в тень. В одно мгновение Инга приобрела ува-жение к себе, а я, ее притеснительница и всеми признанный авторитет, наоборот, его утратила. С этой минуты никто из девушек – и в первую очередь сама Инга – не будет оказывать мне прежнего уважения, если вообще станет со мной считаться.
Это привело меня в ярость.
Как я их сейчас ненавидела! Ненавидела!
– Как бы тебе понравился такой хозяин, а, Юта? – поинтересовалась Инга.
– Я рабыня, – ответила Юта. – Я бы старалась служить ему хорошо.
– Ты все еще не можешь забыть своего прежнего хозяина, который тебя продал, – понима-юще вздохнула Инга.
Юта опустила глаза.
– Ну, а ты, Эли-нор? – насмешливо обратилась ко мне Инга, эта костлявая девчонка из ка-сты каких-то там книжников.
– Я их всех ненавижу, – вскинула я голову.
– Но прислуживать-то ты все равно будешь ему хорошо, – усмехнулась Инга. – Иначе себя вести он тебе не позволит.
Я промолчала.
Инга снова выглянула в щель между тентом и бортом повозки.
– А я бы хотела принадлежать такому мужчине, – вполголоса произнесла она. – Да, хотела!
– Ну, еще бы! – фыркнула я. – Ты ведь из книжников. Тебе непременно нужно быть у кого-то в услужении.
– Я рабыня, – обернулась она ко мне. – Такая же, как и ты, – добавила она, глядя мне в гла-за. – Рабыня!
Я бросилась на нее, но она ловко схватила меня за волосы и прижала к полу. Я не могла ни дотянуться до ее волос, ни схватить ее за руки. В таком положении я оказалась совершенно бес-помощной. От боли у меня даже слезы выступили из глаз.
– А ну, отвечай, – потребовала Инга, – кто самая последняя, самая ничтожная рабыня в нашем фургоне?
Я обливалась слезами, тщетно пытаясь оторвать ее руки от своих волос.
– Кто самая последняя рабыня в фургоне? – с неожиданной злобой повторила Инга.
Она снова резко дернула меня за волосы, прижимая лицом к жесткому полу. Я не могла даже пошевелиться.
– Отвечай! – требовала Инга.
– Эли-нор, – прошептала я.
– А ну, громче, – не унималась Инга. – Так, чтобы это слышали все в нашем фургоне!
– Эли-нор! – закричала я, рыдая от боли и унижения. – Эли-нор!
Она отпустила мои волосы, и я отодвинулась от нее подальше. У меня не было желания еще с ней драться. Она оказалась сильнее меня. Я лишь подняла глаза и с ненавистью посмотре-ла на нее. На лице у Инги было победное выражение. Она еще не остыла и снова рвалась в бой. Очевидно, она долго ждала этой минуты. Ей нужен был только повод, чтобы выместить на мне все свои обиды. Я поняла, что с этого мгновения я уже не смогу больше издеваться над нею.
– Ну что – подеремся еще? – кипя злобой, предложила Инга.
– Нет, – покачала я головой.
Прежде я считала себя более крепкой, чем Инга. Теперь я убедилась, что это не так. Мне всегда казалось, что я без труда могу ее одолеть, и вдруг она так просто, в одну минуту одержала надо мной полную победу.
Я опустила глаза. Время моего притеснения этой девушки подошло к концу. Я почувство-вала страх перед ней. Вся моя уверенность в собственном превосходстве над Ингой улетучилась в один миг. Теперь она в любой момент могла снова меня побить. Я внезапно ощутила, что утратила свое положение среди девушек нашего фургона, что мой рейтинг упал; теперь Инга занимает более высокое положение, а я отошла в тень. В одно мгновение Инга приобрела ува-жение к себе, а я, ее притеснительница и всеми признанный авторитет, наоборот, его утратила. С этой минуты никто из девушек – и в первую очередь сама Инга – не будет оказывать мне прежнего уважения, если вообще станет со мной считаться.
Это привело меня в ярость.
Как мне хотелось быть поскорее проданной в Аре, чтобы избавиться от них! Я уже пред-ставляла себя изнеженной, избалованной рабыней, осыпанной шелками и драгоценностями, любимицей нетребовательного, заботящегося обо мне хозяина, которого я держу у себя под каб-луком. Я хотела роскоши и удовольствий Ара. Я хотела ловить на себе завистливые взгляды остальных, менее ловких и удачливых рабынь.
Проблемы, окружавшие меня в настоящее время, мало меня волновали. В мыслях я уже ве-ла жизнь полную удовольствий, свойственную девушке, находящейся на содержании у богатого поклонника. Единственное различие между мной и содержанкой на Земле, полагала я, в том, что я не имела возможности выбирать себе поклонника по своему желанию. Здесь, на Горе, та-кой поклонник должен будет приобрести меня за деньги. Но это уже такие мелочи!
Какая я была глупая! Я еще не знала, что такое быть горианской рабыней!
Проблемы, окружавшие меня в настоящее время, мало меня волновали. В мыслях я уже ве-ла жизнь полную удовольствий, свойственную девушке, находящейся на содержании у богатого поклонника. Единственное различие между мной и содержанкой на Земле, полагала я, в том, что я не имела возможности выбирать себе поклонника по своему желанию. Здесь, на Горе, та-кой поклонник должен будет приобрести меня за деньги. Но это уже такие мелочи!
Какая я была глупая! Я еще не знала, что такое быть горианской рабыней!
Разбойницы Вьерны, все пятнадцать, сидели в тесной клетке для рабов. Мы бросали в них комья грязи и долго выказывали им всяческое презрение.
С особым удовольствием я осыпала оскорблениями светловолосую разбойницу, которая в свое время тащила меня за собой по ночному лесу. Я отыскала палку и ткнула разбойницу в спину сквозь прутья клетки. Она огрызалась, как раненое животное, и тоже пыталась дотянуться до меня, но решетка не пускала ее. А я бросала в нее комья грязи и смеялась.
– Иди сюда! – позвала меня Лана.
Я подошла к ней и увидела клетку с Вьерной.
Рядом находилось несколько охотников, но мы с Ланой подумали, что они не станут нам мешать. Так оно и оказалось. Охотники тоже мало интересовались тем, что мы делаем. Это при-дало нам смелости.
– Привет, Вьерна! – с вызовом бросила ей я.
На руках у нее больше не было тяжелых оков, но железные прутья клетки надежно удер-живали пленницу. Сама клетка была подвешена на толстом суку дерева. Ее металлическое дни-ще раскачивалось в нескольких дюймах над землей.
Я встретилась с Вьерной взглядом. Она смотрела твердо и холодно.
Я бы, конечно, предпочла смотреть на нее сверху вниз, но Вьерна и так была выше меня ростом, а тут еще ее клетка висела довольно высоко над землей.
– Может быть, ты меня еще помнишь? – поинтересовалась я.
Вьерна смотрела на меня молча.
– Это я на улицах Ко-ро-ба первой предложила рабыням отлупить тебя, – поставила я ее в известность. – Это я подтолкнула их к нападению на твою клетку!
Вьерна молчала.
– Это мне ты обязана тем, что они швыряли в тебя камнями и палками.
Каменное выражение на лице Вьерны не изменилось.
Я все еще держала в руке палку, которой перед этим тыкала в спину светловолосую раз-бойницу. Теперь я просунула эту палку между прутьями клетки Вьерны и перевернула ею стоя-щую на полу жестянку с питьевой водой. Вода разлилась по металлическому полу и стала то-неньким ручейком стекать на землю.
Вьерна не пошевелилась.
Я обошла клетку с другой стороны, чтобы пленница не могла одновременно следить за мной и за Ланой. Вьерна даже не посмотрела в мою сторону.
Я снова просунула палку между прутьев, дотянулась ею до лежащих на полу двух спелых плодов ларма и ловко сбросила их на землю. Я подобрала их, один оставила себе, а второй отда-ла Лане.
Мы тут же очистили фрукты от кожуры и с аппетитом их съели.
Вьерна наблюдала за нами, не двигаясь с места.
Я разозлилась. Без страха приблизившись к клетке вплотную, я ткнула палкой между пру-тьев Вьерне в спину. Она вздрогнула от боли, но не издала ни звука.
Лана швырнула в нее камнем. Вьерна увернулась.
Тогда я принялась раскачивать клетку, резко разворачивая ее то в одну сторону, то в дру-гую. Теперь Вьерне сложнее было увернуться и от моих ударов палкой, и от комков грязи и камней, швыряемых в нее Ланой.
Мы хорошо повеселились. Лана плевала в пленницу и бросала грязь, а мне удалось нане-сти ей несколько ударов палкой.
Охотники спокойно наблюдали за этой сценой, но не прогоняли нас.
Вволю позабавившись, мы перестали раскачивать клетку.
Вьерна стояла закрыв глаза, вцепившись руками в толстые прутья. Когда клетка перестала раскачиваться, разбойница судорожно сглотнула и открыла глаза.
Мы еще несколько минут развлекались тем, что бросали в нее грязь, били палкой и осыпа-ли оскорблениями. Она все принимала молча.
Я не боялась ее. Я утвердилась в мысли, что вообще никогда ее не боялась!
Тут мы услышали голос зовущего нас охранника Тарго. Пришло время нам возвращаться в фургон и дать возможность выйти на прогулку группе девушек из второй повозки. Настала их очередь порадоваться кратковременной свободе.
Я в последний раз ударила Вьерну палкой.
– Скажешь ты мне что-нибудь наконец? – воскликнула я.
Меня раздражало, что она не кричала, не рыдала и не просила тющады.
Охранник позвал нас еще раз.
– Бежим скорее, – сказала Лана, – а то нас накажут!
Я снова ударила Вьерну. Удар пришелся ей в плечо.
– Значит, ты не хочешь мне ничего сказать? – повторила я.
– У тебя уши проколоты, – тихо произнесла она. Я закричала от гнева и злости, швырнула в нее палку и побежала к фургону.
С особым удовольствием я осыпала оскорблениями светловолосую разбойницу, которая в свое время тащила меня за собой по ночному лесу. Я отыскала палку и ткнула разбойницу в спину сквозь прутья клетки. Она огрызалась, как раненое животное, и тоже пыталась дотянуться до меня, но решетка не пускала ее. А я бросала в нее комья грязи и смеялась.
– Иди сюда! – позвала меня Лана.
Я подошла к ней и увидела клетку с Вьерной.
Рядом находилось несколько охотников, но мы с Ланой подумали, что они не станут нам мешать. Так оно и оказалось. Охотники тоже мало интересовались тем, что мы делаем. Это при-дало нам смелости.
– Привет, Вьерна! – с вызовом бросила ей я.
На руках у нее больше не было тяжелых оков, но железные прутья клетки надежно удер-живали пленницу. Сама клетка была подвешена на толстом суку дерева. Ее металлическое дни-ще раскачивалось в нескольких дюймах над землей.
Я встретилась с Вьерной взглядом. Она смотрела твердо и холодно.
Я бы, конечно, предпочла смотреть на нее сверху вниз, но Вьерна и так была выше меня ростом, а тут еще ее клетка висела довольно высоко над землей.
– Может быть, ты меня еще помнишь? – поинтересовалась я.
Вьерна смотрела на меня молча.
– Это я на улицах Ко-ро-ба первой предложила рабыням отлупить тебя, – поставила я ее в известность. – Это я подтолкнула их к нападению на твою клетку!
Вьерна молчала.
– Это мне ты обязана тем, что они швыряли в тебя камнями и палками.
Каменное выражение на лице Вьерны не изменилось.
Я все еще держала в руке палку, которой перед этим тыкала в спину светловолосую раз-бойницу. Теперь я просунула эту палку между прутьями клетки Вьерны и перевернула ею стоя-щую на полу жестянку с питьевой водой. Вода разлилась по металлическому полу и стала то-неньким ручейком стекать на землю.
Вьерна не пошевелилась.
Я обошла клетку с другой стороны, чтобы пленница не могла одновременно следить за мной и за Ланой. Вьерна даже не посмотрела в мою сторону.
Я снова просунула палку между прутьев, дотянулась ею до лежащих на полу двух спелых плодов ларма и ловко сбросила их на землю. Я подобрала их, один оставила себе, а второй отда-ла Лане.
Мы тут же очистили фрукты от кожуры и с аппетитом их съели.
Вьерна наблюдала за нами, не двигаясь с места.
Я разозлилась. Без страха приблизившись к клетке вплотную, я ткнула палкой между пру-тьев Вьерне в спину. Она вздрогнула от боли, но не издала ни звука.
Лана швырнула в нее камнем. Вьерна увернулась.
Тогда я принялась раскачивать клетку, резко разворачивая ее то в одну сторону, то в дру-гую. Теперь Вьерне сложнее было увернуться и от моих ударов палкой, и от комков грязи и камней, швыряемых в нее Ланой.
Мы хорошо повеселились. Лана плевала в пленницу и бросала грязь, а мне удалось нане-сти ей несколько ударов палкой.
Охотники спокойно наблюдали за этой сценой, но не прогоняли нас.
Вволю позабавившись, мы перестали раскачивать клетку.
Вьерна стояла закрыв глаза, вцепившись руками в толстые прутья. Когда клетка перестала раскачиваться, разбойница судорожно сглотнула и открыла глаза.
Мы еще несколько минут развлекались тем, что бросали в нее грязь, били палкой и осыпа-ли оскорблениями. Она все принимала молча.
Я не боялась ее. Я утвердилась в мысли, что вообще никогда ее не боялась!
Тут мы услышали голос зовущего нас охранника Тарго. Пришло время нам возвращаться в фургон и дать возможность выйти на прогулку группе девушек из второй повозки. Настала их очередь порадоваться кратковременной свободе.
Я в последний раз ударила Вьерну палкой.
– Скажешь ты мне что-нибудь наконец? – воскликнула я.
Меня раздражало, что она не кричала, не рыдала и не просила тющады.
Охранник позвал нас еще раз.
– Бежим скорее, – сказала Лана, – а то нас накажут!
Я снова ударила Вьерну. Удар пришелся ей в плечо.
– Значит, ты не хочешь мне ничего сказать? – повторила я.
– У тебя уши проколоты, – тихо произнесла она. Я закричала от гнева и злости, швырнула в нее палку и побежала к фургону.
Я бросила в корзину еще несколько ягод.
– Юта, – обратилась я к напарнице. Юта обернулась и посмотрела на меня.
– Поговори с Ингой, – попросила я. – Пусть она не будет со мной такой жестокой. Я вовсе не хочу, обращаясь к рабыням, называть их “госпожами”.
– Почему ты сама с ней не поговоришь? – предложила Юта.
– Она меня не любит, – ответила я. – Она меня побьет. Юта пожала плечами.
– Она хорошо к тебе относится, – настаивала я. – Пожалуйста, поговори с ней обо мне. Пусть не заставляет меня называть остальных девушек “госпожами”. Они ведь всего лишь ра-быни!
– Мы все здесь рабыни.
– Пожалуйста, попроси ее!
– Хорошо, я с ней поговорю.
Юта отвернулась и снова принялась рвать ягоды с куста. Приближался вечер.
Мы были в пасанге от наших фургонов. С верхушки пологого холма, на котором мы нахо-дились, были видны их обтянутые материей крыши. Скоро можно будет возвращаться, нас накормят ужином.
Я оглянулась, чтобы посмотреть, не наблюдает ли за мной охранник. Он смотрел в другую сторону.
Моя корзина была наполнена лишь наполовину.
Юта оставила свою корзину у себя за спиной и собирала ягоды в ярде от нее. Меня она не видела. Юта вообще была такая глупая! Я осторожно запустила руку в ее кузовок и, зачерпнув пригоршню собранных ею ягод, пересыпала их в свою корзину.
Никто этого не заметил.
Я пересыпала себе еще пригоршню, а две ягодки ловко бросила в рот.
– Юта, – обратилась я к напарнице. Юта обернулась и посмотрела на меня.
– Поговори с Ингой, – попросила я. – Пусть она не будет со мной такой жестокой. Я вовсе не хочу, обращаясь к рабыням, называть их “госпожами”.
– Почему ты сама с ней не поговоришь? – предложила Юта.
– Она меня не любит, – ответила я. – Она меня побьет. Юта пожала плечами.
– Она хорошо к тебе относится, – настаивала я. – Пожалуйста, поговори с ней обо мне. Пусть не заставляет меня называть остальных девушек “госпожами”. Они ведь всего лишь ра-быни!
– Мы все здесь рабыни.
– Пожалуйста, попроси ее!
– Хорошо, я с ней поговорю.
Юта отвернулась и снова принялась рвать ягоды с куста. Приближался вечер.
Мы были в пасанге от наших фургонов. С верхушки пологого холма, на котором мы нахо-дились, были видны их обтянутые материей крыши. Скоро можно будет возвращаться, нас накормят ужином.
Я оглянулась, чтобы посмотреть, не наблюдает ли за мной охранник. Он смотрел в другую сторону.
Моя корзина была наполнена лишь наполовину.
Юта оставила свою корзину у себя за спиной и собирала ягоды в ярде от нее. Меня она не видела. Юта вообще была такая глупая! Я осторожно запустила руку в ее кузовок и, зачерпнув пригоршню собранных ею ягод, пересыпала их в свою корзину.
Никто этого не заметил.
Я пересыпала себе еще пригоршню, а две ягодки ловко бросила в рот.
Пока я вытаскивала ветки из вязкого песка и бросала их в кусты, Юта дожидалась меня, сидя на берегу.
После этого я помогла ей перенести добычу к нашему лагерю.
– Сдери шкуру с животных и почисти рыбу, – распорядилась Юта.
Мне не понравилось, что она отдает мне приказы.
– Не хочу, – ответила я.
– Тогда разведи огонь, – согласилась она.
– Ты же знаешь, что я не умею, – вскинула я голову, чувствуя, как во мне начинает заки-пать озлобление.
– Ну, значит, мы вообще не будем разжигать костер, – пожала плечами Юта.
– Будем, – возразила я. – Мы должны его разжечь. Я не могу есть мясо сырым!
– Это очень опасно, Эли-нор.
– Разожги костер, Юта, пожалуйста! – взмолилась я.
– Тогда сними шкуру с животных, – сказала Юта.
– Ладно, – скрепя сердце согласилась я.
Я ненавидела эту работу. Она была такой грязной, мерзкой, не достойной меня. Юта по-стоянно заставляла меня этим заниматься! Да и кто она такая, чтобы отдавать мне распоряже-ния? Мне совершенно не нравилась моя спутница. Она такая глупая! Строит из себя командира и при этом допускает ошибки, разговаривая на своем родном языке!
Осколком камня я с неохотой принялась разделывать тушки животных.
Сейчас мне казалось, что я больше не нуждалась в компании Юты. Она, вероятно, уже научила меня практически всему, что умела сама. Теперь я могла обойтись без нее. Но она вела себя так, словно в чем-то превосходила меня. Да я, женщина с Земли, всегда буду лучше любой горианки! А эта девчонка все делает так, словно она для меня лидер! Разве я ей позволяла, что-бы она, брала надо мной лидерство? Конечно, нет!
– О чем ты думаешь, Эли-нор? – спросила Юта.
– Меня зовут Элеонора, – с вызовом заметила я.
– Эли-о-нора, – старательно произнесла она.
– Ни о чем я не думаю, – отмахнулась я.
– Вот как? – пожала она плечами.
Я продолжала работать, и через некоторое время она тоже взяла острый обломок камня и стала мне помогать.
Я воздержалась от проявления благодарности. Она вполне могла все сделать сама. Я и так потратила весь день, чтобы поймать рыбу. А она только прогулялась по рощице, проверяя силки и охотясь на птиц.
– Юта стала вполголоса напевать.
– Чего это ты распелась? – недовольным тоном спросила я.
– Я чувствую себя счастливой, – ответила она.
– С чего же это ты такая счастливая? – язвительно, поинтересовалась я.
Она посмотрела на меня с недоумением.
– Я вырвалась на свободу, – пожала она плечами.
После того как мы содрали шкуру с животных, ощипали птиц и очистили рыбу – что я предоставила сделать Юте, поскольку не хотела даже притрагиваться к этому липкому, против-ному созданию, – Юта принялась разводить костер.
– Давай быстрее, – поторапливала я ее: мне очень хотелось есть.
Юта трудилась не меньше четверти часа, старательно пытаясь зажечь пучок сухой травы. Пот катился с нее градом, взгляд был прикован к почерневшей дощечке.
– Быстрее! – сгорала я от нетерпения. – Быстрее! Наконец первый язычок пламени робко лизнул сухую траву и побежал к горке тоненьких щепочек. Через несколько минут мы уже си-дели возле пылающего костра.
Пищи у нас сегодня было больше, чем обычно, и мы даже устроили над костром вертел из воткнутых в землю ветвей.
Когда дичь была готова, мы сняли ее с вертела и положили на листья. Я умирала от голода. Начинало темнеть, и из рощи потянуло прохладой. Приятно будет поужинать, сидя у жарко пы-лающего костра.
После этого я помогла ей перенести добычу к нашему лагерю.
– Сдери шкуру с животных и почисти рыбу, – распорядилась Юта.
Мне не понравилось, что она отдает мне приказы.
– Не хочу, – ответила я.
– Тогда разведи огонь, – согласилась она.
– Ты же знаешь, что я не умею, – вскинула я голову, чувствуя, как во мне начинает заки-пать озлобление.
– Ну, значит, мы вообще не будем разжигать костер, – пожала плечами Юта.
– Будем, – возразила я. – Мы должны его разжечь. Я не могу есть мясо сырым!
– Это очень опасно, Эли-нор.
– Разожги костер, Юта, пожалуйста! – взмолилась я.
– Тогда сними шкуру с животных, – сказала Юта.
– Ладно, – скрепя сердце согласилась я.
Я ненавидела эту работу. Она была такой грязной, мерзкой, не достойной меня. Юта по-стоянно заставляла меня этим заниматься! Да и кто она такая, чтобы отдавать мне распоряже-ния? Мне совершенно не нравилась моя спутница. Она такая глупая! Строит из себя командира и при этом допускает ошибки, разговаривая на своем родном языке!
Осколком камня я с неохотой принялась разделывать тушки животных.
Сейчас мне казалось, что я больше не нуждалась в компании Юты. Она, вероятно, уже научила меня практически всему, что умела сама. Теперь я могла обойтись без нее. Но она вела себя так, словно в чем-то превосходила меня. Да я, женщина с Земли, всегда буду лучше любой горианки! А эта девчонка все делает так, словно она для меня лидер! Разве я ей позволяла, что-бы она, брала надо мной лидерство? Конечно, нет!
– О чем ты думаешь, Эли-нор? – спросила Юта.
– Меня зовут Элеонора, – с вызовом заметила я.
– Эли-о-нора, – старательно произнесла она.
– Ни о чем я не думаю, – отмахнулась я.
– Вот как? – пожала она плечами.
Я продолжала работать, и через некоторое время она тоже взяла острый обломок камня и стала мне помогать.
Я воздержалась от проявления благодарности. Она вполне могла все сделать сама. Я и так потратила весь день, чтобы поймать рыбу. А она только прогулялась по рощице, проверяя силки и охотясь на птиц.
– Юта стала вполголоса напевать.
– Чего это ты распелась? – недовольным тоном спросила я.
– Я чувствую себя счастливой, – ответила она.
– С чего же это ты такая счастливая? – язвительно, поинтересовалась я.
Она посмотрела на меня с недоумением.
– Я вырвалась на свободу, – пожала она плечами.
После того как мы содрали шкуру с животных, ощипали птиц и очистили рыбу – что я предоставила сделать Юте, поскольку не хотела даже притрагиваться к этому липкому, против-ному созданию, – Юта принялась разводить костер.
– Давай быстрее, – поторапливала я ее: мне очень хотелось есть.
Юта трудилась не меньше четверти часа, старательно пытаясь зажечь пучок сухой травы. Пот катился с нее градом, взгляд был прикован к почерневшей дощечке.
– Быстрее! – сгорала я от нетерпения. – Быстрее! Наконец первый язычок пламени робко лизнул сухую траву и побежал к горке тоненьких щепочек. Через несколько минут мы уже си-дели возле пылающего костра.
Пищи у нас сегодня было больше, чем обычно, и мы даже устроили над костром вертел из воткнутых в землю ветвей.
Когда дичь была готова, мы сняли ее с вертела и положили на листья. Я умирала от голода. Начинало темнеть, и из рощи потянуло прохладой. Приятно будет поужинать, сидя у жарко пы-лающего костра.
Мы больше не ощущали никаких признаков преследования. По ночам, насколько хватало глаз, мы не видели ни одного горящего факела. Нам снова посчастливилось убежать.
Перекинув через плечо смотанный узкий ремень, я пошла вдоль тропы.
Над головой у меня прыгали с ветки на ветку пичужки в ярком оперении. В кустах я заме-тила мгновенно ощетинившегося лесного урта, а чуть поодаль, на небольшой лужайке, даже увидела пару мирно и безбоязненно пасущихся грациозных табуков. Дважды мне на пути попа-дались крохотные ручейки.
И вдруг меня словно громом поразило.
Я услышала мужской голос!
Я мгновенно присела на корточки и, чувствуя, как у меня засосало под ложечкой, бесшум-но скользнула под ветви густого кустарника.
Голос раздавался совсем рядом, в стороне от едва различимой тропинки. С тревожно бью-щимся сердцем я осторожно раздвинула ветви кустарника и выглянула в образовавшийся про-свет. Сердце у меня едва не остановилось.
Передо мной открылась небольшая поляна. Посередине поляны сидели два тарна в закры-вающих им глаза глубоких колпаках. Рядом с птицами стояли и беседовали двое мужчин, вои-нов в легких кожаных доспехах, и с оружием. Это были – сразу заметно – сильные и жестокие люди. Я сразу узнала их. Мне уже доводилось их видеть возле невольничьих бараков на север-ной окраине Лауриса, где Тарго арендовал себе помещение для рабынь.
Это были люди Хаакона со Скинджера.
– Она где-то здесь, – произнес один из них.
– Будь у нас охотничий слин, – сказал второй, – мы без труда смогли бы взять ее след, и к утру она уже была бы у нас в руках.
– Надеюсь, она рабыня красного шелка! – хохотнул первый.
– Даже если нет, когда мы доставим ее Хаакону, она уже будет женщиной самого что ни на есть красного шелка, – осклабился второй.
– Хаакону это может не понравиться.
– Зато это понравится нам! Знает там Хаакон, кто из них белого шелка, а кто – красного!
– Смотря какое у него будет настроение, – продолжал хмуриться первый. – Не поплатиться бы нам головой.
– Неужели он действительно считает, что сбежавшую от него невольницу мы вернем ему девушкой белого шелка? Да никогда! – захохотал второй мужчина. – Поймать ее будет неслож-но. Но уж она заплатит нам за все наши труды и старания!
– А если мы вообще ее не поймаем?
– Поймаем. Девчонка она проворная, но от нас ей не уйти!
Прижавшись к земле, спрятавшись среди ветвей кустарника, я была ни жива ни мертва от страха.
– Она кажется не такой уж глупой, – все еще сомневался более осторожный первый воин.
– Однако мы заметили ночью разожженный ею костер.
– Верно. Какой бы умной она ни казалась, как бы далеко нас ни завела, у нее тем не менее хватило глупости разжечь огонь!
– Каждая женщина достаточно глупа, чтобы позволить себе разжечь костер. Когда она вы-кинет подобную штуку еще раз, мы ее и поймаем!
– Какой у нас план?
– Мы знаем, что она умеет разводить костер. Скорее всего, она готовила на нем пищу -жарила какую-нибудь птицу или урта.
– Конечно. Помнишь, в лесу пару дней назад мы нашли обглоданные кости лесного урта!
– Верно. Это было неподалеку от ведущей к водопою звериной тропы.
– Охотиться даже на уртов не так-то просто! Значит, у нее есть определенные навыки.
– Это – чепуха. Главное в этом деле уметь находить звериные тропы. А уж поставить на них самые простые силки – чепуха! На этом-то мы ее и схватим.
– Правильно! Она будет держаться звериных троп, и рано или поздно здесь мы ее и пойма-ем! – воодушевился первый охотник за рабынями.
– В этих рощах звериных троп не так уж много. Не сегодня-завтра она непременно ока-жется у нас в руках! Пешком ей далеко не уйти. А мы на тарнах…
Не поднимая шума, я очень осторожно отползла от поляны и, удалившись на приличное расстояние, опрометью бросилась прочь от опасного места.
Я как можно скорее должна была отыскать Юту и предупредить ее об опасности.
И тут мне в голову пришла мысль столь неожиданная, что я даже остановилась и снова спряталась в кусты, чтобы хорошенько подумать.
Эти люди все время говорили “она” – то есть они охотились за одной, а не за двумя де-вушками.
Значит, если я… Нет-нет! Я даже встряхнула головой, отгоняя подобные мысли.
Но эти мужчины очень меня напугали. Они были грубыми, безжалостными разбойниками. Элеоноре Бринтон, этой изнеженной девушке с Земли, ни за что нельзя попадать в руки к этим зверям. Я слышала, что они собираются сделать со своей будущей пленницей, даже если это де-вушка белого шелка.
А Юта почти с детства рабыня. И раньше ее…
“Нет! – сказала я себе. – Нет! Я должна гнать от себя подобные мысли!”
Я поднялась на ноги и уже медленнее, нерешительнее побрела к нашей с Ютой стоянке. Эти мужчины знают только об одной из нас. Они считают, что в лесу скрывается только одна девушка.
Нет, я не должна допускать даже мысли об этом!
Нам с Ютой нужно бежать отсюда! Бежать вдвоем! Пусть даже мне опять придется выслу-шивать ее указания. Пусть даже она опять станет вести себя так, словно она во всем превосходит меня!
Губы у меня сами собой растянулись в злобной усмешке. Эта Юта считает себя моим начальником. Она осмеливается отдавать мне приказания. Она помыкает мной. Мной, Элеоно-рой Бринтон! Она, тупая германская девчонка, дикарка, не знающая, что такое телевидение и автомобиль, осмелилась выказать превосходство по отношению к девушке с Земли! Тем более такой девушке, как я!
Ее следует проучить. Она еще плохо меня знает.
“Нет! – тут же вспыхнула в сознании другая мысль. – Я должна предупредить Юту! Я обя-зана ее предостеречь!”
Я приближалась к месту нашей стоянки.
Мне вспомнилось, как один из мужчин сказал: “Не сегодня-завтра мы обязательно ее пой-маем!” Они идут по нашему следу много дней и не оставят преследование, пока мы не окажемся у них в руках. Нам от них не уйти.
Я усмехнулась.
Или, по крайней мере, – не уйти одной из нас!
Юта глупа, она – горианка, для нее это не имеет большого значения. Она грубая, недале-кая, простая девчонка. Она даже допускает ошибки, говоря на своем родном языке. Она не обла-дает ни моим умом, ни сообразительностью, ни тонкостью чувств, ни деликатностью обхожде-ния. Она, вспомнилось мне, принадлежит к низшей касте. Она во всем проигрывает по сравне-нию со мной.
Кроме того, она позволила себе обращаться со мной так, словно в чем-то превосходила ме-ня. Она имела наглость указывать мне! Давать распоряжения!
Я почувствовала, как во мне просыпается глухая ненависть к этой девчонке.
Хорошенькая маленькая Юта, которую мужчины находили столь желанной и привлека-тельной. Я ненавидела ее! Я гораздо красивее, чем она!
Юта и прежде была рабыней, побудет и снова! Ничего с ней не сделается!
Мне вспомнилось, как она продела кожаный шнурок во вдетое мне в нос колечко и всю ночь подвергала меня унижениям. Я ненавидела ее! Ненавидела!
Мы еще посмотрим, кто из нас умнее и сообразительнее!
Перекинув через плечо смотанный узкий ремень, я пошла вдоль тропы.
Над головой у меня прыгали с ветки на ветку пичужки в ярком оперении. В кустах я заме-тила мгновенно ощетинившегося лесного урта, а чуть поодаль, на небольшой лужайке, даже увидела пару мирно и безбоязненно пасущихся грациозных табуков. Дважды мне на пути попа-дались крохотные ручейки.
И вдруг меня словно громом поразило.
Я услышала мужской голос!
Я мгновенно присела на корточки и, чувствуя, как у меня засосало под ложечкой, бесшум-но скользнула под ветви густого кустарника.
Голос раздавался совсем рядом, в стороне от едва различимой тропинки. С тревожно бью-щимся сердцем я осторожно раздвинула ветви кустарника и выглянула в образовавшийся про-свет. Сердце у меня едва не остановилось.
Передо мной открылась небольшая поляна. Посередине поляны сидели два тарна в закры-вающих им глаза глубоких колпаках. Рядом с птицами стояли и беседовали двое мужчин, вои-нов в легких кожаных доспехах, и с оружием. Это были – сразу заметно – сильные и жестокие люди. Я сразу узнала их. Мне уже доводилось их видеть возле невольничьих бараков на север-ной окраине Лауриса, где Тарго арендовал себе помещение для рабынь.
Это были люди Хаакона со Скинджера.
– Она где-то здесь, – произнес один из них.
– Будь у нас охотничий слин, – сказал второй, – мы без труда смогли бы взять ее след, и к утру она уже была бы у нас в руках.
– Надеюсь, она рабыня красного шелка! – хохотнул первый.
– Даже если нет, когда мы доставим ее Хаакону, она уже будет женщиной самого что ни на есть красного шелка, – осклабился второй.
– Хаакону это может не понравиться.
– Зато это понравится нам! Знает там Хаакон, кто из них белого шелка, а кто – красного!
– Смотря какое у него будет настроение, – продолжал хмуриться первый. – Не поплатиться бы нам головой.
– Неужели он действительно считает, что сбежавшую от него невольницу мы вернем ему девушкой белого шелка? Да никогда! – захохотал второй мужчина. – Поймать ее будет неслож-но. Но уж она заплатит нам за все наши труды и старания!
– А если мы вообще ее не поймаем?
– Поймаем. Девчонка она проворная, но от нас ей не уйти!
Прижавшись к земле, спрятавшись среди ветвей кустарника, я была ни жива ни мертва от страха.
– Она кажется не такой уж глупой, – все еще сомневался более осторожный первый воин.
– Однако мы заметили ночью разожженный ею костер.
– Верно. Какой бы умной она ни казалась, как бы далеко нас ни завела, у нее тем не менее хватило глупости разжечь огонь!
– Каждая женщина достаточно глупа, чтобы позволить себе разжечь костер. Когда она вы-кинет подобную штуку еще раз, мы ее и поймаем!
– Какой у нас план?
– Мы знаем, что она умеет разводить костер. Скорее всего, она готовила на нем пищу -жарила какую-нибудь птицу или урта.
– Конечно. Помнишь, в лесу пару дней назад мы нашли обглоданные кости лесного урта!
– Верно. Это было неподалеку от ведущей к водопою звериной тропы.
– Охотиться даже на уртов не так-то просто! Значит, у нее есть определенные навыки.
– Это – чепуха. Главное в этом деле уметь находить звериные тропы. А уж поставить на них самые простые силки – чепуха! На этом-то мы ее и схватим.
– Правильно! Она будет держаться звериных троп, и рано или поздно здесь мы ее и пойма-ем! – воодушевился первый охотник за рабынями.
– В этих рощах звериных троп не так уж много. Не сегодня-завтра она непременно ока-жется у нас в руках! Пешком ей далеко не уйти. А мы на тарнах…
Не поднимая шума, я очень осторожно отползла от поляны и, удалившись на приличное расстояние, опрометью бросилась прочь от опасного места.
Я как можно скорее должна была отыскать Юту и предупредить ее об опасности.
И тут мне в голову пришла мысль столь неожиданная, что я даже остановилась и снова спряталась в кусты, чтобы хорошенько подумать.
Эти люди все время говорили “она” – то есть они охотились за одной, а не за двумя де-вушками.
Значит, если я… Нет-нет! Я даже встряхнула головой, отгоняя подобные мысли.
Но эти мужчины очень меня напугали. Они были грубыми, безжалостными разбойниками. Элеоноре Бринтон, этой изнеженной девушке с Земли, ни за что нельзя попадать в руки к этим зверям. Я слышала, что они собираются сделать со своей будущей пленницей, даже если это де-вушка белого шелка.
А Юта почти с детства рабыня. И раньше ее…
“Нет! – сказала я себе. – Нет! Я должна гнать от себя подобные мысли!”
Я поднялась на ноги и уже медленнее, нерешительнее побрела к нашей с Ютой стоянке. Эти мужчины знают только об одной из нас. Они считают, что в лесу скрывается только одна девушка.
Нет, я не должна допускать даже мысли об этом!
Нам с Ютой нужно бежать отсюда! Бежать вдвоем! Пусть даже мне опять придется выслу-шивать ее указания. Пусть даже она опять станет вести себя так, словно она во всем превосходит меня!
Губы у меня сами собой растянулись в злобной усмешке. Эта Юта считает себя моим начальником. Она осмеливается отдавать мне приказания. Она помыкает мной. Мной, Элеоно-рой Бринтон! Она, тупая германская девчонка, дикарка, не знающая, что такое телевидение и автомобиль, осмелилась выказать превосходство по отношению к девушке с Земли! Тем более такой девушке, как я!
Ее следует проучить. Она еще плохо меня знает.
“Нет! – тут же вспыхнула в сознании другая мысль. – Я должна предупредить Юту! Я обя-зана ее предостеречь!”
Я приближалась к месту нашей стоянки.
Мне вспомнилось, как один из мужчин сказал: “Не сегодня-завтра мы обязательно ее пой-маем!” Они идут по нашему следу много дней и не оставят преследование, пока мы не окажемся у них в руках. Нам от них не уйти.
Я усмехнулась.
Или, по крайней мере, – не уйти одной из нас!
Юта глупа, она – горианка, для нее это не имеет большого значения. Она грубая, недале-кая, простая девчонка. Она даже допускает ошибки, говоря на своем родном языке. Она не обла-дает ни моим умом, ни сообразительностью, ни тонкостью чувств, ни деликатностью обхожде-ния. Она, вспомнилось мне, принадлежит к низшей касте. Она во всем проигрывает по сравне-нию со мной.
Кроме того, она позволила себе обращаться со мной так, словно в чем-то превосходила ме-ня. Она имела наглость указывать мне! Давать распоряжения!
Я почувствовала, как во мне просыпается глухая ненависть к этой девчонке.
Хорошенькая маленькая Юта, которую мужчины находили столь желанной и привлека-тельной. Я ненавидела ее! Я гораздо красивее, чем она!
Юта и прежде была рабыней, побудет и снова! Ничего с ней не сделается!
Мне вспомнилось, как она продела кожаный шнурок во вдетое мне в нос колечко и всю ночь подвергала меня унижениям. Я ненавидела ее! Ненавидела!
Мы еще посмотрим, кто из нас умнее и сообразительнее!
Я спрятала силки из кожаного ремня на небольшом деревце и приметила место. Вскоре подошла к месту нашей стоянки.
– Привет, Юта! – произнесла я с улыбкой.
– Тал, Эли-нор, – откликнулась она, отрываясь от работы.
Она ломала сухие ветки и отщепляла древесную кору для разведения огня. Дождей не бы-ло давно, стояла теплая, даже жаркая погода, и недостатка в топливе для костра не ощущалось.
– Ох, Юта, я так устала, – как ни в чем не бывало сказала я. – Я установила силки на зве-риной тропе довольно далеко отсюда. Мне показалось, что там больше дичи. И верно: когда я шла назад, в силки что-то попалось.
– Отлично, – кивнула Юта. – Что мы поймали на этот раз?
– Не знаю. Такого животного я еще не видела.
– А почему ты его не принесла?
– Я побоялась к нему прикоснуться.
– Ох, Эли-нор, – рассмеялась Юта, – ты такая трусиха!
– Юта, пожалуйста, сходи за ним сама. Оно такое страшное! Я побоялась взять его в руки.
– Ладно, я его принесу, – согласилась она, возвращаясь к работе.
Я бросила через плечо испуганный взгляд на тропу.
– Разве ты не пойдешь прямо сейчас? – спросила я с наигранным удивлением.
– К чему такая спешка? – пожала плечами Юта.
– Кто-нибудь может заметить поставленные нами силки. Зачем нам привлекать к себе внимание? Юта подняла глаза.
– Ты права, – согласилась она. – Нужно забрать животное как можно скорее. – Она бросила на землю охапку хвороста и сказала: – Пойдем, покажешь, где ты поставила силки.
– Нет! – воскликнула я.
Юта посмотрела на меня с удивлением.
– Ты не пройдешь мимо них, – принялась я ее убеждать. – Они стоят возле самой тропы, той, что мы с тобой приметили, с левой стороны. Ты их не пропустишь! А я так устала…
– Ладно, – сказала Юта и пошла по направлению к той поляне, где я увидела разбойников Хаакона.
Сердце у меня готово было выскочить из груди.
Стараясь идти бесшумно, я на некотором расстоянии последовала за ней. Я нашла и на всякий случай взяла с собой большой увесистый камень.
Отойдя подальше от места нашей стоянки, я присела под куст и стала ждать, что будет.
Внезапно в лесу, еще далеко отсюда, я услышала мужские крики. Сердце у меня тревожно забилось. Они поймали ее!
Вдруг уже гораздо ближе послышались шаги бегущего человека и треск ломающихся вет-вей. В двух шагах от меня из кустов выскочила Юта. На лице у нее застыл ужас.
– Скорее, Эли-нор! – увидев меня, закричала она. – Бежим! Там охотники за рабами!
– Я знаю, – спокойно сказала я.
Она остановилась как вкопанная, не понимая, почему я не двигаюсь с места.
Не давая ей опомниться, я ударила ее камнем по голове.
Преследователи должны найти ее, а не меня!
Юта застонала и опустилась на землю. Слева над глазом у нее выступила кровь.
Я положила камень рядом с ее лицом. Преследователи подумают, что она споткнулась и ударилась головой о камень. Лишь бы они не догадались, что в лесу прячется еще одна рабыня! Я снова спряталась в кусты и стала ждать.
Юта попыталась подняться на ноги, но тут же со стоном снова упала. Она была без созна-ния.
Показавшиеся из-за деревьев мужчины подхватили ее на руки и понесли. Они на ходу со-рвали с нее невольничью рубаху и, не замедляя шаг, связали ей руки.
Я была довольна. Они поймали Юту вместо меня.
Я только опасалась, что, придя в сознание, она расскажет мужчинам, что я где-то поблизо-сти. Однако какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что она этого не сделает. Юта честна и наивна. Я знала, что она меня не выдаст.
Я не могла нарадоваться тому, как ловко я провела вокруг пальца своих преследователей.
– Привет, Юта! – произнесла я с улыбкой.
– Тал, Эли-нор, – откликнулась она, отрываясь от работы.
Она ломала сухие ветки и отщепляла древесную кору для разведения огня. Дождей не бы-ло давно, стояла теплая, даже жаркая погода, и недостатка в топливе для костра не ощущалось.
– Ох, Юта, я так устала, – как ни в чем не бывало сказала я. – Я установила силки на зве-риной тропе довольно далеко отсюда. Мне показалось, что там больше дичи. И верно: когда я шла назад, в силки что-то попалось.
– Отлично, – кивнула Юта. – Что мы поймали на этот раз?
– Не знаю. Такого животного я еще не видела.
– А почему ты его не принесла?
– Я побоялась к нему прикоснуться.
– Ох, Эли-нор, – рассмеялась Юта, – ты такая трусиха!
– Юта, пожалуйста, сходи за ним сама. Оно такое страшное! Я побоялась взять его в руки.
– Ладно, я его принесу, – согласилась она, возвращаясь к работе.
Я бросила через плечо испуганный взгляд на тропу.
– Разве ты не пойдешь прямо сейчас? – спросила я с наигранным удивлением.
– К чему такая спешка? – пожала плечами Юта.
– Кто-нибудь может заметить поставленные нами силки. Зачем нам привлекать к себе внимание? Юта подняла глаза.
– Ты права, – согласилась она. – Нужно забрать животное как можно скорее. – Она бросила на землю охапку хвороста и сказала: – Пойдем, покажешь, где ты поставила силки.
– Нет! – воскликнула я.
Юта посмотрела на меня с удивлением.
– Ты не пройдешь мимо них, – принялась я ее убеждать. – Они стоят возле самой тропы, той, что мы с тобой приметили, с левой стороны. Ты их не пропустишь! А я так устала…
– Ладно, – сказала Юта и пошла по направлению к той поляне, где я увидела разбойников Хаакона.
Сердце у меня готово было выскочить из груди.
Стараясь идти бесшумно, я на некотором расстоянии последовала за ней. Я нашла и на всякий случай взяла с собой большой увесистый камень.
Отойдя подальше от места нашей стоянки, я присела под куст и стала ждать, что будет.
Внезапно в лесу, еще далеко отсюда, я услышала мужские крики. Сердце у меня тревожно забилось. Они поймали ее!
Вдруг уже гораздо ближе послышались шаги бегущего человека и треск ломающихся вет-вей. В двух шагах от меня из кустов выскочила Юта. На лице у нее застыл ужас.
– Скорее, Эли-нор! – увидев меня, закричала она. – Бежим! Там охотники за рабами!
– Я знаю, – спокойно сказала я.
Она остановилась как вкопанная, не понимая, почему я не двигаюсь с места.
Не давая ей опомниться, я ударила ее камнем по голове.
Преследователи должны найти ее, а не меня!
Юта застонала и опустилась на землю. Слева над глазом у нее выступила кровь.
Я положила камень рядом с ее лицом. Преследователи подумают, что она споткнулась и ударилась головой о камень. Лишь бы они не догадались, что в лесу прячется еще одна рабыня! Я снова спряталась в кусты и стала ждать.
Юта попыталась подняться на ноги, но тут же со стоном снова упала. Она была без созна-ния.
Показавшиеся из-за деревьев мужчины подхватили ее на руки и понесли. Они на ходу со-рвали с нее невольничью рубаху и, не замедляя шаг, связали ей руки.
Я была довольна. Они поймали Юту вместо меня.
Я только опасалась, что, придя в сознание, она расскажет мужчинам, что я где-то поблизо-сти. Однако какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что она этого не сделает. Юта честна и наивна. Я знала, что она меня не выдаст.
Я не могла нарадоваться тому, как ловко я провела вокруг пальца своих преследователей.
С тех пор как Юта оказалась в руках преследователей, я не жарила себе мяса. Во-первых, я ни разу не смогла самостоятельно развести огонь, а во-вторых – и это самое главное – я теперь знала, насколько это опасно.
Я обходилась фруктами, лесными орехами и съедобными кореньями. Иногда моя вынуж-денная скудная диета дополнялась мясом какой-нибудь мелкой дичи – птицы или лесного ур-та, – попавшейся в расставленные мной силки. Но в последние две ночи мне сказочно повезло: я дважды наткнулась на небольшие селения и ухитрилась стащить пару кусков вяленого мяса. Я решила, что питаться подобным образом для меня самое подходящее дело.
Я никогда не смогу себя пересилить и даже ко рту не поднесу тех мерзких водяных жуков, которых ела Юта, и отвратительных зеленых насекомых, которых она выковыривала из-под ко-ры поваленных деревьев. Как бы они ни были богаты белками и протеинами, я лучше ноги про-тяну от голода, чем заставлю себя проглотить хоть одну такую гадость!
Куда лучше утащить кусок мяса во встречающихся у меня на пути селениях, у бестолковых крестьян! Я даже не стала особенно удаляться от селения, решив этой ночью снова полакомиться вяленым мяском и прихватить еще кусочек на завтрашний день.
Я лежала, закинув руки под голову, и сквозь густые ветви кустарника лениво наблюдала за плывущими по небу облаками. День выдался теплым и солнечным. Настроение у меня было приподнятое. Я с удовольствием ощущала приятную сытость в желудке.
Внезапно где-то вдалеке я различила неясный шум. Мне показалось, что это кричат люди. Их голоса сливались с каким-то грохотом, издаваемым металлическими предметами. Вероятно, они колотили палками в какие-нибудь тазы или кастрюли.
Вначале я не придала большого значения причудам местных жителей, однако через не-сколько минут стало ясно, что странные звуки быстро приближаются.
Я почувствовала смутное беспокойство.
Вскочив на ноги, я выглянула, раздвинув ветви кустарника.
С опушки леса, ближайшей к селению, доносился ужасный грохот, приближающийся ко мне.
Не связывая появление шума со своим присутствием в лесу, я перебросила через плечо кожаный ремень, с помощью которого устраивала силки, и не спеша направилась в противопо-ложную сторону, собирая по дороге ягоды и съедобные плоды.
Шум у меня за спиной становился все громче, но я пока не придавала этому значения. Что бы там ни затевали местные жители, для меня главное – на них не наткнуться, а в моем распо-ряжении целый лес, так что я без труда смогу от них удалиться.
Не желая углубляться в рощу, что было мне совсем не по пути, я свернула влево, стараясь обогнуть двигавшихся в моем направлении людей.
Я шла все так же неторопливо, время от времени наклоняясь, чтобы пособирать ягоды или сорвать плод.
И вдруг, к своему раздражению, я услышала, что такой же издаваемый металлическими предметами грохот приближается навстречу.
У меня родились смутные подозрения, а легкое беспокойство переросло в тревогу. Я по-вернула направо и перешла на бег. Неужели меня пытаются взять в кольцо?
Через две-три минуты стало ясно, что я приближаюсь к еще одному источнику шума. Я испуганно оглянулась. Грохот металлической посуды доносился теперь с трех сторон. Издавав-шие шум люди окружали рощу широким полукругом.
Стало ясно, что это именно на меня они устроили облаву!
Я испугалась не на шутку.
Лишь с одной стороны шум не доносился. Не долго думая, я побежала в этом направлении. Вскоре оказалось, что эти люди прижимают меня к краю рощи. Там я окажусь вне защиты гу-стых деревьев! Там они смогут загнать меня в расставленные ими сети или прямо в руки под-жидающих в засаде охотников! Это пугало меня больше, чем разносившийся по лесу шум.
Я должна как-то проскользнуть между окружающими меня людьми.
Очень осторожно, прячась за ветвями кустарника какой погуще, я направилась навстречу приближающемуся грохоту.
Мимо пробежал испуганный табук, мелькнула среди травы пара встревоженных уртов.
Нарастающий грохот и осознание того, что я являюсь объектом устроенной облавы, делали все происходящее вокруг каким-то нереальным. Я чувствовала себя словно в кошмарном сне. Я заметалась, утратила всякую способность мыслить рационально. Меня мучило только желание поскорее убежать от этого грохота, заткнуть уши, чтобы его не слышать, проснуться! Однако я нашла в себе силы окончательно не впасть в истерику.
Я забилась в середину густого кустарника и прижалась к земле.
Грохот стал невыносимым. Сердце у меня готово было выскочить из груди.
Плотной шеренгой на меня надвигалось не меньше двух сотен крестьян – мужчин, жен-щин, детей. Все они кричали и что было сил колотили палками в железные тазы, котелки и ка-стрюли. В руках у мужчин я увидела копья и дубинки, женщины несли вилы и плети для скота.
Их было слишком много, они шли очень близко друг к другу!
Я плотнее прижалась к земле.
Какой-то ребенок заметил меня и еще громче заколотил палкой в железную кастрюлю.
Я не выдержала, вскочила на ноги и побежала.
Оглушительный грохот отдавался в каждой клеточке моего тела. Он притуплял сознание, лишал воли. Я не способна была о чем-то думать. Я могла только бежать туда, где не было этого адского шума, где стояла тишина.
Я обходилась фруктами, лесными орехами и съедобными кореньями. Иногда моя вынуж-денная скудная диета дополнялась мясом какой-нибудь мелкой дичи – птицы или лесного ур-та, – попавшейся в расставленные мной силки. Но в последние две ночи мне сказочно повезло: я дважды наткнулась на небольшие селения и ухитрилась стащить пару кусков вяленого мяса. Я решила, что питаться подобным образом для меня самое подходящее дело.
Я никогда не смогу себя пересилить и даже ко рту не поднесу тех мерзких водяных жуков, которых ела Юта, и отвратительных зеленых насекомых, которых она выковыривала из-под ко-ры поваленных деревьев. Как бы они ни были богаты белками и протеинами, я лучше ноги про-тяну от голода, чем заставлю себя проглотить хоть одну такую гадость!
Куда лучше утащить кусок мяса во встречающихся у меня на пути селениях, у бестолковых крестьян! Я даже не стала особенно удаляться от селения, решив этой ночью снова полакомиться вяленым мяском и прихватить еще кусочек на завтрашний день.
Я лежала, закинув руки под голову, и сквозь густые ветви кустарника лениво наблюдала за плывущими по небу облаками. День выдался теплым и солнечным. Настроение у меня было приподнятое. Я с удовольствием ощущала приятную сытость в желудке.
Внезапно где-то вдалеке я различила неясный шум. Мне показалось, что это кричат люди. Их голоса сливались с каким-то грохотом, издаваемым металлическими предметами. Вероятно, они колотили палками в какие-нибудь тазы или кастрюли.
Вначале я не придала большого значения причудам местных жителей, однако через не-сколько минут стало ясно, что странные звуки быстро приближаются.
Я почувствовала смутное беспокойство.
Вскочив на ноги, я выглянула, раздвинув ветви кустарника.
С опушки леса, ближайшей к селению, доносился ужасный грохот, приближающийся ко мне.
Не связывая появление шума со своим присутствием в лесу, я перебросила через плечо кожаный ремень, с помощью которого устраивала силки, и не спеша направилась в противопо-ложную сторону, собирая по дороге ягоды и съедобные плоды.
Шум у меня за спиной становился все громче, но я пока не придавала этому значения. Что бы там ни затевали местные жители, для меня главное – на них не наткнуться, а в моем распо-ряжении целый лес, так что я без труда смогу от них удалиться.
Не желая углубляться в рощу, что было мне совсем не по пути, я свернула влево, стараясь обогнуть двигавшихся в моем направлении людей.
Я шла все так же неторопливо, время от времени наклоняясь, чтобы пособирать ягоды или сорвать плод.
И вдруг, к своему раздражению, я услышала, что такой же издаваемый металлическими предметами грохот приближается навстречу.
У меня родились смутные подозрения, а легкое беспокойство переросло в тревогу. Я по-вернула направо и перешла на бег. Неужели меня пытаются взять в кольцо?
Через две-три минуты стало ясно, что я приближаюсь к еще одному источнику шума. Я испуганно оглянулась. Грохот металлической посуды доносился теперь с трех сторон. Издавав-шие шум люди окружали рощу широким полукругом.
Стало ясно, что это именно на меня они устроили облаву!
Я испугалась не на шутку.
Лишь с одной стороны шум не доносился. Не долго думая, я побежала в этом направлении. Вскоре оказалось, что эти люди прижимают меня к краю рощи. Там я окажусь вне защиты гу-стых деревьев! Там они смогут загнать меня в расставленные ими сети или прямо в руки под-жидающих в засаде охотников! Это пугало меня больше, чем разносившийся по лесу шум.
Я должна как-то проскользнуть между окружающими меня людьми.
Очень осторожно, прячась за ветвями кустарника какой погуще, я направилась навстречу приближающемуся грохоту.
Мимо пробежал испуганный табук, мелькнула среди травы пара встревоженных уртов.
Нарастающий грохот и осознание того, что я являюсь объектом устроенной облавы, делали все происходящее вокруг каким-то нереальным. Я чувствовала себя словно в кошмарном сне. Я заметалась, утратила всякую способность мыслить рационально. Меня мучило только желание поскорее убежать от этого грохота, заткнуть уши, чтобы его не слышать, проснуться! Однако я нашла в себе силы окончательно не впасть в истерику.
Я забилась в середину густого кустарника и прижалась к земле.
Грохот стал невыносимым. Сердце у меня готово было выскочить из груди.
Плотной шеренгой на меня надвигалось не меньше двух сотен крестьян – мужчин, жен-щин, детей. Все они кричали и что было сил колотили палками в железные тазы, котелки и ка-стрюли. В руках у мужчин я увидела копья и дубинки, женщины несли вилы и плети для скота.
Их было слишком много, они шли очень близко друг к другу!
Я плотнее прижалась к земле.
Какой-то ребенок заметил меня и еще громче заколотил палкой в железную кастрюлю.
Я не выдержала, вскочила на ноги и побежала.
Оглушительный грохот отдавался в каждой клеточке моего тела. Он притуплял сознание, лишал воли. Я не способна была о чем-то думать. Я могла только бежать туда, где не было этого адского шума, где стояла тишина.
Я выскочила из рощи и побежала по открытому полю. В ярких лучах полуденного солнца я была хорошо видна на открытом пространстве. Но я продолжала бежать, не останавливаясь, не раздумывая над тем, что ждет меня впереди. Меня гнал безудержный страх и желание уйти как можно дальше от этого ужасного, подавляющего чувства и мысли грохота.
Я бежала, пока хватало сил. Потом я оглянулась назад.
Крестьяне стояли на краю рощи. Они уже не кричали и не колотили в свои тазы и ка-стрюли.
Я окинула взглядом открывающееся передо мной бескрайнее поле. Впереди никого не бы-ло. За мной не гнались крепкие крестьянские парни, чтобы повалить меня на землю и скрутить руки кожаными ремнями. Не было расставленных сетей или каких-то других ловушек. Не было ничего, что помешало бы мне убежать!
Я закричала от радости.
Эти крестьяне хотели только выгнать меня из рощи! Они не старались меня поймать!
Я все еще была на свободе!
Я стояла посреди бескрайнего поля, поросшего высокой – по колено – густой травой. По синему бездонному небу легко скользили пушистые облака. Яркие солнечные лучи ласкали ли-цо и плечи. Выстроившиеся на опушке рощи крестьяне уже не казались мне такими страшными. Я полной грудью вдохнула свежий, пьянящий воздух этой славной планеты и еще раз подиви-лась ее удивительной, сказочной красоте.
Мне хотелось петь и плясать! Крестьяне вовсе не собирались меня преследовать. Я почув-ствовала себя счастливой.
Я свободна!
Я запрокинула голову к небу, с удовольствием ощущая, как легкий ветерок ласково пере-бирает мои волосы.
Свобода!
И вдруг сердце у меня снова тревожно забилось. В беспредельных глубинах высокого си-него неба я различила едва заметную черную точку.
Я оглянулась на толпу крестьян: они не тронулись с места.
Я опустилась на траву, чувствуя, как меня оставляют последние силы.
Черная точка стремительно перемещалась по небу. Сначала она была справа от меня, затем сзади, а теперь я видела ее прямо перед собой. Она описывала надо мной широкие круги.
Я закричала от отчаяния. Я находилась в самом центре этого описываемого зловещей точ-кой круга.
Я вскочила на ноги и побежала.
Я бежала не останавливаясь, изредка бросая взгляд на удаляющуюся за спиной рощу из темно-желтых деревьев ка-ла-на и на двигавшуюся вслед за мной в небе точку, которая посте-пенно увеличивалась в размерах и принимала зловещие очертания огромной парящей птицы. В какое-то мгновение я даже заметила, как сверкнул в лучах солнца металлический шлем, надетый на голову ее наездника.
Птица быстро снижалась, определенно направляясь прямо ко мне. Я уже различала ее пронзительный крик и хлопанье крыльев.
Я словно обезумела от страха и захлестнувшего меня отчаяния. Я бежала – не различая до-роги, спотыкаясь о камни, падая и поднимаясь вновь.
Крики птицы, свист рассекаемого мощными крыльями воздуха раздавались все ближе и ближе. Я чувствовала себя диким табуком, спасающимся бегством от когтей настигающего его хищника.
Над головой у меня промелькнула громадная черная тень с распростертыми крыльями. По-током воздуха меня сбило с ног, но я тут же вскочила с земли и рванулась в сторону, радуясь тому, что птице не удалось схватить меня своими когтями.
И тут мне на плечи упала широкая петля длинного кожаного лассо. В одно мгновение ру-ки у меня оказались плотно прижатыми к телу. Я почувствовала страшный рывок в сторону, от которого дыхание у меня перехватило, а спина едва не переломилась. Непреодолимая сила по-тащила меня вверх. Ноги оторвались от земли, и я с ужасом наблюдала, как трава, только что доходившая мне до колен, удаляется от меня, остается внизу – далеко внизу!
Я закричала.
Я бежала, пока хватало сил. Потом я оглянулась назад.
Крестьяне стояли на краю рощи. Они уже не кричали и не колотили в свои тазы и ка-стрюли.
Я окинула взглядом открывающееся передо мной бескрайнее поле. Впереди никого не бы-ло. За мной не гнались крепкие крестьянские парни, чтобы повалить меня на землю и скрутить руки кожаными ремнями. Не было расставленных сетей или каких-то других ловушек. Не было ничего, что помешало бы мне убежать!
Я закричала от радости.
Эти крестьяне хотели только выгнать меня из рощи! Они не старались меня поймать!
Я все еще была на свободе!
Я стояла посреди бескрайнего поля, поросшего высокой – по колено – густой травой. По синему бездонному небу легко скользили пушистые облака. Яркие солнечные лучи ласкали ли-цо и плечи. Выстроившиеся на опушке рощи крестьяне уже не казались мне такими страшными. Я полной грудью вдохнула свежий, пьянящий воздух этой славной планеты и еще раз подиви-лась ее удивительной, сказочной красоте.
Мне хотелось петь и плясать! Крестьяне вовсе не собирались меня преследовать. Я почув-ствовала себя счастливой.
Я свободна!
Я запрокинула голову к небу, с удовольствием ощущая, как легкий ветерок ласково пере-бирает мои волосы.
Свобода!
И вдруг сердце у меня снова тревожно забилось. В беспредельных глубинах высокого си-него неба я различила едва заметную черную точку.
Я оглянулась на толпу крестьян: они не тронулись с места.
Я опустилась на траву, чувствуя, как меня оставляют последние силы.
Черная точка стремительно перемещалась по небу. Сначала она была справа от меня, затем сзади, а теперь я видела ее прямо перед собой. Она описывала надо мной широкие круги.
Я закричала от отчаяния. Я находилась в самом центре этого описываемого зловещей точ-кой круга.
Я вскочила на ноги и побежала.
Я бежала не останавливаясь, изредка бросая взгляд на удаляющуюся за спиной рощу из темно-желтых деревьев ка-ла-на и на двигавшуюся вслед за мной в небе точку, которая посте-пенно увеличивалась в размерах и принимала зловещие очертания огромной парящей птицы. В какое-то мгновение я даже заметила, как сверкнул в лучах солнца металлический шлем, надетый на голову ее наездника.
Птица быстро снижалась, определенно направляясь прямо ко мне. Я уже различала ее пронзительный крик и хлопанье крыльев.
Я словно обезумела от страха и захлестнувшего меня отчаяния. Я бежала – не различая до-роги, спотыкаясь о камни, падая и поднимаясь вновь.
Крики птицы, свист рассекаемого мощными крыльями воздуха раздавались все ближе и ближе. Я чувствовала себя диким табуком, спасающимся бегством от когтей настигающего его хищника.
Над головой у меня промелькнула громадная черная тень с распростертыми крыльями. По-током воздуха меня сбило с ног, но я тут же вскочила с земли и рванулась в сторону, радуясь тому, что птице не удалось схватить меня своими когтями.
И тут мне на плечи упала широкая петля длинного кожаного лассо. В одно мгновение ру-ки у меня оказались плотно прижатыми к телу. Я почувствовала страшный рывок в сторону, от которого дыхание у меня перехватило, а спина едва не переломилась. Непреодолимая сила по-тащила меня вверх. Ноги оторвались от земли, и я с ужасом наблюдала, как трава, только что доходившая мне до колен, удаляется от меня, остается внизу – далеко внизу!
Я закричала.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть этого разбойника, и разрыдалась. Я снова стала чьей-то пленницей!
И надо же было так случиться, что меня вытеснили из рощи именно в тот момент, когда в небе появился этот тарнсмен!
Птица теряла высоту, широкими кругами опускаясь к земле. Я чувствовала это, хотя и не могла удостовериться, поскольку землю от меня закрывало мощное, покрытое пестрыми лосня-щимися перьями крыло тарна.
Наконец меня хорошенько тряхнуло, и птица, подняв крыльями клубы пыли, опустилась на землю.
Насколько я могла теперь видеть, мы находились посреди небольшой площади, располо-женной в центре крестьянского селения. Выгнув шею, я различила невдалеке рощу из деревьев ка-ла-на. Вокруг столпились люди. Ближе всех оказались несколько мужчин в грубых крестьян-ских туниках, державших в руках длинные копья. За ними стояли женщины и дети. Не спуская с меня глаз, они поигрывали гибкими хворостинами. Со всех сторон доносились приглушенные голоса и звон металлической посуды.
– Поздравляю с тем, что вам удалось ее поймать, благородный воин, – произнес широко-плечий крестьянин в грубой тунике из репсовой материи.
– Да, вы мастерски выгнали ее в открытое поле. Благодарю вас, – ответил поймавший ме-ня наездник. Я застонала от отчаяния. Мне все стало ясно.
– Вы заплатили за нашу помощь, – продолжал крестьянин. – Но этого маловато.
– Да, – вмешался другой человек. – Она украла у нас мясо, а за ночь до того похитила мясо в соседней деревне, у Роруса!
– Уступите нам ее на четверть часа, благородный воин, – попросил крестьянин. – Мы накажем ее розгами Этого времени нам вполне хватит.
Воин рассмеялся. А я задрожала от страха перед таким наказанием.
– Здесь есть и люди из деревни Роруса, – заметил крестьянин. – Им тоже хочется ее нака-зать.
Я боялась даже подумать о том, что меня ожидает.
– Позвольте нам отхлестать ее розгами! – закричали женщины и дети.
Привязанная к седлу, я не могла пошевелиться, беспомощно ощущая, как все мое тело ко-лотит нервная дрожь.
– Сколько стоит украденное мясо? – поинтересовался воин.
Деревенские жители потупились и промолчали.
Воин достал из подвешенного к его поясу кошелька две монеты и протянул одну из них стоящему рядом крестьянину, а вторую отдал представителю селения, в котором жил человек по имени Рорус.
– Спасибо, благородный воин! – в один голос воскликнули оба мужчины. – Примите нашу искреннюю благодарность.
– Я первым приложу к ней руку, – посуровевшим голосом пообещал похитивший меня тарнсмен. – Сначала моя плеть прогуляется по этому телу!
Ответом ему послужил дружный, одобрительный хохот.
Я почувствовала, как у меня мурашки пооежали по телу.
Воин поднял руку.
– Желаю вам всего хорошего! – бросил он на прощание.
– И мы желаем вам удачи! – кричали, махая руками, крестьяне.
И надо же было так случиться, что меня вытеснили из рощи именно в тот момент, когда в небе появился этот тарнсмен!
Птица теряла высоту, широкими кругами опускаясь к земле. Я чувствовала это, хотя и не могла удостовериться, поскольку землю от меня закрывало мощное, покрытое пестрыми лосня-щимися перьями крыло тарна.
Наконец меня хорошенько тряхнуло, и птица, подняв крыльями клубы пыли, опустилась на землю.
Насколько я могла теперь видеть, мы находились посреди небольшой площади, располо-женной в центре крестьянского селения. Выгнув шею, я различила невдалеке рощу из деревьев ка-ла-на. Вокруг столпились люди. Ближе всех оказались несколько мужчин в грубых крестьян-ских туниках, державших в руках длинные копья. За ними стояли женщины и дети. Не спуская с меня глаз, они поигрывали гибкими хворостинами. Со всех сторон доносились приглушенные голоса и звон металлической посуды.
– Поздравляю с тем, что вам удалось ее поймать, благородный воин, – произнес широко-плечий крестьянин в грубой тунике из репсовой материи.
– Да, вы мастерски выгнали ее в открытое поле. Благодарю вас, – ответил поймавший ме-ня наездник. Я застонала от отчаяния. Мне все стало ясно.
– Вы заплатили за нашу помощь, – продолжал крестьянин. – Но этого маловато.
– Да, – вмешался другой человек. – Она украла у нас мясо, а за ночь до того похитила мясо в соседней деревне, у Роруса!
– Уступите нам ее на четверть часа, благородный воин, – попросил крестьянин. – Мы накажем ее розгами Этого времени нам вполне хватит.
Воин рассмеялся. А я задрожала от страха перед таким наказанием.
– Здесь есть и люди из деревни Роруса, – заметил крестьянин. – Им тоже хочется ее нака-зать.
Я боялась даже подумать о том, что меня ожидает.
– Позвольте нам отхлестать ее розгами! – закричали женщины и дети.
Привязанная к седлу, я не могла пошевелиться, беспомощно ощущая, как все мое тело ко-лотит нервная дрожь.
– Сколько стоит украденное мясо? – поинтересовался воин.
Деревенские жители потупились и промолчали.
Воин достал из подвешенного к его поясу кошелька две монеты и протянул одну из них стоящему рядом крестьянину, а вторую отдал представителю селения, в котором жил человек по имени Рорус.
– Спасибо, благородный воин! – в один голос воскликнули оба мужчины. – Примите нашу искреннюю благодарность.
– Я первым приложу к ней руку, – посуровевшим голосом пообещал похитивший меня тарнсмен. – Сначала моя плеть прогуляется по этому телу!
Ответом ему послужил дружный, одобрительный хохот.
Я почувствовала, как у меня мурашки пооежали по телу.
Воин поднял руку.
– Желаю вам всего хорошего! – бросил он на прощание.
– И мы желаем вам удачи! – кричали, махая руками, крестьяне.
Я с новой силой ощутила собственную слабость. Я чувствовала себя беспомощным табу-ком в лапах горного нарла.
Все мои прежние фантазии, которыми я тешила себя и в невольничьих бараках Ко-ро-ба, и в караване Тарго, все мои мечты о том, как я стану покорительницей мужчин и, несмотря на надетый на меня ошейник, обольстительной улыбкой и капризно надутыми губками сумею подчинить себе своего будущего хозяина, заставлю его выполнять все мои желания, сейчас ка-зались мне такими наивными, такими глупыми.
Меня захлестнуло отчаяние.
Я понимала, что в руках такого человека я могу быть только бесправной рабыней. Рядом с ним, с его силой и мужеством, я могу быть только женщиной – слабой и покорной.
Здесь у меня не было выбора.
В эту минуту я осознала, насколько большую роль в жизни каждой женщины, как и каждо-го мужчины, помимо воли, помимо способности к сознательному выбору, играют инстинкты – скрытые или в большей степени явные, лежащие на поверхности или в самой глубине сознания, принимаемые человеком или яростно им отвергаемые. Они заложены в самой природе челове-ка, в самом его генетическом коде и, хотим мы того или нет, передаются от поколения к поко-лению. Они неподвластны нашему желанию, но подспудно в той или иной степени накладыва-ют отпечаток на каждый наш поступок, каждую мысль или стремление. Нередко оставаясь не-заметными для нас самих, они проявляются столь же естественным образом, как ощущаемый нами страх и удивление, радость и печаль, как ритмичное сокращение сердечной мышцы и ра-бота органов внутренней секреции.
Но, даже не вдаваясь в столь глубокие умозаключения, я чувствовала, осознавала, что этот человек главенствует надо мной.
Куда, например, денешься от того факта, что я лежу перед ним связанная по рукам и ногам – беспомощная пленница, всецело зависящая от желания своего повелителя? Разве поспоришь с тем, что мне не сравниться с ним ни в силе, ни в мужественности характера, перед которыми мне остается только признать себя слабой, беспомощной женщиной? Как мне хотелось сейчас оказаться среди уступчивых, сердобольных мужчин Земли, приученных потакать женским ка-призам! Как мне хотелось вырваться из лап этого безжалостного горианского самца!
Но внезапно помимо своей воли я почувствовала сумасшедшее желание принадлежать ему, принадлежать, как женщина может принадлежать мужчине.
Все мои прежние фантазии, которыми я тешила себя и в невольничьих бараках Ко-ро-ба, и в караване Тарго, все мои мечты о том, как я стану покорительницей мужчин и, несмотря на надетый на меня ошейник, обольстительной улыбкой и капризно надутыми губками сумею подчинить себе своего будущего хозяина, заставлю его выполнять все мои желания, сейчас ка-зались мне такими наивными, такими глупыми.
Меня захлестнуло отчаяние.
Я понимала, что в руках такого человека я могу быть только бесправной рабыней. Рядом с ним, с его силой и мужеством, я могу быть только женщиной – слабой и покорной.
Здесь у меня не было выбора.
В эту минуту я осознала, насколько большую роль в жизни каждой женщины, как и каждо-го мужчины, помимо воли, помимо способности к сознательному выбору, играют инстинкты – скрытые или в большей степени явные, лежащие на поверхности или в самой глубине сознания, принимаемые человеком или яростно им отвергаемые. Они заложены в самой природе челове-ка, в самом его генетическом коде и, хотим мы того или нет, передаются от поколения к поко-лению. Они неподвластны нашему желанию, но подспудно в той или иной степени накладыва-ют отпечаток на каждый наш поступок, каждую мысль или стремление. Нередко оставаясь не-заметными для нас самих, они проявляются столь же естественным образом, как ощущаемый нами страх и удивление, радость и печаль, как ритмичное сокращение сердечной мышцы и ра-бота органов внутренней секреции.
Но, даже не вдаваясь в столь глубокие умозаключения, я чувствовала, осознавала, что этот человек главенствует надо мной.
Куда, например, денешься от того факта, что я лежу перед ним связанная по рукам и ногам – беспомощная пленница, всецело зависящая от желания своего повелителя? Разве поспоришь с тем, что мне не сравниться с ним ни в силе, ни в мужественности характера, перед которыми мне остается только признать себя слабой, беспомощной женщиной? Как мне хотелось сейчас оказаться среди уступчивых, сердобольных мужчин Земли, приученных потакать женским ка-призам! Как мне хотелось вырваться из лап этого безжалостного горианского самца!
Но внезапно помимо своей воли я почувствовала сумасшедшее желание принадлежать ему, принадлежать, как женщина может принадлежать мужчине.
Есть такой сайт 768 ру . Собрание текстовых порно рассказов от интернет авторов. Там есть отдельная категория ,,по принуждению". В ней лежат сотни и тысячи рассказов о том как девушка течет и возбуждается от ударов, веревок и унижений насильников. В том числе и в разных сказочных сеттингах. В популярных больше, но есть и много авторских.
Возможно тебе туда. Заодно шишку наполируешь.
Возможно тебе туда. Заодно шишку наполируешь.
Это Джон Норман, неуч!
Это классика! Это знать надо!
Я остановилась у квадратной, засыпанной песком площадки и некоторое время с интересом наблюдала за учебным поединком двух воинов. Они сражались на боевых мечах и бились с такой яростью, словно речь между ними шла о жизни и смерти. Какими, подумалось мне, нужно быть храбрыми людьми, чтобы сойтись в таком поединке лицом к лицу с противником, не знающим пощады, чтобы не испугаться направленного в тебя острого клинка, сверкающего в воздухе подобно неуловимой молнии. Нет, я бы так не смогла. Я бы тут же бросила меч и убежала. Чем может быть женщина в руках таких мужчин? Только их невольницей, их добычей!
На секунду мне снова захотелось оказаться в окружении земных мужчин, большинство из которых на моем месте поступили бы точно так же, как я. Однако постепенно, пока я наблюдала за поединком горианских воинов, это мимолетное желание исчезло. Что-то таившееся в глубине моего сознания, примитивное и необъяснимое, заставляющее меня почувствовать себя беспомощной и ранимой, стало подниматься на поверхность, заглушило желание возвращаться на Землю и породило стремление остаться здесь, на Горе, где есть такие мужчины.
Внезапно я почувствовала страх. Руки и ноги у меня стали ватными. А что, если эти мужчины сейчас прекратят поединок и прикажут мне прислуживать им? Что они могут от меня потребовать? И чем я, женщина, смогу ответить им, как не полным и безоговорочным повиновением? Когда отдают приказания такие мужчины, что остается делать женщине?
– Хоу! – крикнул один из воинов, и они немедленно прекратили поединок.
Я не стала дожидаться, что за этим последует, и поскорее убежала от казавшегося для меня опасным места.
На секунду мне снова захотелось оказаться в окружении земных мужчин, большинство из которых на моем месте поступили бы точно так же, как я. Однако постепенно, пока я наблюдала за поединком горианских воинов, это мимолетное желание исчезло. Что-то таившееся в глубине моего сознания, примитивное и необъяснимое, заставляющее меня почувствовать себя беспомощной и ранимой, стало подниматься на поверхность, заглушило желание возвращаться на Землю и породило стремление остаться здесь, на Горе, где есть такие мужчины.
Внезапно я почувствовала страх. Руки и ноги у меня стали ватными. А что, если эти мужчины сейчас прекратят поединок и прикажут мне прислуживать им? Что они могут от меня потребовать? И чем я, женщина, смогу ответить им, как не полным и безоговорочным повиновением? Когда отдают приказания такие мужчины, что остается делать женщине?
– Хоу! – крикнул один из воинов, и они немедленно прекратили поединок.
Я не стала дожидаться, что за этим последует, и поскорее убежала от казавшегося для меня опасным места.
Ена, занятая вышиванием на пяльцах нарукавной повязки, которую тарнсмены надевают на спортивных гонках тарнов, оставила работу и подошла ко мне.
– Что случилось? – участливо поинтересовалась она.
– Я не хочу быть рабыней! – воскликнула я. – Не хочу!
Ена обняла меня за плечи.
– Быть невольницей нелегко, – согласилась она.
Я выпрямилась и посмотрела ей в глаза.
– Мужчины такие жестокие! – всхлипнула я.
– Это верно, – согласилась старшая среди женщин.
– Я их ненавижу! – рыдала я. – Я их терпеть не могу!
Она ласково меня поцеловала. Глаза у нее смеялись.
– Можно мне говорить? – спросила я.
– Конечно, – ответила она. – В этой палатке ты можешь говорить, когда захочешь.
Я опустила глаза.
– Говорят… я слышала… – нерешительно начала я, – что Раcк из Трева очень суровый и требовательный хозяин…
Ена рассмеялась.
– Это верно, – сказала она.
– Еще говорят… что он, как никакой другой мужчина, может унизить и оскорбить женщину…
– Я не была ни унижена им, ни оскорблена. Хотя, конечно, если он пожелает унизить или оскорбить женщину, я думаю, он сумеет сделать это наилучшим образом.
– А если девушка позволила себе держаться с ним дерзко и высокомерно?
– Такая девушка, вне сомнения, будет унижена и наказана. – Ена рассмеялась. – Раcк из Трева покажет ей, что такое настоящая невольничья жизнь.
Ее слова меня, естественно, нисколько не приободрили.
Я подняла на Ену заплаканные глаза.
– Говорят еще, что он использует женщину только один раз, а потом, взяв от нее все, что можно, ставит на ее теле свое клеймо и удаляет от себя.
– Меня он ласкал довольно часто, – ответила Ена и с усмешкой добавила: – Раcк вовсе не какой-нибудь безумец.
– Но он поставил на вашем теле свое клеймо? – допытывалась я.
– Нет, – ответила Ена. – У меня на теле стоит клеймо города Трева. – Она улыбнулась. – Когда Раcк похитил меня, я была свободной женщиной. Естественно, он произвел церемонию моего обращения в рабство и поставил на мне клеймо.
– Он собственноручно обратил вас в рабство?
– Да, я признала себя его рабыней. – Она снова рассмеялась. – Сомневаюсь, чтобы рядом с таким мужчиной любая женщина не почувствовала себя невольницей!
– Только не я! – с уверенностью воскликнула я. Ена рассмеялась.
– Но если на теле девушки уже стоит клеймо, – продолжала я расспрашивать старшую невольницу, – ее ведь вторично не станут подвергать процедуре клеймения, не правда ли?
– Обычно нет. Хотя иногда на теле девушки ставят и второе клеймо. В городе Трев такое случается. – Она многозначительно посмотрела на меня. – Чаще всего это клеймо ставится в качестве наказания и предупреждения о том, что с такой невольницей следует держаться настороже.
Ее слова меня озадачили.
– А есть еще так называемые обличительные клейма, – продолжала Ена. – Они маленькие, но хорошо заметны. У них довольно много разновидностей. Есть, например, обличительное клеймо для воровки, для лгуньи и для многих других нарушительниц, совершивших преступление или серьезный проступок.
– Я не лгу и не ворую!
– Это хорошо.
– Мне никогда не приходилось видеть клеймо Трева, – призналась я.
– Это очень красивое клеймо, – с гордостью заметила Ена.
– А можно мне его посмотреть? – попросила я, сгорая от любопытства.
– Конечно, – согласилась Ена.
Она поднялась с пола и распахнула свое длинное белое одеяние.
На стройном, словно выточенном из слоновой кости бедре женщины стояло удивительно изящное клеймо, подчеркивающее нежность и белизну ее кожи и провозглашающее ее тем, кем только она и могла быть в этом суровом, безжалостном мире – невольницей.
– Красиво, – прошептала я.
Лицо Ены осветилось довольной улыбкой.
– Ты умеешь читать? – спросила она.
– Нет, – призналась я.
Она коснулась рукой невольничьего клейма.
– Это выполненная курсивом первая буква названия города Трева, – пояснила она.
– Очень красивое клеймо, – похвалила я.
– Мне тоже оно нравится, – призналась Ена.
Она окинула меня мимолетным изучающим взглядом и неожиданно приняла позу рабыни для наслаждений.
Я не смогла сдержать своего восхищения.
– Мне кажется, оно только подчеркивает мою красоту, – заметила Ена. – Ты не находишь?
– Да! Да! – воскликнула я.
В глубине души я надеялась – хотя не желала в том себе признаваться, – что клеймо у меня на теле выглядит не менее привлекательно.
Ена пошире распахнула свое одеяние, любуясь темнеющей у нее на бедре отметиной.
Она взглянула на меня и рассмеялась.
– Это клеймо поставил на мне мужчина!
Я улыбнулась в ответ, но тут же почувствовала глубокое раздражение. Какое право имеют эти грубые существа ставить свое клеймо на наши тела? Надевать на нас свои ошейники? Разве справедливо утвердившееся на Горе право сильного по своему желанию и усмотрению отмечать тех, кто слабее его?
Я почувствовала, как меня снова захлестывает злость и ощущение своей полной беспомощности. Я испытывала ненависть к человеку, державшему меня в своем лагере бесправной пленницей. Мне захотелось побольше узнать о моем похитителе, чей ошейник мне придется принять на завтрашней церемонии.
– Что случилось? – участливо поинтересовалась она.
– Я не хочу быть рабыней! – воскликнула я. – Не хочу!
Ена обняла меня за плечи.
– Быть невольницей нелегко, – согласилась она.
Я выпрямилась и посмотрела ей в глаза.
– Мужчины такие жестокие! – всхлипнула я.
– Это верно, – согласилась старшая среди женщин.
– Я их ненавижу! – рыдала я. – Я их терпеть не могу!
Она ласково меня поцеловала. Глаза у нее смеялись.
– Можно мне говорить? – спросила я.
– Конечно, – ответила она. – В этой палатке ты можешь говорить, когда захочешь.
Я опустила глаза.
– Говорят… я слышала… – нерешительно начала я, – что Раcк из Трева очень суровый и требовательный хозяин…
Ена рассмеялась.
– Это верно, – сказала она.
– Еще говорят… что он, как никакой другой мужчина, может унизить и оскорбить женщину…
– Я не была ни унижена им, ни оскорблена. Хотя, конечно, если он пожелает унизить или оскорбить женщину, я думаю, он сумеет сделать это наилучшим образом.
– А если девушка позволила себе держаться с ним дерзко и высокомерно?
– Такая девушка, вне сомнения, будет унижена и наказана. – Ена рассмеялась. – Раcк из Трева покажет ей, что такое настоящая невольничья жизнь.
Ее слова меня, естественно, нисколько не приободрили.
Я подняла на Ену заплаканные глаза.
– Говорят еще, что он использует женщину только один раз, а потом, взяв от нее все, что можно, ставит на ее теле свое клеймо и удаляет от себя.
– Меня он ласкал довольно часто, – ответила Ена и с усмешкой добавила: – Раcк вовсе не какой-нибудь безумец.
– Но он поставил на вашем теле свое клеймо? – допытывалась я.
– Нет, – ответила Ена. – У меня на теле стоит клеймо города Трева. – Она улыбнулась. – Когда Раcк похитил меня, я была свободной женщиной. Естественно, он произвел церемонию моего обращения в рабство и поставил на мне клеймо.
– Он собственноручно обратил вас в рабство?
– Да, я признала себя его рабыней. – Она снова рассмеялась. – Сомневаюсь, чтобы рядом с таким мужчиной любая женщина не почувствовала себя невольницей!
– Только не я! – с уверенностью воскликнула я. Ена рассмеялась.
– Но если на теле девушки уже стоит клеймо, – продолжала я расспрашивать старшую невольницу, – ее ведь вторично не станут подвергать процедуре клеймения, не правда ли?
– Обычно нет. Хотя иногда на теле девушки ставят и второе клеймо. В городе Трев такое случается. – Она многозначительно посмотрела на меня. – Чаще всего это клеймо ставится в качестве наказания и предупреждения о том, что с такой невольницей следует держаться настороже.
Ее слова меня озадачили.
– А есть еще так называемые обличительные клейма, – продолжала Ена. – Они маленькие, но хорошо заметны. У них довольно много разновидностей. Есть, например, обличительное клеймо для воровки, для лгуньи и для многих других нарушительниц, совершивших преступление или серьезный проступок.
– Я не лгу и не ворую!
– Это хорошо.
– Мне никогда не приходилось видеть клеймо Трева, – призналась я.
– Это очень красивое клеймо, – с гордостью заметила Ена.
– А можно мне его посмотреть? – попросила я, сгорая от любопытства.
– Конечно, – согласилась Ена.
Она поднялась с пола и распахнула свое длинное белое одеяние.
На стройном, словно выточенном из слоновой кости бедре женщины стояло удивительно изящное клеймо, подчеркивающее нежность и белизну ее кожи и провозглашающее ее тем, кем только она и могла быть в этом суровом, безжалостном мире – невольницей.
– Красиво, – прошептала я.
Лицо Ены осветилось довольной улыбкой.
– Ты умеешь читать? – спросила она.
– Нет, – призналась я.
Она коснулась рукой невольничьего клейма.
– Это выполненная курсивом первая буква названия города Трева, – пояснила она.
– Очень красивое клеймо, – похвалила я.
– Мне тоже оно нравится, – призналась Ена.
Она окинула меня мимолетным изучающим взглядом и неожиданно приняла позу рабыни для наслаждений.
Я не смогла сдержать своего восхищения.
– Мне кажется, оно только подчеркивает мою красоту, – заметила Ена. – Ты не находишь?
– Да! Да! – воскликнула я.
В глубине души я надеялась – хотя не желала в том себе признаваться, – что клеймо у меня на теле выглядит не менее привлекательно.
Ена пошире распахнула свое одеяние, любуясь темнеющей у нее на бедре отметиной.
Она взглянула на меня и рассмеялась.
– Это клеймо поставил на мне мужчина!
Я улыбнулась в ответ, но тут же почувствовала глубокое раздражение. Какое право имеют эти грубые существа ставить свое клеймо на наши тела? Надевать на нас свои ошейники? Разве справедливо утвердившееся на Горе право сильного по своему желанию и усмотрению отмечать тех, кто слабее его?
Я почувствовала, как меня снова захлестывает злость и ощущение своей полной беспомощности. Я испытывала ненависть к человеку, державшему меня в своем лагере бесправной пленницей. Мне захотелось побольше узнать о моем похитителе, чей ошейник мне придется принять на завтрашней церемонии.
– Говорят, – заметила я, – что у Раска из Трева большой аппетит на женщин. Что он коллекционирует свои победы над ними и относится к своим жертвам с презрением.
– Он нас любит, – рассмеялась Ена. – Это верно.
– Но ведь он нас презирает! – воскликнула я, чувствуя, как в этом крике выплескивается все переполнявшее меня отчаяние, возмущение и бессильная ярость.
– Раcк из Трева – мужчина, воин, – пожала плечами старшая невольница.-Такие, как он, нередко рассматривают женщин всего лишь как объект охоты и удовольствий.
– Но это оскорбительно! – не выдержала я. Ена опустилась рядом со мной на пол, откинулась на пятки и весело рассмеялась.
– Возможно, – согласилась она.
– Меня такое обращение не устраивает! – воскликнула я.
– Бедная маленькая кейджера! – улыбнулась Ена.
Злость и разочарование навалились на меня с новой силой. Я не желала быть просто объектом чьих-то сексуальных притязаний! Но завтра… завтра мне на шею наденут какую-то дурацкую железку. Чем еще может быть девушка, носящая ошейник, как не вещью, как не предметом, которым можно распоряжаться по своему усмотрению?!
– Я ненавижу мужчин! – упрямо воскликнула я. Ена посмотрела на меня с иронией.
– Интересно, – задумчиво произнесла она, – понравишься ли ты Раску из Трева?
Она отстегнула булавку, удерживавшую у меня на плече нехитрое одеяние, и сбросила мое покрывало на пол.
– Может, и понравишься, – подняла она брови.
– А я не хочу ему нравиться! – закричала я.
– Он заставит тебя захотеть, – со знанием дела сказала старшая невольница. – Ты будешь отчаянно стараться ему понравиться, вот только не знаю, насколько тебе это удастся. Раcк настоящий воин. У него было много женщин, и еще больше претенденток добиваются его внимания. Он большой знаток женщин, и поэтому угодить ему очень трудно. Думаю, тебе не удастся ему понравиться.
– Если я захочу – удастся! – заверила я кейджерону.
– Может быть… – с сомнением пожала она плечами.
– Но я этого не хочу! Я буду оказывать ему сопротивление… Я буду бороться. Ему не добиться от меня покорности! Ему меня не приручить!
Ена не сводила с меня внимательных глаз.
– Во мне нет слабостей, свойственных остальным женщинам, – сказала я, вспомнив Вьерну с ее разбойницами, Ингу, Рену и Юту. – Все женщины слабы. Но я – не такая, как все. Я сильная и гордая.
– Непокорности тебе не занимать, – согласилась Ена. Я хмуро посмотрела на нее.
– А теперь давай-ка спать, – сказала она, поднимаясь на ноги, чтобы погасить освещавший палатку медный светильник.
– Почему так рано? – спросила я.
– Потому что утром ты должна выглядеть свежей и привлекательной. Завтра на тебя наденут ошейник.
Я улеглась, но вскоре опять нетерпеливо приподнялась на локте.
– А разве на ночь на меня не будут надевать цепи? – удивилась я.
– Нет, – донесся до меня из темноты голос старшей невольницы. – Ты и так не убежишь.
Я натянула на себя толстую мягкую шкуру ларла и долго лежала, сжимая от злости кулаки и глотая подступающие к горлу слезы.
Наконец я опять не выдержала.
– Ена, – позвала я старшую невольницу. – Вот вы – уже давно рабыня. Неужели вы не испытываете ненависти к мужчинам?
– Нет, – ответила она.
Меня снова захлестнула волна глухой обиды.
– Я нахожу мужчин волнующими, – продолжала старшая невольница. – Очень часто мне хочется отдать им всю себя, отдать все, что у меня есть.
Я с ужасом слушала ее слова. Как она может так говорить? Неужели у нее нет никакой гордости? Если ей и приходят в голову такие чудовищные мысли, что само по себе уже просто неприлично, она должна хранить в полной тайне этот унижающий чувство собственного достоинства каждой женщины недостаток!
Уж я-то, по крайней мере, искренне ненавижу мужчин. Им не добиться моего расположения!
Но завтра… завтра я буду принадлежать одному из них! Он будет владеть мной, согласно всем законам этой чудовищной планеты! Он будет приказывать мне, а я – выполнять все его желания.
И главное – мне никуда отсюда не деться!
На меня не надели на ночь цепей, но это ничего не меняло: я была надежно заперта, замурована в этом лагере, обнесенном высоким частоколом.
“Тебе не убежать”, – сказала Ена.
Она права.
Завтра на меня, Элеонору Бринтон, наденут ошейник. Впервые за все время моего пребывания на Горе я буду носить на шее узкую полоску металла, официально объявляющую меня чьей-то собственностью!
“Ты очень хорошенькая”, – заметила Ена.
– Он нас любит, – рассмеялась Ена. – Это верно.
– Но ведь он нас презирает! – воскликнула я, чувствуя, как в этом крике выплескивается все переполнявшее меня отчаяние, возмущение и бессильная ярость.
– Раcк из Трева – мужчина, воин, – пожала плечами старшая невольница.-Такие, как он, нередко рассматривают женщин всего лишь как объект охоты и удовольствий.
– Но это оскорбительно! – не выдержала я. Ена опустилась рядом со мной на пол, откинулась на пятки и весело рассмеялась.
– Возможно, – согласилась она.
– Меня такое обращение не устраивает! – воскликнула я.
– Бедная маленькая кейджера! – улыбнулась Ена.
Злость и разочарование навалились на меня с новой силой. Я не желала быть просто объектом чьих-то сексуальных притязаний! Но завтра… завтра мне на шею наденут какую-то дурацкую железку. Чем еще может быть девушка, носящая ошейник, как не вещью, как не предметом, которым можно распоряжаться по своему усмотрению?!
– Я ненавижу мужчин! – упрямо воскликнула я. Ена посмотрела на меня с иронией.
– Интересно, – задумчиво произнесла она, – понравишься ли ты Раску из Трева?
Она отстегнула булавку, удерживавшую у меня на плече нехитрое одеяние, и сбросила мое покрывало на пол.
– Может, и понравишься, – подняла она брови.
– А я не хочу ему нравиться! – закричала я.
– Он заставит тебя захотеть, – со знанием дела сказала старшая невольница. – Ты будешь отчаянно стараться ему понравиться, вот только не знаю, насколько тебе это удастся. Раcк настоящий воин. У него было много женщин, и еще больше претенденток добиваются его внимания. Он большой знаток женщин, и поэтому угодить ему очень трудно. Думаю, тебе не удастся ему понравиться.
– Если я захочу – удастся! – заверила я кейджерону.
– Может быть… – с сомнением пожала она плечами.
– Но я этого не хочу! Я буду оказывать ему сопротивление… Я буду бороться. Ему не добиться от меня покорности! Ему меня не приручить!
Ена не сводила с меня внимательных глаз.
– Во мне нет слабостей, свойственных остальным женщинам, – сказала я, вспомнив Вьерну с ее разбойницами, Ингу, Рену и Юту. – Все женщины слабы. Но я – не такая, как все. Я сильная и гордая.
– Непокорности тебе не занимать, – согласилась Ена. Я хмуро посмотрела на нее.
– А теперь давай-ка спать, – сказала она, поднимаясь на ноги, чтобы погасить освещавший палатку медный светильник.
– Почему так рано? – спросила я.
– Потому что утром ты должна выглядеть свежей и привлекательной. Завтра на тебя наденут ошейник.
Я улеглась, но вскоре опять нетерпеливо приподнялась на локте.
– А разве на ночь на меня не будут надевать цепи? – удивилась я.
– Нет, – донесся до меня из темноты голос старшей невольницы. – Ты и так не убежишь.
Я натянула на себя толстую мягкую шкуру ларла и долго лежала, сжимая от злости кулаки и глотая подступающие к горлу слезы.
Наконец я опять не выдержала.
– Ена, – позвала я старшую невольницу. – Вот вы – уже давно рабыня. Неужели вы не испытываете ненависти к мужчинам?
– Нет, – ответила она.
Меня снова захлестнула волна глухой обиды.
– Я нахожу мужчин волнующими, – продолжала старшая невольница. – Очень часто мне хочется отдать им всю себя, отдать все, что у меня есть.
Я с ужасом слушала ее слова. Как она может так говорить? Неужели у нее нет никакой гордости? Если ей и приходят в голову такие чудовищные мысли, что само по себе уже просто неприлично, она должна хранить в полной тайне этот унижающий чувство собственного достоинства каждой женщины недостаток!
Уж я-то, по крайней мере, искренне ненавижу мужчин. Им не добиться моего расположения!
Но завтра… завтра я буду принадлежать одному из них! Он будет владеть мной, согласно всем законам этой чудовищной планеты! Он будет приказывать мне, а я – выполнять все его желания.
И главное – мне никуда отсюда не деться!
На меня не надели на ночь цепей, но это ничего не меняло: я была надежно заперта, замурована в этом лагере, обнесенном высоким частоколом.
“Тебе не убежать”, – сказала Ена.
Она права.
Завтра на меня, Элеонору Бринтон, наденут ошейник. Впервые за все время моего пребывания на Горе я буду носить на шее узкую полоску металла, официально объявляющую меня чьей-то собственностью!
“Ты очень хорошенькая”, – заметила Ена.
– Юта! – с удивлением воскликнула я.
Охранник отпустил мои волосы и толкнул меня на землю, к ее ногам. Я в ужасе подняла взгляд на Юту. В левой части лба у нее, над виском, там, где я ударила ее камнем, все еще виднелся большой синяк.
– А я думала… – пробормотала я и тут же запнулась.
Юта стояла у длинного низкого барака, который я уже видела, когда знакомилась с лагерем. Тяжелая, прочная дверь барака была открыта. Из его мрачных глубин показалась молоденькая невольница и направилась к центральной части лагерной стоянки.
Когда я впервые увидела это длинное приземистое строение, без окон, сложенное из неотесанных толстых бревен, я решила, что это какое-нибудь складское помещение, настолько оно показалось мне неприспособленным для жилья. Теперь же я начала понимать, что оно служит спальным помещением для невольниц, выполняющих тяжелые работы. Но еще хуже – я с ужасом осознала, что сама являюсь такой же невольницей.
– Ты носишь ошейник, – заметила Юта.
– Да, – прошептала я, опускаясь перед ней на колени и смущенно отводя глаза.
На Юте тоже был ошейник, но главное – на ее голове была узкая, коричневая, под цвет рабочей туники, матерчатая повязка, которая на затылке схватывала волосы в пучок. Я знала, что она символизирует признание ее авторитета среди невольниц. Очевидно, Ена была старшей среди всех находившихся в лагере женщин, а Юта – старшей среди невольниц, предназначенных для выполнения тяжелых работ.
Для меня это не предвещало ничего хорошего.
Я почувствовала, как по телу у меня пробежала крупная дрожь.
– Она кажется напуганной, – заметил приведший меня охранник. – Она тебя знает? – спросил он у Юты.
– Я ее знаю, – ответила она.
Я уронила голову к ее ногам. Руки у меня все еще были связаны ремнем, умело затянутым Раском. Я была обнажена. На мне не было ничего, кроме невольничьего ошейника и стягивающего руки кожаного ремня.
– Вы можете нас оставить, – обратилась Юта к охраннику. – Вы доставили рабыню. Теперь я за нее отвечаю.
Охранник отошел от барака.
Я не осмеливалась поднять на Югу глаза. Я была очень напугана.
– В тот же день, – тихим голосом начала Юта, – когда меня поймали в лесу шедшие по нашему следу воины Хаакона, меня отнял у них Раск. По дороге в свой лагерь они посадили тарно в на полянке, чтобы изнасиловать меня. И тут словно тень Раск вырос из темноты. “Отдайте мне эту невольницу”, – потребовал он. Люди Хаакона схватились за мечи. “Я – Раск из Трева”, – представился разбойник. Воины вложили мечи в ножны. Они уступили ему не только меня, но даже своих тарнов. Он привязал их длинными поводьями к лапе своей птицы. “Благодарю вас за рабыню”, – сказал Раск на прощание хааконовским воинам. “Спасибо тебе, Раск, что ты оставил нам наши жизни”, – ответил ему один из наемников. Им предстоял долгий путь пешком в лагерь Хаакона со Скинджера, но они не выглядели убитыми горем: для них все могло кончиться гораздо хуже. Раск доставил меня в этот лагерь и сделал своей рабыней.
Я решилась поднять на Юту глаза.
– Ты носишь повязку первой кейджеры.
– Старшая из рабочих невольниц была продана незадолго до того, как я оказалась в руках Раска, – пояснила Юта. – Здесь среди девушек много разных группировок, и каждая из партий хотела продвинуть на место старшей невольницы свою представительницу. Я была новенькой, союзниц у меня не было, но Раск Рариус по каким-то своим соображениям пожелал сделать старшей среди рабочих невольниц именно меня. Возможно, он мне просто больше доверяет.
– Я тоже буду рабочей невольницей? – спросила я.
– А ты рассчитывала жить в палатке рабынь для наслаждений? – усмехнулась Юта.
– Да, – призналась я.
Конечно, я ожидала, что меня поместят среди женщин, украшающих лагерь своим присутствием, а не направят в этот мрачный барак для рабочих невольниц!
Юта рассмеялась.
– Нет, – сказала она. – Ты останешься грязной рабыней и будешь делать самую грязную работу! Я уронила голову на грудь.
– Как я понимаю, – продолжала Юта, – тебя поймали неподалеку отсюда? Я промолчала.
– Значит, ты продолжала самостоятельно добираться до моей деревни, до Равира.
– Нет! – воскликнула я.
– Оттуда ты рассчитывала добраться до острова Телетус.
– Нет! – кричала я. – Нет!
– А на острове ты отыскала бы моих приемных родителей и представилась бы им как моя подруга. Меня одолевал страх.
– Нет, – отчаянно замотала я головой, – нет! Все это не так!
– Возможно, они приняли бы тебя как свою дочь, ты заняла бы в их сердцах место, которое прежде занимала я.
– Да нет же, Юта! – кричала я. – Нет!
– Тогда твоя жизнь была бы легкой и беззаботной, считала ты. Полной одних только удовольствий.
Охваченная ужасом, я распростерлась у ее ног в позе покорности.
Юта схватила меня за волосы и подняла на колени.
– Кто меня предал? А ну, отвечай! – потребовала она.
Я испуганно покачала головой. Юта продолжала трепать меня за волосы.
– Кто? Говори! – требовала она. Я была настолько испугана, что не могла выдавить из себя ни слова. Я лишь смотрела на Юту умоляющим взглядом, однако она продолжала беспощадно драть меня за волосы.
– Кто?! – кричала она.
– Я! Я тебя предала! – выдохнула я.
– Отвечай так, как положено рабыне! – настаивала Юта.
– Я, Эли-нор, предала Юту, – пробормотала я. – Элинор предала Юту!
– Ничтожная рабыня, – произнес у нас за спиной чей-то голос.
Я испуганно повернулась, насколько позволяли вцепившиеся в мои волосы руки Юты, и с ужасом увидела стоящего рядом Раска.
Я закрыла глаза и разрыдалась.
– Ты была права, – обратился Раск к державшей меня за волосы Юте. – Она действительно ничтожная рабыня.
Юта отпустила мои волосы, и я упала к ее ногам.
– Она не только лгунья и воровка, – продолжал Раск, – но и предательница. Она в высшей степени ничтожное существо!
– Ничего! Здесь, в лагере, найдется немало унизительных работ, которых только она и достойна, – с презрением произнесла Юта.
– Смотри, чтобы она работала как следует, – распорядился Раск.
– Я прослежу, хозяин, – ответила Юта.
С хмурым выражением на лице Раск отошел от невольничьего барака, оставив нас с Ютой одних. Слезы застилали мне глаза.
– Ты ему все рассказала? – прошептала я.
– Он приказал говорить, и мне, как рабыне, пришлось подчиниться.
Из груди у меня вырвался глухой стон.
– Твой хозяин многое знает о тебе, рабыня, – усмехнулась Юта.
Я захлебывалась от душивших меня рыданий.
– Часовой! – позвала Юта.
К нам подошел один из воинов, охранявших невольничий барак.
– Развяжите эту рабыню, – попросила Юта.
Я протянула ему руки, и он распутал стягивающие кожаный ремень сложные узлы. Я продолжала стоять на коленях, опустив глаза к земле.
– Спасибо, – сказала Юта охраннику. – Теперь я займусь ею как следует.
– Я действительно буду здесь только рабочей невольницей? – с дрожью в голосе спросила я.
– Да, – ответила Юта.
– И ты будешь моей надсмотрщицей?
– Да.
– Юта! – воскликнула я. – Я вовсе не думала тебя предавать! Я этого не хотела. Я просто испугалась. Прости меня. Я не хотела тебя предавать!
– Иди в барак, – распорядилась Юта. – Сегодня вечером тебе предстоит работа на кухне. И поторапливайся, иначе утром останешься без завтрака!
– Пожалуйста, Юта… – пробормотала я.
– Иди в барак! – приказала Юта.
Охранник отпустил мои волосы и толкнул меня на землю, к ее ногам. Я в ужасе подняла взгляд на Юту. В левой части лба у нее, над виском, там, где я ударила ее камнем, все еще виднелся большой синяк.
– А я думала… – пробормотала я и тут же запнулась.
Юта стояла у длинного низкого барака, который я уже видела, когда знакомилась с лагерем. Тяжелая, прочная дверь барака была открыта. Из его мрачных глубин показалась молоденькая невольница и направилась к центральной части лагерной стоянки.
Когда я впервые увидела это длинное приземистое строение, без окон, сложенное из неотесанных толстых бревен, я решила, что это какое-нибудь складское помещение, настолько оно показалось мне неприспособленным для жилья. Теперь же я начала понимать, что оно служит спальным помещением для невольниц, выполняющих тяжелые работы. Но еще хуже – я с ужасом осознала, что сама являюсь такой же невольницей.
– Ты носишь ошейник, – заметила Юта.
– Да, – прошептала я, опускаясь перед ней на колени и смущенно отводя глаза.
На Юте тоже был ошейник, но главное – на ее голове была узкая, коричневая, под цвет рабочей туники, матерчатая повязка, которая на затылке схватывала волосы в пучок. Я знала, что она символизирует признание ее авторитета среди невольниц. Очевидно, Ена была старшей среди всех находившихся в лагере женщин, а Юта – старшей среди невольниц, предназначенных для выполнения тяжелых работ.
Для меня это не предвещало ничего хорошего.
Я почувствовала, как по телу у меня пробежала крупная дрожь.
– Она кажется напуганной, – заметил приведший меня охранник. – Она тебя знает? – спросил он у Юты.
– Я ее знаю, – ответила она.
Я уронила голову к ее ногам. Руки у меня все еще были связаны ремнем, умело затянутым Раском. Я была обнажена. На мне не было ничего, кроме невольничьего ошейника и стягивающего руки кожаного ремня.
– Вы можете нас оставить, – обратилась Юта к охраннику. – Вы доставили рабыню. Теперь я за нее отвечаю.
Охранник отошел от барака.
Я не осмеливалась поднять на Югу глаза. Я была очень напугана.
– В тот же день, – тихим голосом начала Юта, – когда меня поймали в лесу шедшие по нашему следу воины Хаакона, меня отнял у них Раск. По дороге в свой лагерь они посадили тарно в на полянке, чтобы изнасиловать меня. И тут словно тень Раск вырос из темноты. “Отдайте мне эту невольницу”, – потребовал он. Люди Хаакона схватились за мечи. “Я – Раск из Трева”, – представился разбойник. Воины вложили мечи в ножны. Они уступили ему не только меня, но даже своих тарнов. Он привязал их длинными поводьями к лапе своей птицы. “Благодарю вас за рабыню”, – сказал Раск на прощание хааконовским воинам. “Спасибо тебе, Раск, что ты оставил нам наши жизни”, – ответил ему один из наемников. Им предстоял долгий путь пешком в лагерь Хаакона со Скинджера, но они не выглядели убитыми горем: для них все могло кончиться гораздо хуже. Раск доставил меня в этот лагерь и сделал своей рабыней.
Я решилась поднять на Юту глаза.
– Ты носишь повязку первой кейджеры.
– Старшая из рабочих невольниц была продана незадолго до того, как я оказалась в руках Раска, – пояснила Юта. – Здесь среди девушек много разных группировок, и каждая из партий хотела продвинуть на место старшей невольницы свою представительницу. Я была новенькой, союзниц у меня не было, но Раск Рариус по каким-то своим соображениям пожелал сделать старшей среди рабочих невольниц именно меня. Возможно, он мне просто больше доверяет.
– Я тоже буду рабочей невольницей? – спросила я.
– А ты рассчитывала жить в палатке рабынь для наслаждений? – усмехнулась Юта.
– Да, – призналась я.
Конечно, я ожидала, что меня поместят среди женщин, украшающих лагерь своим присутствием, а не направят в этот мрачный барак для рабочих невольниц!
Юта рассмеялась.
– Нет, – сказала она. – Ты останешься грязной рабыней и будешь делать самую грязную работу! Я уронила голову на грудь.
– Как я понимаю, – продолжала Юта, – тебя поймали неподалеку отсюда? Я промолчала.
– Значит, ты продолжала самостоятельно добираться до моей деревни, до Равира.
– Нет! – воскликнула я.
– Оттуда ты рассчитывала добраться до острова Телетус.
– Нет! – кричала я. – Нет!
– А на острове ты отыскала бы моих приемных родителей и представилась бы им как моя подруга. Меня одолевал страх.
– Нет, – отчаянно замотала я головой, – нет! Все это не так!
– Возможно, они приняли бы тебя как свою дочь, ты заняла бы в их сердцах место, которое прежде занимала я.
– Да нет же, Юта! – кричала я. – Нет!
– Тогда твоя жизнь была бы легкой и беззаботной, считала ты. Полной одних только удовольствий.
Охваченная ужасом, я распростерлась у ее ног в позе покорности.
Юта схватила меня за волосы и подняла на колени.
– Кто меня предал? А ну, отвечай! – потребовала она.
Я испуганно покачала головой. Юта продолжала трепать меня за волосы.
– Кто? Говори! – требовала она. Я была настолько испугана, что не могла выдавить из себя ни слова. Я лишь смотрела на Юту умоляющим взглядом, однако она продолжала беспощадно драть меня за волосы.
– Кто?! – кричала она.
– Я! Я тебя предала! – выдохнула я.
– Отвечай так, как положено рабыне! – настаивала Юта.
– Я, Эли-нор, предала Юту, – пробормотала я. – Элинор предала Юту!
– Ничтожная рабыня, – произнес у нас за спиной чей-то голос.
Я испуганно повернулась, насколько позволяли вцепившиеся в мои волосы руки Юты, и с ужасом увидела стоящего рядом Раска.
Я закрыла глаза и разрыдалась.
– Ты была права, – обратился Раск к державшей меня за волосы Юте. – Она действительно ничтожная рабыня.
Юта отпустила мои волосы, и я упала к ее ногам.
– Она не только лгунья и воровка, – продолжал Раск, – но и предательница. Она в высшей степени ничтожное существо!
– Ничего! Здесь, в лагере, найдется немало унизительных работ, которых только она и достойна, – с презрением произнесла Юта.
– Смотри, чтобы она работала как следует, – распорядился Раск.
– Я прослежу, хозяин, – ответила Юта.
С хмурым выражением на лице Раск отошел от невольничьего барака, оставив нас с Ютой одних. Слезы застилали мне глаза.
– Ты ему все рассказала? – прошептала я.
– Он приказал говорить, и мне, как рабыне, пришлось подчиниться.
Из груди у меня вырвался глухой стон.
– Твой хозяин многое знает о тебе, рабыня, – усмехнулась Юта.
Я захлебывалась от душивших меня рыданий.
– Часовой! – позвала Юта.
К нам подошел один из воинов, охранявших невольничий барак.
– Развяжите эту рабыню, – попросила Юта.
Я протянула ему руки, и он распутал стягивающие кожаный ремень сложные узлы. Я продолжала стоять на коленях, опустив глаза к земле.
– Спасибо, – сказала Юта охраннику. – Теперь я займусь ею как следует.
– Я действительно буду здесь только рабочей невольницей? – с дрожью в голосе спросила я.
– Да, – ответила Юта.
– И ты будешь моей надсмотрщицей?
– Да.
– Юта! – воскликнула я. – Я вовсе не думала тебя предавать! Я этого не хотела. Я просто испугалась. Прости меня. Я не хотела тебя предавать!
– Иди в барак, – распорядилась Юта. – Сегодня вечером тебе предстоит работа на кухне. И поторапливайся, иначе утром останешься без завтрака!
– Пожалуйста, Юта… – пробормотала я.
– Иди в барак! – приказала Юта.
Я поднялась на ноги и вошла в барак. Юта закрыла у меня за спиной дверь, и я очутилась в полной темноте. Я слышала, как тяжелые засовы один за другим с глухим скрежетом входят в железные скобы, прочно запирая дверь снаружи.
Пол барака покрывал толстый слой грязи, сквозь который я случайно нащупала ногой металлический прут. Я опустилась на колени и обнаружила, что прут тянется через весь барак, местами совершенно утопая в грязи, а местами на дюйм-другой выступая над ее поверхностью. Очевидно, девушек на ночь приковывают к нему цепями, чтобы, даже решившись на подкоп, они не смогли вырваться за стены барака.
Итак, убежать отсюда нет возможности.
Запертая в мрачных стенах барака, одна в густой, беспросветной темноте, я почувствовала, как меня начинает охватывать панический ужас.
Я судорожно принялась ощупывать бревенчатые стены барака и, отыскав дверь, изо всех сил забарабанила в нее кулаками.
– Юта! – закричала я, захлебываясь слезами. – Открой! Выпусти меня отсюда!
Снаружи не доносилось ни звука.
Я разрыдалась и обессиленно опустилась на земляной пол, подтянув согнутые колени к груди и уперев в них подбородок. Я чувствовала себя одинокой и несчастной. Железный ошейник был таким холодным и тесным!
Откуда-то из темноты до меня донесся писк крохотного полевого урта. Я невольно вскрикнула. Постоянно мечтая об улучшении своего положения, я получила только ухудшение его.
Я сидела в темноте совершенно одна, с отвращением ощущая обволакивающий меня тончайший терпковатый запах духов…
Пол барака покрывал толстый слой грязи, сквозь который я случайно нащупала ногой металлический прут. Я опустилась на колени и обнаружила, что прут тянется через весь барак, местами совершенно утопая в грязи, а местами на дюйм-другой выступая над ее поверхностью. Очевидно, девушек на ночь приковывают к нему цепями, чтобы, даже решившись на подкоп, они не смогли вырваться за стены барака.
Итак, убежать отсюда нет возможности.
Запертая в мрачных стенах барака, одна в густой, беспросветной темноте, я почувствовала, как меня начинает охватывать панический ужас.
Я судорожно принялась ощупывать бревенчатые стены барака и, отыскав дверь, изо всех сил забарабанила в нее кулаками.
– Юта! – закричала я, захлебываясь слезами. – Открой! Выпусти меня отсюда!
Снаружи не доносилось ни звука.
Я разрыдалась и обессиленно опустилась на земляной пол, подтянув согнутые колени к груди и уперев в них подбородок. Я чувствовала себя одинокой и несчастной. Железный ошейник был таким холодным и тесным!
Откуда-то из темноты до меня донесся писк крохотного полевого урта. Я невольно вскрикнула. Постоянно мечтая об улучшении своего положения, я получила только ухудшение его.
Я сидела в темноте совершенно одна, с отвращением ощущая обволакивающий меня тончайший терпковатый запах духов…
– Пойдем скорее, Эли-нор, – поторопила меня Тей-ша. – Нам отвели немного времени.
Я разозлилась на нее. Такая молодая, совсем недавно носит ошейник, а туда же – указывать мне!
Солнце светило ярко. Его лучи, казалось, пронизывали меня насквозь, и вскоре настроение у меня улучшилось.
Когда ни охранник, ни Тейша не смотрели в мою сторону, я потихоньку подкрадывалась к корзине девушки и пригоршнями воровала собранные ею ягоды, пересыпая их в свой кузовок. Она – новенькая среди нас невольница. Почему я должна работать наравне с ней? Пусть потрудится!
Когда я знала, что меня не видят, я бросала в рот ягодку-другую, внимательно следя за тем, чтобы не вымазать соком губы. Я и прежде себе в этом не отказывала, еще когда собирала ягоды для Тарго, чего же бояться сейчас? Ни Юта, ни охранник никогда не ловили меня за руку. Я всегда умела их провести. Куда им! Я гораздо умнее их всех, вместе взятых!
Наконец обе корзинки у нас были наполнены, и мы вернулись в лагерь.
Охранник передал наши корзины другим девушкам, чтобы те отнесли их на кухню, и отвязал удерживающий нас с Тейшей друг рядом с другом кожаный ремень.
– Эли-нор, Тейша, следуйте за мной, – приказала подошедшая к нам Юта.
Она подвела нас к длинному шесту, закрепленному в горизонтальном положении на двух деревянных опорах – к тому самому, который предназначался, как я раньше считала, для развешивания вяленого мяса. Рядом с шестом Юта приказала нам опуститься на колени.
У одной из деревянных опор стояла медная жаровня, наполненная раскаленными добела углями. Из жаровни выступали рукояти четырех тавродержателей для проставления невольничьего клейма. Судя по раскаленным углям, огонь в жаровне поддерживали не меньше двух-трех часов – то есть в течение всего времени, пока мы с Тейшей занимались сбором ягод.
Я почувствовала смутное беспокойство.
Вокруг собралось несколько охранников и выполнивших свою работу невольниц. Здесь же находился и охранник, сопровождавший нас с Тейшей во время сбора ягод.
Тейша тревожно оглядывалась по сторонам. Она казалась до предела напуганной. Мне тоже все происходящее не доставляло большого удовольствия, но я изо всех сил старалась держать себя в руках.
– Тейша, – строгим голосом обратилась к девушке Юта.
Моя напарница подняла на нее наполненные ужасом глаза.
– Ты воровала ягоды из корзины Эли-нор? – спросила Юта.
– Нет! Нет! – воскликнула моя напарница.
– А ты, Эли-нор, – посмотрела на меня Юта, – ты воровала ягоды у Тейши?
– Нет! – не моргнув глазом ответила я. Юта обернулась к сопровождавшему нас в лесу охраннику.
– Первая говорит правду, вторая – лжет, – сказал охранник.
Юта посмотрела на меня.
– Это нетрудно определить, Эли-нор, – сказала она. – Иногда охранник успевает заметить твои движения, иногда – обо всем можно догадаться даже по твоей тени. Он может определить, воруешь ты или нет, по быстро изменяющемуся количеству ягод в твоей корзине.
– Нет, – застонала я. – Нет, я этого не делала!
– Ты часто воровала ягоды и из моей корзины, – продолжала Юта, – но я просила охранника, который тоже был в курсе дела, чтобы он молчал об этом.
Я уронила голову.
– Я никогда больше не буду воровать ягоды, – пробормотала я.
– Я тоже так думаю, – кивнула Юта.
Я подняла на нее удивленный взгляд.
– Но на этот раз ты обворовала Тейшу, девушку честную и наивную, и этого так оставить нельзя.
– Я ничего у нее не воровала! – воскликнула я. Юта снова взглянула на охранника.
– Лжет, – отрезал охранник, пожимая плечами.
– Ну я не буду, больше никогда не буду у нее ничего воровать! – закричала я.
Юта нахмурила брови и обернулась к Тейше.
– Ты ела ягоды, когда их собирала? – спросила она.
– Нет, не ела! – испуганно замотала головой девушка.
Юта подошла ко мне.
– А ты, Эли-нор, ела ягоды?
– Нет, Юта, не ела! – ответила я. Юта нахмурилась еще больше и повернулась к Тейше.
– Открой рот, – приказала она, – и покажи язык! Я застонала. Я поняла, чем это мне грозит. Юта проверила язык Тейши.
– Хорошо, – сказала она.
Я со страхом ждала своей судьбы.
– Теперь ты, Эли-нор, открой рот, – потребовала Юта.
– Пожалуйста, Юта, прошу тебя! – взмолилась я.
– Открой рот и покажи язык! – приказала Юта. Мне оставалось только повиноваться. По рядам зрителей пробежал взрыв довольного хохота.
– Ты можешь идти, Тейша, – распорядилась Юта. Молодая невольница вскочила на ноги и поскорее убежала прочь от опасного места.
Я разозлилась на нее. Такая молодая, совсем недавно носит ошейник, а туда же – указывать мне!
Солнце светило ярко. Его лучи, казалось, пронизывали меня насквозь, и вскоре настроение у меня улучшилось.
Когда ни охранник, ни Тейша не смотрели в мою сторону, я потихоньку подкрадывалась к корзине девушки и пригоршнями воровала собранные ею ягоды, пересыпая их в свой кузовок. Она – новенькая среди нас невольница. Почему я должна работать наравне с ней? Пусть потрудится!
Когда я знала, что меня не видят, я бросала в рот ягодку-другую, внимательно следя за тем, чтобы не вымазать соком губы. Я и прежде себе в этом не отказывала, еще когда собирала ягоды для Тарго, чего же бояться сейчас? Ни Юта, ни охранник никогда не ловили меня за руку. Я всегда умела их провести. Куда им! Я гораздо умнее их всех, вместе взятых!
Наконец обе корзинки у нас были наполнены, и мы вернулись в лагерь.
Охранник передал наши корзины другим девушкам, чтобы те отнесли их на кухню, и отвязал удерживающий нас с Тейшей друг рядом с другом кожаный ремень.
– Эли-нор, Тейша, следуйте за мной, – приказала подошедшая к нам Юта.
Она подвела нас к длинному шесту, закрепленному в горизонтальном положении на двух деревянных опорах – к тому самому, который предназначался, как я раньше считала, для развешивания вяленого мяса. Рядом с шестом Юта приказала нам опуститься на колени.
У одной из деревянных опор стояла медная жаровня, наполненная раскаленными добела углями. Из жаровни выступали рукояти четырех тавродержателей для проставления невольничьего клейма. Судя по раскаленным углям, огонь в жаровне поддерживали не меньше двух-трех часов – то есть в течение всего времени, пока мы с Тейшей занимались сбором ягод.
Я почувствовала смутное беспокойство.
Вокруг собралось несколько охранников и выполнивших свою работу невольниц. Здесь же находился и охранник, сопровождавший нас с Тейшей во время сбора ягод.
Тейша тревожно оглядывалась по сторонам. Она казалась до предела напуганной. Мне тоже все происходящее не доставляло большого удовольствия, но я изо всех сил старалась держать себя в руках.
– Тейша, – строгим голосом обратилась к девушке Юта.
Моя напарница подняла на нее наполненные ужасом глаза.
– Ты воровала ягоды из корзины Эли-нор? – спросила Юта.
– Нет! Нет! – воскликнула моя напарница.
– А ты, Эли-нор, – посмотрела на меня Юта, – ты воровала ягоды у Тейши?
– Нет! – не моргнув глазом ответила я. Юта обернулась к сопровождавшему нас в лесу охраннику.
– Первая говорит правду, вторая – лжет, – сказал охранник.
Юта посмотрела на меня.
– Это нетрудно определить, Эли-нор, – сказала она. – Иногда охранник успевает заметить твои движения, иногда – обо всем можно догадаться даже по твоей тени. Он может определить, воруешь ты или нет, по быстро изменяющемуся количеству ягод в твоей корзине.
– Нет, – застонала я. – Нет, я этого не делала!
– Ты часто воровала ягоды и из моей корзины, – продолжала Юта, – но я просила охранника, который тоже был в курсе дела, чтобы он молчал об этом.
Я уронила голову.
– Я никогда больше не буду воровать ягоды, – пробормотала я.
– Я тоже так думаю, – кивнула Юта.
Я подняла на нее удивленный взгляд.
– Но на этот раз ты обворовала Тейшу, девушку честную и наивную, и этого так оставить нельзя.
– Я ничего у нее не воровала! – воскликнула я. Юта снова взглянула на охранника.
– Лжет, – отрезал охранник, пожимая плечами.
– Ну я не буду, больше никогда не буду у нее ничего воровать! – закричала я.
Юта нахмурила брови и обернулась к Тейше.
– Ты ела ягоды, когда их собирала? – спросила она.
– Нет, не ела! – испуганно замотала головой девушка.
Юта подошла ко мне.
– А ты, Эли-нор, ела ягоды?
– Нет, Юта, не ела! – ответила я. Юта нахмурилась еще больше и повернулась к Тейше.
– Открой рот, – приказала она, – и покажи язык! Я застонала. Я поняла, чем это мне грозит. Юта проверила язык Тейши.
– Хорошо, – сказала она.
Я со страхом ждала своей судьбы.
– Теперь ты, Эли-нор, открой рот, – потребовала Юта.
– Пожалуйста, Юта, прошу тебя! – взмолилась я.
– Открой рот и покажи язык! – приказала Юта. Мне оставалось только повиноваться. По рядам зрителей пробежал взрыв довольного хохота.
– Ты можешь идти, Тейша, – распорядилась Юта. Молодая невольница вскочила на ноги и поскорее убежала прочь от опасного места.
Я также начала подниматься с земли.
– А ты, Эли-нор, оставайся там, где стоишь, – остановила меня Юта.
Я снова преклонила колени. Теперь уже я испугалась не на шутку.
– Сними свою тунику, – приказала Юта.
Не понимая, что происходит, я дрожащими руками стянула с себя короткую грубую рубаху. На мне остался только ошейник.
– Теперь проси охранника, чтобы он поставил клеймо на твоем теле и наказал тебя плетьми! – скомандовала Юта.
– Нет! – закричала я. – Нет! Нет-нет-нет!
– Я сам поставлю клеймо на ее теле, – произнес у меня за спиной до боли знакомый голос. Я обернулась и посмотрела в глаза Раску.
– Хозяин! – разрыдалась я, уронив голову к его ногам.
– Держите ее, – приказал он четверым охранникам.
– Пожалуйста, хозяин, не надо! – взмолилась я. – Прошу вас!
Охранники схватили меня за руки и ноги и прижали к земле у пылающей медной жаровни. Угли в ней были раскалены так, что я за два фута ощущала исходящий от нее жар.
– Пожалуйста, – рыдала я, – не надо!
Раск надел на руку толстую, плотную рукавицу и вытащил из жаровни один из тавродержателей. Длинный металлический прут оканчивался крохотной, не больше четверти дюйма, буквой, раскалившейся в жаровне добела.
– Это обличающее клеймо, – сообщил Раск. – Оно пометит тебя как неисправимую лгунью.
– Пожалуйста, хозяин! – бормотала я, задыхаясь от слез.
– Я потерял с тобой всякое терпение, – сказал Раск. – Получай то, что ты заслужила!
Он прижал клеймо к моему телу, и я зашлась в душераздирающем вопле. Через две-три секунды он отнял клеймо от моего бедра. Жуткая боль раздирала мое тело. Я не могла остановиться и продолжала кричать. В воздухе запахло горелым мясом. Я задыхалась. Меня била крупная дрожь. Четверо мужчин еще сильнее навалились мне на грудь, прижали к земле мои ноги.
– А это клеймо, – сказал Раск, вытаскивая из жаровни другой тавродержатель, – будет всем говорить о том, кто ты есть на самом деле – воровка!
– Ну, пожалуйста, хозяин, не надо! – бормотала я. Под тяжестью навалившихся на меня мужчин я не могла пошевелить ни одним мускулом. Мне оставалось только ждать, пока моего левого бедра не коснется второй раскаленный прут.
Новая вспышка боли ворвалась в мое сознание, ударила по обнаженным нервам. Я застонала.
На теле у меня теперь стояло и клеймо воровки.
– Это третье клеймо, – словно издалека донесся до меня голос Раска, – также является обличающим. Оно будет поставлено на твоем теле за преступление перед Ютой.
Сквозь застилающие мне глаза слезы я с трудом рассмотрела крохотную, добела раскаленную букву на конце толстого металлического прута.
– Это клеймо отметит тебя как предательницу, – сказал Раск. – Пусть все знают, что ты собой представляешь! – Голос у него звенел от справедливого гнева.
Он прижал клеймо к моему телу. Сквозь волны боли, застилающей мое сознание, я непроизвольно бросила взгляд на Юту. На ее лице не отразилось никаких эмоций. Это поразило меня больше всего, и я дала волю слезам и зашлась в душераздирающем крике.
Мужчины продолжали прижимать меня к земле.
Раск вытащил из жаровни последний тавродержатель. Он был самым толстым из всех предыдущих, и буква на конце железного прута была никак не меньше полудюйма высотой. Она также была раскалена добела. Я узнала это клеймо. Я уже видела его на ноге у Ены. Это было клеймо города Трева. Раск решил, что с. сегодняшнего дня я буду носить на своем теле еще и это клеймо.
– Не надо, хозяин, пожалуйста! – умоляла я его.
– Надо, никчемная рабыня, – отвечал он. – Когда кто-нибудь из мужчин спросит тебя, кто поставил на твоем теле клейма лгуньи, воровки и предательницы, ты покажешь ему это клеймо и ответишь, что это сделал один из граждан Трева.
– Не нужно подвергать меня такому наказанию, – взмолилась я. – Прошу вас!
Руки мужчин удерживали меня плотно прижатой к земле. Я не могла пошевелиться. Раскаленный конец прута замер в каком-нибудь дюйме от моего беспомощно распластанного тела.
– Нет! – бормотала я. – Не надо!
Я поймала на себе взгляд Раска из Трева и по выражению его лица поняла, что пощады мне не будет. Он был воином, предводителем тарнсменов.
– Этим клеймом города Трева, – суровым голосом произнес он, – я объявляю тебя своей рабыней!
Раскаленный конец прута с яростным шипением впился в мое тело.
Пытка продолжалась не менее пяти секунд.
Захлебываясь рыданиями, я почувствовала, что сознание начинает меня оставлять. Я ощутила головокружение. К горлу подкатила тошнота.
Когда перед глазами у меня прояснилось, я поняла, что руки у меня связаны и меня поднимают с земли стягивающим их ремнем. Ремень был переброшен через проходящий над моей головой укрепленный в горизонтальном положении шест. Мои ноги оторвались от земли. Конец связывающего мои руки ремня закрепили на поддерживающей шест деревянной опоре.
Зрители отступили назад.
– Принесите плеть, – приказал Раск.
Я висела, наверное, в футе над землей. Ноги мне стянули вторым кожаным ремнем, конец которого привязали к металлическому кольцу, прикрепленному к верхней части вкопанного в землю каменного столба. Распятая таким образом, я не могла уворачиваться от наносимых мне ударов.
Как-то очень давно мне уже пришлось испытать на себе наказание плетьми. Меня била Лана. Я навсегда это запомнила. Я была слишком утонченной, нежной и не могла выносить подобных истязаний. Я не какая-нибудь простая горианка! Мне даже страшно было представить себя под настоящей рабовладельческой плетью-семихвосткой, находящейся в руках мужчины.
– Пожалуйста, хозяин! – взмолилась я. – Не подвергайте меня наказанию плетью! Я не вынесу боли! Это убьет меня! Я из города Нью-Йорка! У меня слишком нежная кожа, чтобы выдержать удары плетьми!
Собравшиеся вокруг зрители рассмеялись.
Я была подвешена над землей. Руки и ноги у меня были связаны. Левое бедро горело от нестерпимой боли. Из глаз ручьем катились слезы. Я задыхалась. Словно сквозь густую пелену до меня доносился суровый голос Раска.
– Для начала, – говорил он, – ты получишь по одному удару плетью за каждую букву в слове “лгунья”, затем по одному удару за каждую букву в слове “воровка”, а после этого – по одному удару за каждую букву в слове “предательница”! Ты сама будешь считать удары.
Я разрыдалась.
– Считай! – приказал Раск.
– Я не могу! – воскликнула я. – Я неграмотная! Я не знаю, сколько букв в каждом из этих слов!
– В первом – шесть, во втором – семь, а в третьем – тринадцать, – подсказала Инга.
Я в ужасе посмотрела на нее. До сих пор я не замечала ее среди собравшихся. Мне не хотелось, чтобы она видела, как меня избивают плетьми. Я невольно обвела глазами присутствующих и заметила стоящую рядом Рену. Лучше бы они обе были сейчас где-нибудь подальше!
– Ну и орала же ты, когда на тебе ставили обличающие клейма, – заметила Инга.
– Это верно, – покачала головой Рена.
– Считай! – скомандовал Раск.
– Один! – в отчаянии воскликнула я.
Спина у меня буквально взорвалась от боли. Я пыталась закричать, но из груди у меня не вырвалось ни звука. Я не могла даже вздохнуть. Перед глазами у меня все поплыло. Снова раздался свист рассекаемого плетью воздуха, боль накрыла меня второй волной. Я едва не потеряла сознание.
Я не в силах была этого выдержать.
– Счет! – вонзился в мое ускользающее сознание чей-то требовательный голос.
– Нет, я не могу, – простонала я.
– Считай! – крикнула Инга. – Иначе тебя будут бить без счета.
– Веди счет, не думай ни о чем, – настаивала Рена. – Эти плети не изуродуют твое тело. Они для этого слишком широкие. Главное – не сбейся со счета!
– А ты, Эли-нор, оставайся там, где стоишь, – остановила меня Юта.
Я снова преклонила колени. Теперь уже я испугалась не на шутку.
– Сними свою тунику, – приказала Юта.
Не понимая, что происходит, я дрожащими руками стянула с себя короткую грубую рубаху. На мне остался только ошейник.
– Теперь проси охранника, чтобы он поставил клеймо на твоем теле и наказал тебя плетьми! – скомандовала Юта.
– Нет! – закричала я. – Нет! Нет-нет-нет!
– Я сам поставлю клеймо на ее теле, – произнес у меня за спиной до боли знакомый голос. Я обернулась и посмотрела в глаза Раску.
– Хозяин! – разрыдалась я, уронив голову к его ногам.
– Держите ее, – приказал он четверым охранникам.
– Пожалуйста, хозяин, не надо! – взмолилась я. – Прошу вас!
Охранники схватили меня за руки и ноги и прижали к земле у пылающей медной жаровни. Угли в ней были раскалены так, что я за два фута ощущала исходящий от нее жар.
– Пожалуйста, – рыдала я, – не надо!
Раск надел на руку толстую, плотную рукавицу и вытащил из жаровни один из тавродержателей. Длинный металлический прут оканчивался крохотной, не больше четверти дюйма, буквой, раскалившейся в жаровне добела.
– Это обличающее клеймо, – сообщил Раск. – Оно пометит тебя как неисправимую лгунью.
– Пожалуйста, хозяин! – бормотала я, задыхаясь от слез.
– Я потерял с тобой всякое терпение, – сказал Раск. – Получай то, что ты заслужила!
Он прижал клеймо к моему телу, и я зашлась в душераздирающем вопле. Через две-три секунды он отнял клеймо от моего бедра. Жуткая боль раздирала мое тело. Я не могла остановиться и продолжала кричать. В воздухе запахло горелым мясом. Я задыхалась. Меня била крупная дрожь. Четверо мужчин еще сильнее навалились мне на грудь, прижали к земле мои ноги.
– А это клеймо, – сказал Раск, вытаскивая из жаровни другой тавродержатель, – будет всем говорить о том, кто ты есть на самом деле – воровка!
– Ну, пожалуйста, хозяин, не надо! – бормотала я. Под тяжестью навалившихся на меня мужчин я не могла пошевелить ни одним мускулом. Мне оставалось только ждать, пока моего левого бедра не коснется второй раскаленный прут.
Новая вспышка боли ворвалась в мое сознание, ударила по обнаженным нервам. Я застонала.
На теле у меня теперь стояло и клеймо воровки.
– Это третье клеймо, – словно издалека донесся до меня голос Раска, – также является обличающим. Оно будет поставлено на твоем теле за преступление перед Ютой.
Сквозь застилающие мне глаза слезы я с трудом рассмотрела крохотную, добела раскаленную букву на конце толстого металлического прута.
– Это клеймо отметит тебя как предательницу, – сказал Раск. – Пусть все знают, что ты собой представляешь! – Голос у него звенел от справедливого гнева.
Он прижал клеймо к моему телу. Сквозь волны боли, застилающей мое сознание, я непроизвольно бросила взгляд на Юту. На ее лице не отразилось никаких эмоций. Это поразило меня больше всего, и я дала волю слезам и зашлась в душераздирающем крике.
Мужчины продолжали прижимать меня к земле.
Раск вытащил из жаровни последний тавродержатель. Он был самым толстым из всех предыдущих, и буква на конце железного прута была никак не меньше полудюйма высотой. Она также была раскалена добела. Я узнала это клеймо. Я уже видела его на ноге у Ены. Это было клеймо города Трева. Раск решил, что с. сегодняшнего дня я буду носить на своем теле еще и это клеймо.
– Не надо, хозяин, пожалуйста! – умоляла я его.
– Надо, никчемная рабыня, – отвечал он. – Когда кто-нибудь из мужчин спросит тебя, кто поставил на твоем теле клейма лгуньи, воровки и предательницы, ты покажешь ему это клеймо и ответишь, что это сделал один из граждан Трева.
– Не нужно подвергать меня такому наказанию, – взмолилась я. – Прошу вас!
Руки мужчин удерживали меня плотно прижатой к земле. Я не могла пошевелиться. Раскаленный конец прута замер в каком-нибудь дюйме от моего беспомощно распластанного тела.
– Нет! – бормотала я. – Не надо!
Я поймала на себе взгляд Раска из Трева и по выражению его лица поняла, что пощады мне не будет. Он был воином, предводителем тарнсменов.
– Этим клеймом города Трева, – суровым голосом произнес он, – я объявляю тебя своей рабыней!
Раскаленный конец прута с яростным шипением впился в мое тело.
Пытка продолжалась не менее пяти секунд.
Захлебываясь рыданиями, я почувствовала, что сознание начинает меня оставлять. Я ощутила головокружение. К горлу подкатила тошнота.
Когда перед глазами у меня прояснилось, я поняла, что руки у меня связаны и меня поднимают с земли стягивающим их ремнем. Ремень был переброшен через проходящий над моей головой укрепленный в горизонтальном положении шест. Мои ноги оторвались от земли. Конец связывающего мои руки ремня закрепили на поддерживающей шест деревянной опоре.
Зрители отступили назад.
– Принесите плеть, – приказал Раск.
Я висела, наверное, в футе над землей. Ноги мне стянули вторым кожаным ремнем, конец которого привязали к металлическому кольцу, прикрепленному к верхней части вкопанного в землю каменного столба. Распятая таким образом, я не могла уворачиваться от наносимых мне ударов.
Как-то очень давно мне уже пришлось испытать на себе наказание плетьми. Меня била Лана. Я навсегда это запомнила. Я была слишком утонченной, нежной и не могла выносить подобных истязаний. Я не какая-нибудь простая горианка! Мне даже страшно было представить себя под настоящей рабовладельческой плетью-семихвосткой, находящейся в руках мужчины.
– Пожалуйста, хозяин! – взмолилась я. – Не подвергайте меня наказанию плетью! Я не вынесу боли! Это убьет меня! Я из города Нью-Йорка! У меня слишком нежная кожа, чтобы выдержать удары плетьми!
Собравшиеся вокруг зрители рассмеялись.
Я была подвешена над землей. Руки и ноги у меня были связаны. Левое бедро горело от нестерпимой боли. Из глаз ручьем катились слезы. Я задыхалась. Словно сквозь густую пелену до меня доносился суровый голос Раска.
– Для начала, – говорил он, – ты получишь по одному удару плетью за каждую букву в слове “лгунья”, затем по одному удару за каждую букву в слове “воровка”, а после этого – по одному удару за каждую букву в слове “предательница”! Ты сама будешь считать удары.
Я разрыдалась.
– Считай! – приказал Раск.
– Я не могу! – воскликнула я. – Я неграмотная! Я не знаю, сколько букв в каждом из этих слов!
– В первом – шесть, во втором – семь, а в третьем – тринадцать, – подсказала Инга.
Я в ужасе посмотрела на нее. До сих пор я не замечала ее среди собравшихся. Мне не хотелось, чтобы она видела, как меня избивают плетьми. Я невольно обвела глазами присутствующих и заметила стоящую рядом Рену. Лучше бы они обе были сейчас где-нибудь подальше!
– Ну и орала же ты, когда на тебе ставили обличающие клейма, – заметила Инга.
– Это верно, – покачала головой Рена.
– Считай! – скомандовал Раск.
– Один! – в отчаянии воскликнула я.
Спина у меня буквально взорвалась от боли. Я пыталась закричать, но из груди у меня не вырвалось ни звука. Я не могла даже вздохнуть. Перед глазами у меня все поплыло. Снова раздался свист рассекаемого плетью воздуха, боль накрыла меня второй волной. Я едва не потеряла сознание.
Я не в силах была этого выдержать.
– Счет! – вонзился в мое ускользающее сознание чей-то требовательный голос.
– Нет, я не могу, – простонала я.
– Считай! – крикнула Инга. – Иначе тебя будут бить без счета.
– Веди счет, не думай ни о чем, – настаивала Рена. – Эти плети не изуродуют твое тело. Они для этого слишком широкие. Главное – не сбейся со счета!
– Два, – выдавила я из себя.
Боль обрушилась на меня с новой силой.
– Счет! – потребовал Раcк.
– Я не могу, – пробормотала я. – Не могу!
– Три, – сказала за меня Юта. – Я буду считать вместо нее.
Плеть снова опустилась на мои плечи.
– Четыре, – ухватило голос Юты ускользающее сознание.
На меня обрушился поток ледяной воды. Я с трудом открыла глаза, возвращаясь в мир сжигающей мое тело боли.
– Пять… – механически отметило сознание очередной удар плетью, сопровождающийся доносящимся издалека приглушенным голосом Юты.
Я потеряла сознание, и меня немедленно облили холодной водой.
Наконец прозвучало спасительное:
– Шесть!
Окончательно обессиленная, я висела на кожаном ремне, стягивающем мои руки, и даже не пыталась поднять упавшую на грудь голову.
– А теперь, – объявил Раск, – я буду бить тебя, пока сам не сочту, что с тебя достаточно.
Еще десять ударов плетью нанес он беспомощно висящей на шесте невольнице. Еще дважды я теряла сознание, и меня дважды приводили в чувство, обливая холодной водой. И лишь после этого, уже прощаясь с жизнью, я каким-то образом сквозь сплошную пелену боли сумела разобрать его слова:
– Спустите ее на землю!
Боль обрушилась на меня с новой силой.
– Счет! – потребовал Раcк.
– Я не могу, – пробормотала я. – Не могу!
– Три, – сказала за меня Юта. – Я буду считать вместо нее.
Плеть снова опустилась на мои плечи.
– Четыре, – ухватило голос Юты ускользающее сознание.
На меня обрушился поток ледяной воды. Я с трудом открыла глаза, возвращаясь в мир сжигающей мое тело боли.
– Пять… – механически отметило сознание очередной удар плетью, сопровождающийся доносящимся издалека приглушенным голосом Юты.
Я потеряла сознание, и меня немедленно облили холодной водой.
Наконец прозвучало спасительное:
– Шесть!
Окончательно обессиленная, я висела на кожаном ремне, стягивающем мои руки, и даже не пыталась поднять упавшую на грудь голову.
– А теперь, – объявил Раск, – я буду бить тебя, пока сам не сочту, что с тебя достаточно.
Еще десять ударов плетью нанес он беспомощно висящей на шесте невольнице. Еще дважды я теряла сознание, и меня дважды приводили в чувство, обливая холодной водой. И лишь после этого, уже прощаясь с жизнью, я каким-то образом сквозь сплошную пелену боли сумела разобрать его слова:
– Спустите ее на землю!
Я почувствовала, как натяжение стягивающего мои руки ремня ослабло. Меня опустили на землю, развязали мне ноги и защелкнули на запястьях соединенные цепью металлические наручники. После этого меня, еле передвигающую ноги, потащили за волосы к находящемуся неподалеку железному ящику, втолкнули в него и закрыли дверь.
Я слышала, как задвигаются снаружи железные засовы и как на них навешивают тяжелые замки.
Ящик был прямоугольным, очень маленьким, площадью не более квадратного ярда и высотой чуть больше моего роста. Он раскалился на солнце, в нем было темно и душно. На уровне моих плеч в двери ящика была сделана прорезь шириной в семь и высотой в полдюйма. Такая же щель, но высотой дюйма в два и шириной, наверное, в фут, находилась у самого пола.
Мне вспомнилось, как одна из невольниц в первый день моего пребывания в лагере Раска предупредила, что, если меня поймают на лжи или на воровстве, меня подвергнут наказанию плетьми и посадят в железный ящик.
Я застонала и без сил опустилась на пол, обняв колени руками и уперевшись в них подбородком. Сожженное клеймами левое бедро у меня горело огнем, но еще сильнее давала себя знать исполосованная плетью спина.
Подумать только: с этой минуты Элеонора Бринтон с нью-йоркской Парк-авеню носила на себе клейма лгуньи, воровки и предательницы, а какой-то воин из далекого, варварского мира, объявивший себя ее хозяином, поставил у нее на теле знак своего города! Мало того что он изуродовал ее тело, так он еще безо всякой жалости, как какое-нибудь животное, избил ее плетьми и засунул в железный ящик! Разве может позволить себе настоящий хозяин так обращаться с тем, что ему принадлежит? Мне трудно было в это поверить.
Напряжение последнего часа и нечеловеческая боль наконец сломили меня, и я, кое-как свернувшись на полу железного ящика, забылась сном.
Пришла в себя я только поздно вечером. Каждая клеточка моего тела все еще стонала от боли. Снаружи доносились звуки музыки, хохот мужчин и возбужденные, радостные голоса девушек: праздничный ужин, посвященный пленению двух беглянок, оставивших родительский дом из-за нежелания соединиться брачными узами с найденными для них претендентами, был в самом разгаре.
Я оставалась в ящике для невольниц в течение нескольких дней. Железная дверь открывалась только на те короткие мгновения, которых хватало, чтобы накормить меня и дать мне напиться. Все это время на мне были надеты наручники, и я не могла даже прикоснуться к зудящим ожогам от проставленных у меня на бедре клейм. На пятый день наручники с меня сняли, но из ящика не выпустили. К этому времени ожоги у меня на теле начали подживать, но даже одно лишь пребывание в темном, тесном, раскаленном под солнечными лучами железном ящике уже само по себе было настоящей пыткой.
В первые дни, когда запястья у меня были скованы наручниками, я пинала дверь ногами, ругалась и умоляла выпустить меня из ящика. Позднее, когда цепи с меня сняли, двери ящика вообще перестали открывать и тарелки с едой подсовывались в щель, расположенную у самого пола. Я окончательно упала духом и только жалобными стонами пыталась привлечь к себе чье-то внимание. Я боялась сойти с ума, сидя в этом жутком ящике в полном одиночестве. Принося мне еду и подливая в чашку свежую воду, Юта никогда со мной не разговаривала. Лишь один раз в ответ на мои стенания она бросила:
– Хозяин выпустит тебя отсюда, когда сам сочтет нужным, не раньше!
В другой раз на мои рыдания откликнулись проходящие мимо Инга и Рена, но они сделали это только для того, чтобы меня подразнить.
– Раск давно забыл о твоем существовании, – презрительно фыркнула Инга.
– Да-да! – смеясь, подхватила Рена. – Хозяин и думать о тебе забыл!
На десятый день моего прозябания в железном ящике Юта вместо тарелки с обычным хлебом подсунула мне под дверь миску с совсем другой едой. Я даже вскрикнула от омерзения. В миске копошились, взбираясь один другому на спину, маленькие жирные насекомые. Я с воплями оттолкнула от себя миску, вышвырнув ее из своего ящика. Это были те самые насекомые, которых мне показывала Юта во время нашего с нею бегства и говорила, что они не только съедобные, но даже очень полезные для здоровья. Сама она довольно часто отыскивала этих жуков под корой деревьев и поедала их без промедления.
Днем позже она опять подсунула под двери ящика миску с зелеными насекомыми, и я снова вытолкнула ее наружу. В верхнюю щель в двери я видела, как она подняла миску, выбрала одного жука, разломила его пополам и с нескрываемым удовольствием засунула в рот. Нет, решила я, лучше совсем умереть с голоду, чем есть такую мерзость, однако уже на следующий день, борясь с подступающей к горлу тошнотой, все же заставила себя съесть пять насекомых.
Горсть этих жуков и чашка питьевой воды составляли весь мой дневной рацион во время моего дальнейшего заключения в железном ящике.
Я слышала, как задвигаются снаружи железные засовы и как на них навешивают тяжелые замки.
Ящик был прямоугольным, очень маленьким, площадью не более квадратного ярда и высотой чуть больше моего роста. Он раскалился на солнце, в нем было темно и душно. На уровне моих плеч в двери ящика была сделана прорезь шириной в семь и высотой в полдюйма. Такая же щель, но высотой дюйма в два и шириной, наверное, в фут, находилась у самого пола.
Мне вспомнилось, как одна из невольниц в первый день моего пребывания в лагере Раска предупредила, что, если меня поймают на лжи или на воровстве, меня подвергнут наказанию плетьми и посадят в железный ящик.
Я застонала и без сил опустилась на пол, обняв колени руками и уперевшись в них подбородком. Сожженное клеймами левое бедро у меня горело огнем, но еще сильнее давала себя знать исполосованная плетью спина.
Подумать только: с этой минуты Элеонора Бринтон с нью-йоркской Парк-авеню носила на себе клейма лгуньи, воровки и предательницы, а какой-то воин из далекого, варварского мира, объявивший себя ее хозяином, поставил у нее на теле знак своего города! Мало того что он изуродовал ее тело, так он еще безо всякой жалости, как какое-нибудь животное, избил ее плетьми и засунул в железный ящик! Разве может позволить себе настоящий хозяин так обращаться с тем, что ему принадлежит? Мне трудно было в это поверить.
Напряжение последнего часа и нечеловеческая боль наконец сломили меня, и я, кое-как свернувшись на полу железного ящика, забылась сном.
Пришла в себя я только поздно вечером. Каждая клеточка моего тела все еще стонала от боли. Снаружи доносились звуки музыки, хохот мужчин и возбужденные, радостные голоса девушек: праздничный ужин, посвященный пленению двух беглянок, оставивших родительский дом из-за нежелания соединиться брачными узами с найденными для них претендентами, был в самом разгаре.
Я оставалась в ящике для невольниц в течение нескольких дней. Железная дверь открывалась только на те короткие мгновения, которых хватало, чтобы накормить меня и дать мне напиться. Все это время на мне были надеты наручники, и я не могла даже прикоснуться к зудящим ожогам от проставленных у меня на бедре клейм. На пятый день наручники с меня сняли, но из ящика не выпустили. К этому времени ожоги у меня на теле начали подживать, но даже одно лишь пребывание в темном, тесном, раскаленном под солнечными лучами железном ящике уже само по себе было настоящей пыткой.
В первые дни, когда запястья у меня были скованы наручниками, я пинала дверь ногами, ругалась и умоляла выпустить меня из ящика. Позднее, когда цепи с меня сняли, двери ящика вообще перестали открывать и тарелки с едой подсовывались в щель, расположенную у самого пола. Я окончательно упала духом и только жалобными стонами пыталась привлечь к себе чье-то внимание. Я боялась сойти с ума, сидя в этом жутком ящике в полном одиночестве. Принося мне еду и подливая в чашку свежую воду, Юта никогда со мной не разговаривала. Лишь один раз в ответ на мои стенания она бросила:
– Хозяин выпустит тебя отсюда, когда сам сочтет нужным, не раньше!
В другой раз на мои рыдания откликнулись проходящие мимо Инга и Рена, но они сделали это только для того, чтобы меня подразнить.
– Раск давно забыл о твоем существовании, – презрительно фыркнула Инга.
– Да-да! – смеясь, подхватила Рена. – Хозяин и думать о тебе забыл!
На десятый день моего прозябания в железном ящике Юта вместо тарелки с обычным хлебом подсунула мне под дверь миску с совсем другой едой. Я даже вскрикнула от омерзения. В миске копошились, взбираясь один другому на спину, маленькие жирные насекомые. Я с воплями оттолкнула от себя миску, вышвырнув ее из своего ящика. Это были те самые насекомые, которых мне показывала Юта во время нашего с нею бегства и говорила, что они не только съедобные, но даже очень полезные для здоровья. Сама она довольно часто отыскивала этих жуков под корой деревьев и поедала их без промедления.
Днем позже она опять подсунула под двери ящика миску с зелеными насекомыми, и я снова вытолкнула ее наружу. В верхнюю щель в двери я видела, как она подняла миску, выбрала одного жука, разломила его пополам и с нескрываемым удовольствием засунула в рот. Нет, решила я, лучше совсем умереть с голоду, чем есть такую мерзость, однако уже на следующий день, борясь с подступающей к горлу тошнотой, все же заставила себя съесть пять насекомых.
Горсть этих жуков и чашка питьевой воды составляли весь мой дневной рацион во время моего дальнейшего заключения в железном ящике.
Я целыми часами простаивала у проделанной в верхней части двери узкой щели в надежде, что мимо пройдет хоть кто-нибудь из девушек, кто осмелится переброситься со мной парой слов. Однако сколько бы я ни звала, ни одна из них так и не откликнулась, боясь нарушить запрет разговаривать с невольницей, посаженной в железный ящик. Потеряв всякую надежду на возможность общения, в последние дни я довольствовалась тем, что разглядывала пролетающих в небе птиц и колышущиеся под дуновением ветра листья деревьев.
Так я провела в ящике для невольниц полных семнадцать дней.
Вечером восемнадцатого дня к ящику подошли Юта с Ингой и Реной.
Я, как обычно, стояла, прижавшись лицом к узкой прорези в верхней части железной двери, и с тоской наблюдала за тем, что происходит вне стен моей крохотной тюрьмы.
– Хочет ли рабыня Эли-нор выйти из ящика для провинившихся невольниц? – официальным тоном поинтересовалась Юта, как старшая невольница.
Я едва не задохнулась от счастья.
– Да! Рабыня Эли-нор хочет выйти из ящика для невольниц! – прошептала я.
– Просит ли рабыня Эли-нор выпустить ее?
– Да! Да! – разрыдалась я. – Рабыня Эли-нор просит ее выпустить!
– Откройте двери! – распорядилась Юта, обернувшись к Инге и Рене.
С замирающим сердцем я услышала, как в тяжелых замках повернулись отмыкающие их ключи, как отодвинулись железные запоры, и наконец маленькая дверь моей темницы распахнулась.
Морщась от боли, разламывающей мое тело, я на четвереньках выбралась из ящика и тут же в изнеможении опустилась на траву.
Лица стоящих вокруг меня девушек не могли скрыть переполнившего их отвращения.
– Отмойте эту рабыню, – процедила сквозь зубы Юта.
Инга и Рена долго оттирали меня щетками, ополаскивали водой, вызывая у меня из груди глухие стоны при каждом прикосновении щетки к моему измученному телу.
После того как они меня отмыли и расчесали мне волосы, охранник, бормоча ругательства по поводу того, что на его долю выпало такое неприятное занятие, на руках отнес меня, совершенно беспомощную и обессилевшую, в барак для рабочих невольниц. Здесь с разрешения Юты Инга и Рена накормили меня свежим бульоном, который я с благодарностью выпила до последней капли, и тут же провалилась в глубокий сон.
Так я провела в ящике для невольниц полных семнадцать дней.
Вечером восемнадцатого дня к ящику подошли Юта с Ингой и Реной.
Я, как обычно, стояла, прижавшись лицом к узкой прорези в верхней части железной двери, и с тоской наблюдала за тем, что происходит вне стен моей крохотной тюрьмы.
– Хочет ли рабыня Эли-нор выйти из ящика для провинившихся невольниц? – официальным тоном поинтересовалась Юта, как старшая невольница.
Я едва не задохнулась от счастья.
– Да! Рабыня Эли-нор хочет выйти из ящика для невольниц! – прошептала я.
– Просит ли рабыня Эли-нор выпустить ее?
– Да! Да! – разрыдалась я. – Рабыня Эли-нор просит ее выпустить!
– Откройте двери! – распорядилась Юта, обернувшись к Инге и Рене.
С замирающим сердцем я услышала, как в тяжелых замках повернулись отмыкающие их ключи, как отодвинулись железные запоры, и наконец маленькая дверь моей темницы распахнулась.
Морщась от боли, разламывающей мое тело, я на четвереньках выбралась из ящика и тут же в изнеможении опустилась на траву.
Лица стоящих вокруг меня девушек не могли скрыть переполнившего их отвращения.
– Отмойте эту рабыню, – процедила сквозь зубы Юта.
Инга и Рена долго оттирали меня щетками, ополаскивали водой, вызывая у меня из груди глухие стоны при каждом прикосновении щетки к моему измученному телу.
После того как они меня отмыли и расчесали мне волосы, охранник, бормоча ругательства по поводу того, что на его долю выпало такое неприятное занятие, на руках отнес меня, совершенно беспомощную и обессилевшую, в барак для рабочих невольниц. Здесь с разрешения Юты Инга и Рена накормили меня свежим бульоном, который я с благодарностью выпила до последней капли, и тут же провалилась в глубокий сон.
Работала я хорошо. Я думаю, со временем я стала одной из лучших работниц Юты. Иногда, управившись с собственным заданием, я помогала закончить его остальным девушкам.
Я больше не испытывала желания лгать или увиливать от работы, перекладывая ее выполнение на плечи остальных. Возможно, в какой-то степени это объяснялoсь моим страхом перед наказанием. Я так и не смогла забыть ужас и боль, испытанные мной при избиении плетью и проставлении обличающих клейм. Я больше не могла без содрогания бросить взгляд на плеть в руке охранника; внутри меня тут же все сжималось, и я чувствовала, как меня начинает колотить нервная дрожь. Я готова была сделать все, что от меня требовалось, без малейших возражений или колебаний.
Не спешите меня осуждать, пока на себе не испробуете наказание плетьми или пытку прикосновением к вашему телу раскаленного железа.
Каким-то странным, необъяснимым образом ложь и воровство начали казаться мне вещами низменными, жалкими и недостойными. Я больше не рассматривала свои прежние уловки как проявление ловкости и сообразительности; наоборот, они воспринимались мной как демонстрация никчемности и недалекости человека, вне зависимости от того, был он пойман на месте преступления или нет. Сидя в железном ящике для провинившихся невольниц, я о многом передумала. Я была недовольна тем, что представляла собой прежде. Я теперь твердо запомнила, что являюсь невольницей, собственностью своего хозяина, всецело зависящей от его желания подвергнуть меня какому-либо наказанию или простить.
К тому же я осознавала, что в соответствии с горианскими законами вполне заслужила и избиениe плетьми, и клеймения, и заточениe в железный ящик. Я не желала пройти через это снова, и не только из-за страха перед болью, но и потому, что мне казалось бессмысленным и недостойным делать вещи, за которые я могу понести заслуженное наказание. Сидя в железном ящике, я открыла для себя, что больше не желаю быть тем, чем была прежде. Для меня оказалось мучительным остаться наедине с собой и посмотреть на себя со стороны.
К мужчинам я также утратила всякий интерес; к тому же теперь, когда мое тело украшало столько отметин, свидетельствующих о весьма неблаговидных чертах моего характера, их отношение ко мне в корне изменилось.
Как-го один из проходивших мимо охранников еще издали заметил меня и скомандовал:
– А ну, на колени, рабыня-воровка с проколотыми ушами!
Я послушно опустилась на землю прямо перед ним. Он, не говоря ни слова, пнул меня ногой, отшвыривая с тропинки, и, весело напевая, зашагал дальше.
Не отставали от них и девушки, особенно любившие подставить подножку, когда я несла какую-то поклажу, или вытворявшие что-нибудь такое, отчего выполненная мной работа шла насмарку и мне приходилось все переделывать заново. Одни шутки отличались изощренностью, другие – глупостью, но в каждом случае в них неизменно присутствовала жестокость.
Однажды двое подвыпивших воинов, желая повеселиться, связали мне ноги ремнями и, подвесив меня вниз головой на укрепленном горизонтально шесте, стали раскачивать из стороны в сторону, пока у меня не закружилась голова и не начались позывы к рвоте. Дождавшись, когда они вволю натешились и ушли, Юта с Ингой и Репой отвязали меня от шеста.
– Какие они все безжалостные! – вырвалось у Юты.
Обливаясь слезами, я бессильно опустилась перед ней на траву.
У меня пропало желание прислуживать за столом даже в дни празднеств. Я хотела только выполнять свою черную работу и чтобы меня при этом никто не трогал. Вечерами я не могла дождаться часа, когда окажусь в спасительной темноте и безмолвии наглухо запертого невольничьего барака.
– Примите к себе Эли-нор, – сначала просила Юта, завидев разыгравшихся девушек.
– Да ну ее! – неизменно отвечали они.
– Я сказала – принять! – приказывала наша начальница.
– Пожалуйста, Юта, не надо, – просила я ее. – Позволь мне уйти в барак.
– Ну что ж, иди, – отвечала Юта.
И я уходила, торопясь поскорее остаться одной.
Я больше не испытывала желания лгать или увиливать от работы, перекладывая ее выполнение на плечи остальных. Возможно, в какой-то степени это объяснялoсь моим страхом перед наказанием. Я так и не смогла забыть ужас и боль, испытанные мной при избиении плетью и проставлении обличающих клейм. Я больше не могла без содрогания бросить взгляд на плеть в руке охранника; внутри меня тут же все сжималось, и я чувствовала, как меня начинает колотить нервная дрожь. Я готова была сделать все, что от меня требовалось, без малейших возражений или колебаний.
Не спешите меня осуждать, пока на себе не испробуете наказание плетьми или пытку прикосновением к вашему телу раскаленного железа.
Каким-то странным, необъяснимым образом ложь и воровство начали казаться мне вещами низменными, жалкими и недостойными. Я больше не рассматривала свои прежние уловки как проявление ловкости и сообразительности; наоборот, они воспринимались мной как демонстрация никчемности и недалекости человека, вне зависимости от того, был он пойман на месте преступления или нет. Сидя в железном ящике для провинившихся невольниц, я о многом передумала. Я была недовольна тем, что представляла собой прежде. Я теперь твердо запомнила, что являюсь невольницей, собственностью своего хозяина, всецело зависящей от его желания подвергнуть меня какому-либо наказанию или простить.
К тому же я осознавала, что в соответствии с горианскими законами вполне заслужила и избиениe плетьми, и клеймения, и заточениe в железный ящик. Я не желала пройти через это снова, и не только из-за страха перед болью, но и потому, что мне казалось бессмысленным и недостойным делать вещи, за которые я могу понести заслуженное наказание. Сидя в железном ящике, я открыла для себя, что больше не желаю быть тем, чем была прежде. Для меня оказалось мучительным остаться наедине с собой и посмотреть на себя со стороны.
К мужчинам я также утратила всякий интерес; к тому же теперь, когда мое тело украшало столько отметин, свидетельствующих о весьма неблаговидных чертах моего характера, их отношение ко мне в корне изменилось.
Как-го один из проходивших мимо охранников еще издали заметил меня и скомандовал:
– А ну, на колени, рабыня-воровка с проколотыми ушами!
Я послушно опустилась на землю прямо перед ним. Он, не говоря ни слова, пнул меня ногой, отшвыривая с тропинки, и, весело напевая, зашагал дальше.
Не отставали от них и девушки, особенно любившие подставить подножку, когда я несла какую-то поклажу, или вытворявшие что-нибудь такое, отчего выполненная мной работа шла насмарку и мне приходилось все переделывать заново. Одни шутки отличались изощренностью, другие – глупостью, но в каждом случае в них неизменно присутствовала жестокость.
Однажды двое подвыпивших воинов, желая повеселиться, связали мне ноги ремнями и, подвесив меня вниз головой на укрепленном горизонтально шесте, стали раскачивать из стороны в сторону, пока у меня не закружилась голова и не начались позывы к рвоте. Дождавшись, когда они вволю натешились и ушли, Юта с Ингой и Репой отвязали меня от шеста.
– Какие они все безжалостные! – вырвалось у Юты.
Обливаясь слезами, я бессильно опустилась перед ней на траву.
У меня пропало желание прислуживать за столом даже в дни празднеств. Я хотела только выполнять свою черную работу и чтобы меня при этом никто не трогал. Вечерами я не могла дождаться часа, когда окажусь в спасительной темноте и безмолвии наглухо запертого невольничьего барака.
– Примите к себе Эли-нор, – сначала просила Юта, завидев разыгравшихся девушек.
– Да ну ее! – неизменно отвечали они.
– Я сказала – принять! – приказывала наша начальница.
– Пожалуйста, Юта, не надо, – просила я ее. – Позволь мне уйти в барак.
– Ну что ж, иди, – отвечала Юта.
И я уходила, торопясь поскорее остаться одной.
Раск вложил мне в руки опустевший кубок.
– Отнеси его, Эли-нор, и возвращайся ко мне, – приказал он.
Я вскочила на ноги, отнесла кувшин туда, где в шатре складывалась пустая посуда, и снова вернулась к моему хозяину.
Перед глазами у меня все поплыло. В голове застучали сотни крохотных молоточков. Жар подогретого вина обволакивал каждую клеточку моего тела, делал его ватным, невесомым.
Он специально заставил меня пробежаться, чтобы ускорить пьянящее действие вина. Ноги у меня подкашивались.
И внезапно во мне проснулась злость.
– Я вас ненавижу! – гневно бросила я Раску и тут же прикусила язык, не в силах понять, как я на такое осмелилась. Это все, конечно, вино тому причина.
Мой повелитель не казался разгневанным. Он продолжал все так же неподвижно восседать на коврах, не спуская глаз с моего лица.
Это меня приободрило.
Внезапно я вспомнила про серьги, вдетые мне в уши. Он смотрел именно на них. Это разозлило меня еще больше.
– Я вас ненавижу! – снова воскликнула я. Он не проронил ни слова. А я уже не могла себя сдержать.
– Вы похитили меня! – кричала я ему, борясь с подступающими к горлу рыданиями. – Вы надели на меня ошейник! – Словно в доказательство, я рванула стягивающую мне горло узкую полоску металла, на которой было выгравировано имя хозяина. Привязанные к ней колокольчики жалобно застонали.
На лице Раска не дрогнул ни один мускул.
– Вы изуродовали мое тело невольничьими клеймами! – продолжала я бушевать. – Вы исхлестали меня плетьми и держали в железном ящике!
Раск продолжал хранить молчание.
Это завело меня еще сильнее.
– Вы даже не знаете и не хотите поверить, что я вовсе не с этой планеты! Что я не какая-нибудь горианка, с которой вы можете поступать, как вам заблагорассудится. Я рождена свободной, я не рабыня. Я не вещь, которой можно поиграть и выбросить за ненадобностью! Я не хорошенькое домашнее животное, которое можно покупать и продавать по желанию хозяина. Я – Элеонора Бринтон! Женщина с планеты Земля! Я жила в крупнейшем цивилизованном городе, Нью-Йорке, в небоскребе на Парк-авеню. Вы хотя бы знаете, что такое небоскреб? Не знаете? А я в нем жила. Я была богата. Я получила хорошее образование. В своем городе я была не последним человеком. Я из другого мира! Я – с Земли, понимаете, с Земли! Вы не можете обращаться со мной как с простой рабыней!
Я не в силах была больше сдерживать рыдания. Ну что может понимать этот дикарь в вещах, о которых я ему говорю! Он, должно быть, вообще считал, что я сошла с ума.
– Отнеси его, Эли-нор, и возвращайся ко мне, – приказал он.
Я вскочила на ноги, отнесла кувшин туда, где в шатре складывалась пустая посуда, и снова вернулась к моему хозяину.
Перед глазами у меня все поплыло. В голове застучали сотни крохотных молоточков. Жар подогретого вина обволакивал каждую клеточку моего тела, делал его ватным, невесомым.
Он специально заставил меня пробежаться, чтобы ускорить пьянящее действие вина. Ноги у меня подкашивались.
И внезапно во мне проснулась злость.
– Я вас ненавижу! – гневно бросила я Раску и тут же прикусила язык, не в силах понять, как я на такое осмелилась. Это все, конечно, вино тому причина.
Мой повелитель не казался разгневанным. Он продолжал все так же неподвижно восседать на коврах, не спуская глаз с моего лица.
Это меня приободрило.
Внезапно я вспомнила про серьги, вдетые мне в уши. Он смотрел именно на них. Это разозлило меня еще больше.
– Я вас ненавижу! – снова воскликнула я. Он не проронил ни слова. А я уже не могла себя сдержать.
– Вы похитили меня! – кричала я ему, борясь с подступающими к горлу рыданиями. – Вы надели на меня ошейник! – Словно в доказательство, я рванула стягивающую мне горло узкую полоску металла, на которой было выгравировано имя хозяина. Привязанные к ней колокольчики жалобно застонали.
На лице Раска не дрогнул ни один мускул.
– Вы изуродовали мое тело невольничьими клеймами! – продолжала я бушевать. – Вы исхлестали меня плетьми и держали в железном ящике!
Раск продолжал хранить молчание.
Это завело меня еще сильнее.
– Вы даже не знаете и не хотите поверить, что я вовсе не с этой планеты! Что я не какая-нибудь горианка, с которой вы можете поступать, как вам заблагорассудится. Я рождена свободной, я не рабыня. Я не вещь, которой можно поиграть и выбросить за ненадобностью! Я не хорошенькое домашнее животное, которое можно покупать и продавать по желанию хозяина. Я – Элеонора Бринтон! Женщина с планеты Земля! Я жила в крупнейшем цивилизованном городе, Нью-Йорке, в небоскребе на Парк-авеню. Вы хотя бы знаете, что такое небоскреб? Не знаете? А я в нем жила. Я была богата. Я получила хорошее образование. В своем городе я была не последним человеком. Я из другого мира! Я – с Земли, понимаете, с Земли! Вы не можете обращаться со мной как с простой рабыней!
Я не в силах была больше сдерживать рыдания. Ну что может понимать этот дикарь в вещах, о которых я ему говорю! Он, должно быть, вообще считал, что я сошла с ума.
Я бессильно уронила голову и закрыла лицо руками.
И тут я, к своему ужасу, заметила, что он поднялся на ноги. Я как-то не отдавала себе отчет в том, что он такой громадный, такой сильный. Рядом с ним я почувствовала себя маленькой и беспомощной.
– Я принадлежу к касте воинов – к высшей горианской касте, – внезапно заговорил Раск. – Я получил знания второй ступени и знаю о существовании вашего мира. Твое произношение выдает в тебе дикарку, попавшую сюда с планеты, которую вы называете “Земля”.
Я онемела от изумления и почувствовала, что мои глаза невольно округлились, а брови поднялись.
– Женщины Земли годятся лишь на то, чтобы быть невольницами мужчин Гора.
Он опустил руки мне на плечи.
– Вот почему ты – моя рабыня!
Я лишилась дара речи.
Внезапно он грубым рывком оттолкнул меня. Я не удержалась на ногах и упала на устилающие пол толстые ковры. Не осмеливаясь пошевелиться, я робко подняла на него наполненные ужасом глаза.
– У тебя на теле стоит клеймо лгуньи, – суровым голосом продолжал мой повелитель. – Ты носишь клеймо воровки и предательницы!
– Пожалуйста, пощадите мою честь, – пробормотала я. – Рабыня белого шелка принесет вам хороший доход…
– У тебя проколоты уши! – с презрением бросил он.
Руки у меня непроизвольно потянулись к золотым серьгам.
Сквозь пелену слез я с ужасом смотрела, как он вытащил из-за сундуков свернутые шкуры ларла и бросил их на ковры, к пылающей жаровне.
У меня вырвался глухой стон.
Он решительным жестом указал на разложенные шкуры.
– Пожалуйста! – прошептала я. – Прошу вас! Он оставался неумолим.
Я поднялась на ноги и с грустным перезвоном колокольчиков подошла к нему.
Его тяжелые руки легли мне на плечи.
– Ты явилась сюда из мира, женщины которого по самой своей природе не могут быть ничем другим, кроме как невольницами мужчин Гора, – сказал он.
Я не смела поднять на него глаза.
– А кроме того, ты – лгунья, воровка и предательница.
Я чувствовала на своей щеке его дыхание.
– Ты знаешь, чем от тебя пахнет? – спросил он. Я отрицательно покачала головой.
– Это духи для невольниц, – сказал Раск. Плечи у меня обреченно поникли. Его ладони приподняли мне подбородок. Я старательно отводила глаза.
– Девушка с проколотыми ушами, – насмешливо произнес он.
Я не могла выдавить из себя ни слова. Я только стояла, чувствуя, как меня бьет крупная дрожь.
Внезапно его пальцы потянулись к белой шелковой ленточке, опоясывающей мой ошейник, сорвали ее и отбросили в сторону.
– Нет! – испуганно прошептала я.
– С тобой будут обращаться так, как ты того заслуживаешь, – сказал он. – Как с самой ничтожной, презренной горианской рабыней!
Я не смела, не могла найти в себе сил посмотреть ему в лицо.
– Подними голову, – приказал мой повелитель.
Я робко приподняла подбородок, и колокольчики на моем ошейнике ответили мне понимающим, печальным звоном.
Я на миг заглянула в его глаза и тут же беспомощно уронила голову. По телу моему пробежала конвульсивная дрожь. Никогда еще я не видела таких глаз – темных, бездонных, путающих и пронизывающих насквозь глаз воина.
Ноги у меня подкосились, и я утонула в его объятиях, чувствуя, как мое тело все глубже погружается в длинный ворс брошенных на пол шкур.
И тут я, к своему ужасу, заметила, что он поднялся на ноги. Я как-то не отдавала себе отчет в том, что он такой громадный, такой сильный. Рядом с ним я почувствовала себя маленькой и беспомощной.
– Я принадлежу к касте воинов – к высшей горианской касте, – внезапно заговорил Раск. – Я получил знания второй ступени и знаю о существовании вашего мира. Твое произношение выдает в тебе дикарку, попавшую сюда с планеты, которую вы называете “Земля”.
Я онемела от изумления и почувствовала, что мои глаза невольно округлились, а брови поднялись.
– Женщины Земли годятся лишь на то, чтобы быть невольницами мужчин Гора.
Он опустил руки мне на плечи.
– Вот почему ты – моя рабыня!
Я лишилась дара речи.
Внезапно он грубым рывком оттолкнул меня. Я не удержалась на ногах и упала на устилающие пол толстые ковры. Не осмеливаясь пошевелиться, я робко подняла на него наполненные ужасом глаза.
– У тебя на теле стоит клеймо лгуньи, – суровым голосом продолжал мой повелитель. – Ты носишь клеймо воровки и предательницы!
– Пожалуйста, пощадите мою честь, – пробормотала я. – Рабыня белого шелка принесет вам хороший доход…
– У тебя проколоты уши! – с презрением бросил он.
Руки у меня непроизвольно потянулись к золотым серьгам.
Сквозь пелену слез я с ужасом смотрела, как он вытащил из-за сундуков свернутые шкуры ларла и бросил их на ковры, к пылающей жаровне.
У меня вырвался глухой стон.
Он решительным жестом указал на разложенные шкуры.
– Пожалуйста! – прошептала я. – Прошу вас! Он оставался неумолим.
Я поднялась на ноги и с грустным перезвоном колокольчиков подошла к нему.
Его тяжелые руки легли мне на плечи.
– Ты явилась сюда из мира, женщины которого по самой своей природе не могут быть ничем другим, кроме как невольницами мужчин Гора, – сказал он.
Я не смела поднять на него глаза.
– А кроме того, ты – лгунья, воровка и предательница.
Я чувствовала на своей щеке его дыхание.
– Ты знаешь, чем от тебя пахнет? – спросил он. Я отрицательно покачала головой.
– Это духи для невольниц, – сказал Раск. Плечи у меня обреченно поникли. Его ладони приподняли мне подбородок. Я старательно отводила глаза.
– Девушка с проколотыми ушами, – насмешливо произнес он.
Я не могла выдавить из себя ни слова. Я только стояла, чувствуя, как меня бьет крупная дрожь.
Внезапно его пальцы потянулись к белой шелковой ленточке, опоясывающей мой ошейник, сорвали ее и отбросили в сторону.
– Нет! – испуганно прошептала я.
– С тобой будут обращаться так, как ты того заслуживаешь, – сказал он. – Как с самой ничтожной, презренной горианской рабыней!
Я не смела, не могла найти в себе сил посмотреть ему в лицо.
– Подними голову, – приказал мой повелитель.
Я робко приподняла подбородок, и колокольчики на моем ошейнике ответили мне понимающим, печальным звоном.
Я на миг заглянула в его глаза и тут же беспомощно уронила голову. По телу моему пробежала конвульсивная дрожь. Никогда еще я не видела таких глаз – темных, бездонных, путающих и пронизывающих насквозь глаз воина.
Ноги у меня подкосились, и я утонула в его объятиях, чувствуя, как мое тело все глубже погружается в длинный ворс брошенных на пол шкур.
– Оставьте ее одну под лунным небом, – предложила Вьерна.
Раск рассмеялся.
Цепь от моей левой ноги тянулась к железному кольцу, укрепленному на верхней части закопанного в землю каменного столба. Этот невысокий холм, на котором я сейчас находилась, я заметила еще при первом своем знакомстве с лагерем Раска. Я сидела на его вершине совсем одна и с тоской смотрела на крыши темнеющих невдалеке палаток и упирающуюся в ночное небо стену огораживающего лагерь частокола.
Луны еще не взошли.
Я была вне себя от злости. Сидя на траве, я приподняла левую ногу и подергала тяжелую, сковывающую мои движения цепь.
Впервые за последние несколько недель я охотно поддерживала разговор с другими девушками и даже приняла участие в их нехитрых развлечениях. С сегодняшнего дня Элеонора Бринтон, горианская невольница, стала совсем другим человеком. Другие девушки сразу заметили происшедшую со мной перемену и с удовольствием стали брать меня в свои игры, принимая меня как равную – не лучшую и не худшую среди остальных.
Когда однажды мы остались с Ютой наедине, я упала перед ней на колени и со слезами на глазах попросила у нее прощения за все обиды и неприятности, которые я ей доставила прежде. Она рассмеялась и подняла меня с пола. Глаза ее также были мокрыми от слез.
– Давай работай, маленькая рабыня, – усмехнулась она, целуя меня в щеку.
Я почувствовала к ней беспредельную признательность. Она меня простила! Эта девушка из касты мастеров по выделке кож оказалась самым добрым и благородным человеком, которого я знала. Мне было стыдно перед ней. Я ненавидела себя за то, как подло и низко когда-то с ней поступила! Инга и Рена, я чувствовала, тоже стали относиться ко мне совершенно иначе.
– Несчастная рабыня! – увидев меня, добродушно усмехнулись они.
– Нет, счастливая рабыня, – призналась я и подарила им дружеский поцелуй.
Они проводили меня понимающим взглядом, испытывая ко мне легкую зависть. Я даже пожалела их в душе – ничего не знающих девушек белого шелка.
Я стала рабыней красного шелка!
Но почему же меня бросили здесь, на этом холме?
Почему?
Еще пару часов назад, выполнив в срок дневное задание, я в глубине души таила надежду, что меня снова отправят в шатер Раска. Я даже успела помочь выполнить задание еще нескольким девушкам. Я была так счастлива сегодня, что мне хотелось петь и смеяться, и я потихоньку мурлыкала себе под нос какую-то простенькую мелодию.
Раск рассмеялся.
Цепь от моей левой ноги тянулась к железному кольцу, укрепленному на верхней части закопанного в землю каменного столба. Этот невысокий холм, на котором я сейчас находилась, я заметила еще при первом своем знакомстве с лагерем Раска. Я сидела на его вершине совсем одна и с тоской смотрела на крыши темнеющих невдалеке палаток и упирающуюся в ночное небо стену огораживающего лагерь частокола.
Луны еще не взошли.
Я была вне себя от злости. Сидя на траве, я приподняла левую ногу и подергала тяжелую, сковывающую мои движения цепь.
Впервые за последние несколько недель я охотно поддерживала разговор с другими девушками и даже приняла участие в их нехитрых развлечениях. С сегодняшнего дня Элеонора Бринтон, горианская невольница, стала совсем другим человеком. Другие девушки сразу заметили происшедшую со мной перемену и с удовольствием стали брать меня в свои игры, принимая меня как равную – не лучшую и не худшую среди остальных.
Когда однажды мы остались с Ютой наедине, я упала перед ней на колени и со слезами на глазах попросила у нее прощения за все обиды и неприятности, которые я ей доставила прежде. Она рассмеялась и подняла меня с пола. Глаза ее также были мокрыми от слез.
– Давай работай, маленькая рабыня, – усмехнулась она, целуя меня в щеку.
Я почувствовала к ней беспредельную признательность. Она меня простила! Эта девушка из касты мастеров по выделке кож оказалась самым добрым и благородным человеком, которого я знала. Мне было стыдно перед ней. Я ненавидела себя за то, как подло и низко когда-то с ней поступила! Инга и Рена, я чувствовала, тоже стали относиться ко мне совершенно иначе.
– Несчастная рабыня! – увидев меня, добродушно усмехнулись они.
– Нет, счастливая рабыня, – призналась я и подарила им дружеский поцелуй.
Они проводили меня понимающим взглядом, испытывая ко мне легкую зависть. Я даже пожалела их в душе – ничего не знающих девушек белого шелка.
Я стала рабыней красного шелка!
Но почему же меня бросили здесь, на этом холме?
Почему?
Еще пару часов назад, выполнив в срок дневное задание, я в глубине души таила надежду, что меня снова отправят в шатер Раска. Я даже успела помочь выполнить задание еще нескольким девушкам. Я была так счастлива сегодня, что мне хотелось петь и смеяться, и я потихоньку мурлыкала себе под нос какую-то простенькую мелодию.
Ваша рабыня, кажется, о чем-то задумалась, – с усмешкой заметила Вьерна. Я опустила голову.
– Ты меня слышишь, рабыня? – окликнула меня она.
– Да, госпожа, – откликнулась я.
– Мне стало известно, будто ты говорила девушкам, что ты не такая, как они, что лишена женских слабостей. Это верно?
Мне вспомнилось, что однажды в приступе гнева я действительно имела глупость заявить об этом.
Я посмотрела Вьерне в глаза. Во мне снова закипела ненависть к этой женщине. Она знала, что я помню о ее безумных плясках в лесу, о ее бессилии перед сжигающим ее желанием. Она не могла ни сама забыть об этом, ни рассчитывать на то, что моя память окажется слишком короткой. Я усмехнулась. Раск, конечно, подарил мне несколько незабываемых минут, но я продолжала считать себя не похожей на остальных женщин. Во мне нет их слабости, их безволия, их непреходящей тоски по объятиям мужчин.
– Я такая, какая есть, – почтительно опустив глаза, сказала я Вьерне, – и ничего не могу с этим поделать. Раск рассмеялся.
– Оставьте ее одну под лунами, – тогда-то и предложила Вьерна.
Как я ее ненавидела! Раск расхохотался.
– Охранник! – позвал он.
Стоявший на посту у его шатра охранник откинул полог.
– Надень на нее цепи, – кивнул на меня Раск, – и прикуй на холме к каменному столбу.
– Пойдем, – приказал охранник. Я последовала за ним.
Три луны начали медленно выплывать из-за стены ограждающего лагерь частокола.
Какое мне, собственно, дело до того, будет сегодня эта девчонка, Талена, ночевать в шатре Раска или нет? Он мне вообще безразличен…
Нет, не безразличен! Он мне ненавистен! Да, я ненавижу его! Ненавижу самой лютой ненавистью.
Жаль только, что охранник заставил меня снять с себя тунику и забрал ее с собой.
Интересно, чего они от меня хотят?
Я заложила руки под голову и вытянулась на траве. Губы у меня сами собой сложились в улыбку.
Я, конечно, была вне себя от ярости за то, как он поступал со мной, но не могла теперь относиться к нему так, как относилась прежде. Он был жесток со мной, безжалостен, вел себя совершенно неподобающим образом, он исчерпал меня всю до дна, до тех фантастических глубин, которые для меня самой оставались загадкой. Прикосновения его рук находили отклик в каждой клеточке моего тела, наполняли его трепетом, глушили волю, опьяняли разум. Я чувствовала себя послушным воском в руках умелого ваятеля – в руках хозяина. Возможно, я изменила сама себе, своим убеждениям, но даже в глубине души я не могла называть Раска иначе как “хозяин”. Но думаю, что любая земная женщина, оказавшись в один прекрасный день в далеком, чужом мире, в ошейнике, испытав прикосновение такого человека, признала бы себя самой последней из рабынь.
Я открыла глаза.
Луны поднялись над зубчатыми вершинами частокола и продолжали свой неспешный путь по черному ночному небу.
Горло у меня стягивал узкий невольничий ошейник; и мне было хорошо известно, что несет с собой эта надетая на шею женщины полоска металла. Помню, как безумное количество лет тому назад, в одном из земных мотелей, обнаженная, с клеймом на теле, рассматривая себя в зеркало, я с ужасом предположила: неужели это значит быть рабыней в каком-то варварском мире? И каково это? Теперь я это знала! Ох, как хорошо знала!
Я застонала от отчаяния и вырвала из земли пучок травы.
Но почему Раск не послал за мной в этот вечер? Я ему не понравилась? Но я сделала все, все, что могла!
Луны стояли высоко в ночном небе, пристально вглядываясь в расстилающуюся под ними землю.
Разметавшись на траве, обнаженная, закованная в цепи, я беспомощно плыла в их холодном мерцающем свете.
Сердце у меня сжалось от тоски. К горлу подкатили рыдания.
Ну почему… почему?..
– Позови меня к себе, Раск из Трева! – застонала я. – Позови! Я хочу быть рядом с тобой, хочу служить тебе!
Сквозь застилающую мне глаза пелену слез я неотрывно следила за сияющими в черном небе лунами. Их густой желтый свет затопил весь лагерь, и уже хорошо были видны расположенные неподалеку палатки воинов, окрашенные изнутри легким отблеском пылающих жаровен, и остатки догорающих костров, и бревенчатые стены уснувшего барака для рабочих невольниц…
Я одна не спала в эту жаркую, наполненную тяжелой духотой летнюю ночь, нарушаемую лишь мерным стрекотом насекомых да редкими криками тарное на взлетной площадке.
Прикованная цепями на вершине небольшого холма, я исполненным безысходной тоски взглядом обводила мирно дремлющий лагерь.
Я была совсем одна…
Если бы только не эти цепи, я побежала бы к Раску! Я умоляла бы его подарить мне еще хоть одно прикосновение! Пусть бы он только посмотрел на меня!
Я потрогала цепи у себя на ногах. Нет, слишком прочны… Я не смогу ни снять их с ноги, ни отсоединить от кольца, прикрепленного к верхушке каменного столба. Слезы брызнули у меня из глаз.
– Ты меня слышишь, рабыня? – окликнула меня она.
– Да, госпожа, – откликнулась я.
– Мне стало известно, будто ты говорила девушкам, что ты не такая, как они, что лишена женских слабостей. Это верно?
Мне вспомнилось, что однажды в приступе гнева я действительно имела глупость заявить об этом.
Я посмотрела Вьерне в глаза. Во мне снова закипела ненависть к этой женщине. Она знала, что я помню о ее безумных плясках в лесу, о ее бессилии перед сжигающим ее желанием. Она не могла ни сама забыть об этом, ни рассчитывать на то, что моя память окажется слишком короткой. Я усмехнулась. Раск, конечно, подарил мне несколько незабываемых минут, но я продолжала считать себя не похожей на остальных женщин. Во мне нет их слабости, их безволия, их непреходящей тоски по объятиям мужчин.
– Я такая, какая есть, – почтительно опустив глаза, сказала я Вьерне, – и ничего не могу с этим поделать. Раск рассмеялся.
– Оставьте ее одну под лунами, – тогда-то и предложила Вьерна.
Как я ее ненавидела! Раск расхохотался.
– Охранник! – позвал он.
Стоявший на посту у его шатра охранник откинул полог.
– Надень на нее цепи, – кивнул на меня Раск, – и прикуй на холме к каменному столбу.
– Пойдем, – приказал охранник. Я последовала за ним.
Три луны начали медленно выплывать из-за стены ограждающего лагерь частокола.
Какое мне, собственно, дело до того, будет сегодня эта девчонка, Талена, ночевать в шатре Раска или нет? Он мне вообще безразличен…
Нет, не безразличен! Он мне ненавистен! Да, я ненавижу его! Ненавижу самой лютой ненавистью.
Жаль только, что охранник заставил меня снять с себя тунику и забрал ее с собой.
Интересно, чего они от меня хотят?
Я заложила руки под голову и вытянулась на траве. Губы у меня сами собой сложились в улыбку.
Я, конечно, была вне себя от ярости за то, как он поступал со мной, но не могла теперь относиться к нему так, как относилась прежде. Он был жесток со мной, безжалостен, вел себя совершенно неподобающим образом, он исчерпал меня всю до дна, до тех фантастических глубин, которые для меня самой оставались загадкой. Прикосновения его рук находили отклик в каждой клеточке моего тела, наполняли его трепетом, глушили волю, опьяняли разум. Я чувствовала себя послушным воском в руках умелого ваятеля – в руках хозяина. Возможно, я изменила сама себе, своим убеждениям, но даже в глубине души я не могла называть Раска иначе как “хозяин”. Но думаю, что любая земная женщина, оказавшись в один прекрасный день в далеком, чужом мире, в ошейнике, испытав прикосновение такого человека, признала бы себя самой последней из рабынь.
Я открыла глаза.
Луны поднялись над зубчатыми вершинами частокола и продолжали свой неспешный путь по черному ночному небу.
Горло у меня стягивал узкий невольничий ошейник; и мне было хорошо известно, что несет с собой эта надетая на шею женщины полоска металла. Помню, как безумное количество лет тому назад, в одном из земных мотелей, обнаженная, с клеймом на теле, рассматривая себя в зеркало, я с ужасом предположила: неужели это значит быть рабыней в каком-то варварском мире? И каково это? Теперь я это знала! Ох, как хорошо знала!
Я застонала от отчаяния и вырвала из земли пучок травы.
Но почему Раск не послал за мной в этот вечер? Я ему не понравилась? Но я сделала все, все, что могла!
Луны стояли высоко в ночном небе, пристально вглядываясь в расстилающуюся под ними землю.
Разметавшись на траве, обнаженная, закованная в цепи, я беспомощно плыла в их холодном мерцающем свете.
Сердце у меня сжалось от тоски. К горлу подкатили рыдания.
Ну почему… почему?..
– Позови меня к себе, Раск из Трева! – застонала я. – Позови! Я хочу быть рядом с тобой, хочу служить тебе!
Сквозь застилающую мне глаза пелену слез я неотрывно следила за сияющими в черном небе лунами. Их густой желтый свет затопил весь лагерь, и уже хорошо были видны расположенные неподалеку палатки воинов, окрашенные изнутри легким отблеском пылающих жаровен, и остатки догорающих костров, и бревенчатые стены уснувшего барака для рабочих невольниц…
Я одна не спала в эту жаркую, наполненную тяжелой духотой летнюю ночь, нарушаемую лишь мерным стрекотом насекомых да редкими криками тарное на взлетной площадке.
Прикованная цепями на вершине небольшого холма, я исполненным безысходной тоски взглядом обводила мирно дремлющий лагерь.
Я была совсем одна…
Если бы только не эти цепи, я побежала бы к Раску! Я умоляла бы его подарить мне еще хоть одно прикосновение! Пусть бы он только посмотрел на меня!
Я потрогала цепи у себя на ногах. Нет, слишком прочны… Я не смогу ни снять их с ноги, ни отсоединить от кольца, прикрепленного к верхушке каменного столба. Слезы брызнули у меня из глаз.
Я встала на четвереньки и, насколько позволяли кандалы, поползла к шатру Раска. Пусть я хоть на несколько шагов буду ближе к нему!
Цепь натянулась, и я со стоном опустилась на траву.
Я перевернулась на спину, и снова мне в глаза устремился свет трех нависших над землей горианских лун – огромных, величественных, волнующих и одновременно безразличных ко всему живому.
Я почувствовала неодолимую власть над собой этих трех немигающих желтых холодных глаз – пристальных, таинственных, всезнающих. Их взгляд проникал в мое сознание, требовал какого-то ответа.
Что я могла-одинокая невольница, оставленная на вершине холма в полном распоряжении этих всевластных хозяев ночного горианского неба? Куда мне скрыться от их взгляда, знающего все мои желания, все мои тайные помыслы? Куда мне уйти от себя самой?
Тоска и отчаяние захлестнули меня с новой силой.
Я вскочила на ноги. Я выкрикивала проклятия и грозила кулаком этому трехглазому чудовищу. Почему оно мучит меня? Почему не оставит в покое? Почему своим проницательным взглядом увеличивает мои страдания, иссушающие мозг, изматывающие душу? Почему? Почему?..
Я рвала траву у себя под ногами и швыряла ее в небо. Я кричала и рыдала, раздираемая одиночеством, тоской и переполнявшим меня желанием. Я топала ногами и рвала сковывающие меня цепи. Я потрясала кулаками перед трехоким ликом горианского чудовища и молила его о пощаде.
Все это напоминало какой-то безумный танец, сотрясавший мое тело помимо моей воли, помимо моего желания. Он изматывал меня, мучил, уносил все силы, все мысли.
Я упала на землю и залилась слезами.
Я больше не могла вынести этого томления, этого отчаяния и тоски. Я окинула обезумевшим взглядом уснувший лагерь и вдруг, к своему ужасу, заметила наблюдающую за мной из-за палаток у подножия холма Вьерну, предводительницу женщин-пантер.
– Ты вертишься и рыдаешь, как брошенная хозяином кейджера, – усмехнулась она и подошла ко мне поближе.
– Я и есть кейджера, – прошептала я.
– Не может быть, – возразила Вьерна. – Ведь ты не такая, как остальные девушки. Ты сильная. В твоем сердце нет места обычным женским слабостям!
Я опустилась перед ней на колени.
– Сжальтесь надо мной, госпожа, – пробормотала я. Глаза лесной разбойницы смотрели твердо и сурово. Я уронила голову.
– Я не сильная, – призналась я. – Мое сердце открыто всем женским слабостям. Я такая же, как остальные девушки. Может быть, я даже слабее их…
– Ты права, Эли-нор, – не без участия заметила предводительница разбойниц. – Иногда требуется такой мужчина, как Раск, чтобы женщина почувствовала себя слабой и беспомощной – осознала себя женщиной.
– Он дал мне это понимание.
– Сама я постаралась убить в себе подобную слабость.
– А я не хочу с ней бороться. Я готова ее признать.
– Раск просто не оставил тебе выбора, – усмехнулась предводительница разбойниц.
– Это верно, – согласилась я.
Раск, мой хозяин, мой повелитель, не оставил мне возможности почувствовать себя кем-то иным, кроме как беспомощным исполнителем его воли.
– Он покорил тебя, – сказала Вьерна.
– Да, – ответила я. – Он полностью покорил меня. Я опустила глаза.
– Сегодня ночью я уезжаю отсюда, – внезапно, без всякого перехода, сказала Вьерна.
Я изумленно посмотрела на нее.
Цепь натянулась, и я со стоном опустилась на траву.
Я перевернулась на спину, и снова мне в глаза устремился свет трех нависших над землей горианских лун – огромных, величественных, волнующих и одновременно безразличных ко всему живому.
Я почувствовала неодолимую власть над собой этих трех немигающих желтых холодных глаз – пристальных, таинственных, всезнающих. Их взгляд проникал в мое сознание, требовал какого-то ответа.
Что я могла-одинокая невольница, оставленная на вершине холма в полном распоряжении этих всевластных хозяев ночного горианского неба? Куда мне скрыться от их взгляда, знающего все мои желания, все мои тайные помыслы? Куда мне уйти от себя самой?
Тоска и отчаяние захлестнули меня с новой силой.
Я вскочила на ноги. Я выкрикивала проклятия и грозила кулаком этому трехглазому чудовищу. Почему оно мучит меня? Почему не оставит в покое? Почему своим проницательным взглядом увеличивает мои страдания, иссушающие мозг, изматывающие душу? Почему? Почему?..
Я рвала траву у себя под ногами и швыряла ее в небо. Я кричала и рыдала, раздираемая одиночеством, тоской и переполнявшим меня желанием. Я топала ногами и рвала сковывающие меня цепи. Я потрясала кулаками перед трехоким ликом горианского чудовища и молила его о пощаде.
Все это напоминало какой-то безумный танец, сотрясавший мое тело помимо моей воли, помимо моего желания. Он изматывал меня, мучил, уносил все силы, все мысли.
Я упала на землю и залилась слезами.
Я больше не могла вынести этого томления, этого отчаяния и тоски. Я окинула обезумевшим взглядом уснувший лагерь и вдруг, к своему ужасу, заметила наблюдающую за мной из-за палаток у подножия холма Вьерну, предводительницу женщин-пантер.
– Ты вертишься и рыдаешь, как брошенная хозяином кейджера, – усмехнулась она и подошла ко мне поближе.
– Я и есть кейджера, – прошептала я.
– Не может быть, – возразила Вьерна. – Ведь ты не такая, как остальные девушки. Ты сильная. В твоем сердце нет места обычным женским слабостям!
Я опустилась перед ней на колени.
– Сжальтесь надо мной, госпожа, – пробормотала я. Глаза лесной разбойницы смотрели твердо и сурово. Я уронила голову.
– Я не сильная, – призналась я. – Мое сердце открыто всем женским слабостям. Я такая же, как остальные девушки. Может быть, я даже слабее их…
– Ты права, Эли-нор, – не без участия заметила предводительница разбойниц. – Иногда требуется такой мужчина, как Раск, чтобы женщина почувствовала себя слабой и беспомощной – осознала себя женщиной.
– Он дал мне это понимание.
– Сама я постаралась убить в себе подобную слабость.
– А я не хочу с ней бороться. Я готова ее признать.
– Раск просто не оставил тебе выбора, – усмехнулась предводительница разбойниц.
– Это верно, – согласилась я.
Раск, мой хозяин, мой повелитель, не оставил мне возможности почувствовать себя кем-то иным, кроме как беспомощным исполнителем его воли.
– Он покорил тебя, – сказала Вьерна.
– Да, – ответила я. – Он полностью покорил меня. Я опустила глаза.
– Сегодня ночью я уезжаю отсюда, – внезапно, без всякого перехода, сказала Вьерна.
Я изумленно посмотрела на нее.
Она кивком указала мне на темную фигуру, стоящую на коленях в нескольких ярдах от холма боком ко мне. Руки у девушки были связаны. На шее тускло мерцала в сиянии лун узкая полоска железного ошейника. Из-под длинных черных волос спускался на землю привязанный к ошейнику ремень.
– Я забираю Талену с собой, – сообщила Вьерна. – Раск из Трева отдал ее мне. Я уведу ее в северные леса.
– Но она ведь была любимой невольницей Раска! – удивилась я.
– Нет, – покачала головой предводительница лесных разбойниц
– А вы сами разве не остаетесь с Раском в качестве его свободной спутницы или боевой соратницы? – спросила я.
Она только рассмеялась.
– Нет, мое место – в северных лесах.
Я кивнула. Мне, кейджере, было трудно понять свободную женщину.
– Приятно быть покоренной мужчиной? – поинтересовалась Вьерна.
Я смущенно опустила глаза.
– Все понятно, – усмехнулась Вьерна; в ее голосе зазвучала не свойственная разбойнице мягкость. – Однажды, много лет назад, в Аре я увидела мужчину и впервые в жизни испугалась, что он, если пожелает, может сделать со мной то же, что сделал с тобой Раск – покорит меня! Никогда прежде я этого не боялась, считала, что это невозможно.
Не ожидая от нее подобных признаний, я смотрела на нее со всевозрастающим интересом.
– Я возненавидела этого человека. Я решила, что мы с ним еще потягаемся, посмотрим, кто из нас будет покорен.
– Как eго о имя? – спросила я.
– Марленус.
Я была настолько поражена, что не могла вымолвить ни слова.
Она кивнула на стоящую у подножия холма связанную девушку.
– Эта девчонка – приманка для него, – сказала Вьерна. Она еще раз посмотрела на меня и пошла прочь. Пройдя несколько шагов, она обернулась.
– Прощай, рабыня, – бросила она. – Если я увижу Раска, я скажу ему, что здесь, на этом холме, под светом германских лун стоит прикованная цепями невольница, которая жаждет его прикосновения.
– Желаю вам удачи, госпожа! – крикнула я ей вслед. – Желаю вам всего хорошего!
Вьерна не обернулась.
Она подошла к покорно ожидающей ее девушке, развязала ей ноги, подняла с земли и за привязанный к ее ошейнику ремень повела за собой. Когда они огибали ближайшую палатку, я заметила, что рот девушки заткнут кляпом. У меня не было сомнений, что этой отважной женщине, предводительнице разбойниц, без труда удастся доставить свою пленницу в северные леса.
– Я забираю Талену с собой, – сообщила Вьерна. – Раск из Трева отдал ее мне. Я уведу ее в северные леса.
– Но она ведь была любимой невольницей Раска! – удивилась я.
– Нет, – покачала головой предводительница лесных разбойниц
– А вы сами разве не остаетесь с Раском в качестве его свободной спутницы или боевой соратницы? – спросила я.
Она только рассмеялась.
– Нет, мое место – в северных лесах.
Я кивнула. Мне, кейджере, было трудно понять свободную женщину.
– Приятно быть покоренной мужчиной? – поинтересовалась Вьерна.
Я смущенно опустила глаза.
– Все понятно, – усмехнулась Вьерна; в ее голосе зазвучала не свойственная разбойнице мягкость. – Однажды, много лет назад, в Аре я увидела мужчину и впервые в жизни испугалась, что он, если пожелает, может сделать со мной то же, что сделал с тобой Раск – покорит меня! Никогда прежде я этого не боялась, считала, что это невозможно.
Не ожидая от нее подобных признаний, я смотрела на нее со всевозрастающим интересом.
– Я возненавидела этого человека. Я решила, что мы с ним еще потягаемся, посмотрим, кто из нас будет покорен.
– Как eго о имя? – спросила я.
– Марленус.
Я была настолько поражена, что не могла вымолвить ни слова.
Она кивнула на стоящую у подножия холма связанную девушку.
– Эта девчонка – приманка для него, – сказала Вьерна. Она еще раз посмотрела на меня и пошла прочь. Пройдя несколько шагов, она обернулась.
– Прощай, рабыня, – бросила она. – Если я увижу Раска, я скажу ему, что здесь, на этом холме, под светом германских лун стоит прикованная цепями невольница, которая жаждет его прикосновения.
– Желаю вам удачи, госпожа! – крикнула я ей вслед. – Желаю вам всего хорошего!
Вьерна не обернулась.
Она подошла к покорно ожидающей ее девушке, развязала ей ноги, подняла с земли и за привязанный к ее ошейнику ремень повела за собой. Когда они огибали ближайшую палатку, я заметила, что рот девушки заткнут кляпом. У меня не было сомнений, что этой отважной женщине, предводительнице разбойниц, без труда удастся доставить свою пленницу в северные леса.
Плюс к этому, Джон Норман высказывает в своих книгах весьма любопытные идеи по поводу взаимоотношений между мужским и женским полами, проходящие красной нитью через все романы горианского цикла.
И конечно же, нельзя не отметить что горианское общество - гораздо более гармонично, нежели реальное земное.