Жесть, фикс
А слово — не орудье мести! Нет!
И, может, даже не бальзам на раны.
Оно подтачивает корень драмы,
Разоблачает скрытый в ней сюжет.
Сюжет не тот, чьи нити в монологе,
Который знойно сотрясает зал.
А слово то, которое в итоге
Суфлер забыл и ты не подсказал.
Я долго думал об орлах
И понял многое:
Орлы летают в облаках,
Летают, никого не трогая.
Я понял, что живут орлы на скалах и в горах,
И дружат с водяными духами.
Я долго думал об орлах,
Но спутал, кажется, их с мухами.
И понял многое:
Орлы летают в облаках,
Летают, никого не трогая.
Я понял, что живут орлы на скалах и в горах,
И дружат с водяными духами.
Я долго думал об орлах,
Но спутал, кажется, их с мухами.
Жёлтый дом
Семья — ералаш, а знакомые — нытики,
Смешной карнавал мелюзги.
От службы, от дружбы, от прелой политики
Безмерно устали мозги.
Возьмешь ли книжку — муть и мразь:
Один кота хоронит,
Другой слюнит, разводит грязь
И сладострастно стонет…
Петр Великий, Петр Великий!
Ты один виновней всех:
Для чего на север дикий
Понесло тебя на грех?
Восемь месяцев зима, вместо фиников — морошка.
Холод, слизь, дожди и тьма — так и тянет из окошка
Брякнуть вниз о мостовую одичалой головой…
Негодую, негодую… Что же дальше, боже мой?!
Каждый день по ложке керосина
Пьем отраву тусклых мелочей…
Под разврат бессмысленных речей
Человек тупеет, как скотина…
Есть парламент, нет? Бог весть,
Я не знаю. Черти знают.
Вот тоска — я знаю — есть,
И бессилье гнева есть…
Люди ноют, разлагаются, дичают,
А постылых дней не счесть.
Где наше — близкое, милое, кровное?
Где наше — свое, бесконечно любовное?
Гучковы, Дума, слякоть, тьма, морошка…
Мой близкий! Вас не тянет из окошка
Об мостовую брякнуть шалой головой?
Ведь тянет, правда?
1908 г.
Усердней с каждым днем гляжу в словарь.
В его столбцах мерцают искры чувства.
В подвалы слов не раз сойдет искусство,
Держа в руке свой потайной фонарь.
На всех словах — события печать.
Они дались недаром человеку.
Читаю: «Век. От века. Вековать.
Век доживать. Бог сыну не дал веку.
Век заедать, век заживать чужой…»
В словах звучит укор, и гнев, и совесть.
Нет, не словарь лежит передо мной,
А древняя рассыпанная повесть.
В час вечерний, в час дневной
Люди входят в мир земной.
Кто рожден для горькой доли,
Кто для радости одной;
Кто для радости беспечной,
Кто для ночи бесконечной.
Двач. Прибежище уехавших.
Ты понял, трудно говорить
Слишком много во мне поехавших
Что теперь делать, как теперь жить.
Страшно, идут всякие, длинные, плоские
По одну сторону дороги Соглоза
Вещи разные, непонятные, сложные
Лучи Тихого Рассвета режут глаза.
Слышен вой, это Бесконечный летающий,
Что меня приметил, и начал жевать
Ткань пространства, Вселенную в хуй превращающий
прост))0) так, чтобы капчу было проще двачевать.
Иду я дальше, нельзя оставаться
В этом месте надолго, тогда
Забыть можно что в карманах глаза
А без них слишком просто потеряться.
Теькасктвоонгх мои шаги слышит
И приветствует меня, летающий мозг
Буду долго неистово шликать
И не забывать про дреугский воск.
Ночью снова по полу ползала
Проснулась, слышу шепот Бездны, и тогда
Я долго думала, изучала и поняла
Летающие вещи: говно и моча.
Низкоуровневая моча, летающая моча
Бесконечная моча, хуй, пизда
Моча, говно. Что теперь делать
Когда все улетело, оно выло и летало
И улетело.
На этом бы и прекратила
Свой охуительный пиздец
Как бы не голос в голове
"Оно ебет вверх и вниз! Вверх и вниз!"
Видится, преследует меня, вращается
Летающая крутящаяся блевотина возвращается
Бочки с веществом перемещаются
Вещество летает, а бочки стоят
Оно в них, таким образом
Они летают, и так далее.
Когда вещество возвращается,
Бочки исчезают и катиться начинают
А потом бочки останавливаются
А вещество колбасится и летает.
Одна мысль только в голове:
"Хуй пизда моча говно!"
Вышла на улицу, вижу людей
Кричу им: "Я двач!" И они такие:
"И мы двач! Двач! Двач..."
И так охуенно становится, везде двач.
Мне сказали пацаньеро:
-Слыш, мармыш, иди сюда.
-Чё, ребята, чё хатели?
-Ты с какого, бля, холста?
"Чё? Холста? Вы ебанулись.
Ухожу я. Всё. Пока"
"Э, стапэ, бля, полупокер.
Слыш, мармыш, иди сюда"
"Чё хатели? Чё вам надо?"
"Бля, ну ты не кипишуй.
Надо дело, надо надо...
Бля, Васян, сюда пиздуй".
"Чё, казёл? Ты чё орёшь?
Пацанам ты спать мешаешь.
Или хочешь, бля, на нож?"
Грубо Вася отвечает...
"Ай, Васян, ну чё ты гониш.
Не гони, присядь мальца.
Поясни-ка, между делом,
Пацану про суть Холста..."
"Эх,- сказал Васян, дерябнув,-
Ну ты заебал, Колёк,
Присосёшься, как пиявка,
И всё дрючишь пацанов.
Ну, да ладно, мне-то похуй.
Коль так хочешь — расскажу...
А пока начну с вопроса:
"Что, бля, надо пацану?"
Пацану немного надо:
Таз, пивандрий, два ковра;
Также бабу, чтоб жопата;
И ещё, бля, братана.
Чтоб на трассе, бля, зелёный.
Чтоб ни жезла ни гвоздя.
Чтобы мусор, волк позорный,
Не закрыл всех навсегда.
Вот и всё, так всё ништячно.
Весь портрет, бля, пацана.
Чё, не понял, полупокер?
Ну, продолжу я тогда.
Раз не понял ты пацанский...
Может, лучше мусорской?
Водка, звёзды, аксельбанты.
Чё, попёр базар такой?
Вижу, вижу, ой, не надо!
Всё читаю по глазам!
Коль понятней — не накладно.
Уж потом спрошу с тебя.
Ну да ладно, суть да дело,
Добрались мы до мента.
Чем живёт краснОе тело,
Эта волчья подлота?
КПЗ, СИЗО, погоны,
Понятые, все дела,
Бобики и отступные,
Да в пресс-хату петуха.
Всё, что я ща перечислил,
Это краска для холста,
Выводя ей жизни линий,
Ты рисуешь жизнь мента!
На таких же, бля, раскладах
Ты рисуешь пацана!
Прокурора, адвоката.
Также, твою мать, себя!
И не все ты краски в жизни
Сможешь совместить вовек.
Не старайся даже близко.
Так уж создан человек!
Покрывая чёрный белым,
Остаётся лишь одно.
Также, как пацан сидевший
Не пойдёт служить ментом.
А теперь ты это понял?
Вижу-вижу, всё схватил.
Вот вчера я на районе
Пацанам жизню лечил.
Так Колян позвал тебя
И поднял вопрос:
"Кто по жизни ты-то, бля,
И каков твой холст?"
Исступленье. Скалят зубы.
Чётки набирают ход.
Разбивают чётко губы,
Кровью наполняя рот.
Ноги. Печень. Три плевка.
Я сражён, повержен.
Коля, Вася и Пацан
Валят по Разъезжей.
И когда я был отпизжен,
Я вдруг понял, я — вода,
Что, впитав все краски жизни,
В рукомойник, бля, слита.
-Слыш, мармыш, иди сюда.
-Чё, ребята, чё хатели?
-Ты с какого, бля, холста?
"Чё? Холста? Вы ебанулись.
Ухожу я. Всё. Пока"
"Э, стапэ, бля, полупокер.
Слыш, мармыш, иди сюда"
"Чё хатели? Чё вам надо?"
"Бля, ну ты не кипишуй.
Надо дело, надо надо...
Бля, Васян, сюда пиздуй".
"Чё, казёл? Ты чё орёшь?
Пацанам ты спать мешаешь.
Или хочешь, бля, на нож?"
Грубо Вася отвечает...
"Ай, Васян, ну чё ты гониш.
Не гони, присядь мальца.
Поясни-ка, между делом,
Пацану про суть Холста..."
"Эх,- сказал Васян, дерябнув,-
Ну ты заебал, Колёк,
Присосёшься, как пиявка,
И всё дрючишь пацанов.
Ну, да ладно, мне-то похуй.
Коль так хочешь — расскажу...
А пока начну с вопроса:
"Что, бля, надо пацану?"
Пацану немного надо:
Таз, пивандрий, два ковра;
Также бабу, чтоб жопата;
И ещё, бля, братана.
Чтоб на трассе, бля, зелёный.
Чтоб ни жезла ни гвоздя.
Чтобы мусор, волк позорный,
Не закрыл всех навсегда.
Вот и всё, так всё ништячно.
Весь портрет, бля, пацана.
Чё, не понял, полупокер?
Ну, продолжу я тогда.
Раз не понял ты пацанский...
Может, лучше мусорской?
Водка, звёзды, аксельбанты.
Чё, попёр базар такой?
Вижу, вижу, ой, не надо!
Всё читаю по глазам!
Коль понятней — не накладно.
Уж потом спрошу с тебя.
Ну да ладно, суть да дело,
Добрались мы до мента.
Чем живёт краснОе тело,
Эта волчья подлота?
КПЗ, СИЗО, погоны,
Понятые, все дела,
Бобики и отступные,
Да в пресс-хату петуха.
Всё, что я ща перечислил,
Это краска для холста,
Выводя ей жизни линий,
Ты рисуешь жизнь мента!
На таких же, бля, раскладах
Ты рисуешь пацана!
Прокурора, адвоката.
Также, твою мать, себя!
И не все ты краски в жизни
Сможешь совместить вовек.
Не старайся даже близко.
Так уж создан человек!
Покрывая чёрный белым,
Остаётся лишь одно.
Также, как пацан сидевший
Не пойдёт служить ментом.
А теперь ты это понял?
Вижу-вижу, всё схватил.
Вот вчера я на районе
Пацанам жизню лечил.
Так Колян позвал тебя
И поднял вопрос:
"Кто по жизни ты-то, бля,
И каков твой холст?"
Исступленье. Скалят зубы.
Чётки набирают ход.
Разбивают чётко губы,
Кровью наполняя рот.
Ноги. Печень. Три плевка.
Я сражён, повержен.
Коля, Вася и Пацан
Валят по Разъезжей.
И когда я был отпизжен,
Я вдруг понял, я — вода,
Что, впитав все краски жизни,
В рукомойник, бля, слита.
Живет в рунете двач винрарный,
И анонимусы на нем.
И днем и ночью тролль коварный
Все ходит среди них кругом;
Идет в битарды – срач разводит,
В фурфаги - гомиков постИт.
Там чудеса: там мемы бродят,
Нордика на ветвях сидит.
Там на неведомых разделах
Живет создатель овощей!
У всех просторы интернетов
Открыты в окнах, без дверей!
Там /a/ и /b/ картинок полны;
Бывают там с форчана волны,
Войну разводят и рассол.
И несколько камвхор прекрасных
Из интернетов лезут ясных,
И с ними дядька их Мицгол;
Там копрофаги мимоходом
Рисуют срущего фуря;
Там быдло-кун перед народом,
Своим базаром говоря,
Шпыняет нубов втихаря.
Бырп-кун в изгнании там тужит,
А Мистер Ти ему все служит;
Там иногда постЯт баян…
Живет там Полголовы-тян!!
Крутой-гет-кун над гетом чахнет,
Там фапа дух… Там лоли пахнет!
И там я был, кавай постИл;
В рунете видел двач винрарный;
На нем сидел, и тролль коварный
И анонимусы на нем.
И днем и ночью тролль коварный
Все ходит среди них кругом;
Идет в битарды – срач разводит,
В фурфаги - гомиков постИт.
Там чудеса: там мемы бродят,
Нордика на ветвях сидит.
Там на неведомых разделах
Живет создатель овощей!
У всех просторы интернетов
Открыты в окнах, без дверей!
Там /a/ и /b/ картинок полны;
Бывают там с форчана волны,
Войну разводят и рассол.
И несколько камвхор прекрасных
Из интернетов лезут ясных,
И с ними дядька их Мицгол;
Там копрофаги мимоходом
Рисуют срущего фуря;
Там быдло-кун перед народом,
Своим базаром говоря,
Шпыняет нубов втихаря.
Бырп-кун в изгнании там тужит,
А Мистер Ти ему все служит;
Там иногда постЯт баян…
Живет там Полголовы-тян!!
Крутой-гет-кун над гетом чахнет,
Там фапа дух… Там лоли пахнет!
И там я был, кавай постИл;
В рунете видел двач винрарный;
На нем сидел, и тролль коварный
Кто любит меньше - тот мудрей!
Незнаньем знания не кроют,
Без совести я стал храбрей,
И чувства прежние не ноют...
Ночной любовью занятой,
Делами бренными трепещу.
Гетера - будь ты вновь со мной,
Смеется бес в стране зловещей.
Осколки мыслей на ветру,
И сон где счастья будет вдоволь...
Быть может завтра я сотру,
Воспоминаний жизни кровель.
Не лестью делают сердца,
Не имя делают словами!
А дело ищет на живца
И жизнь идет всегда судьбами!
Дорога к счастью - новизна,
А сердце наш вожатый жизни,
Тот путь - есть силы крутизна,
Конец всегда нас ждет на тризне.
Кто жаждет больше - тот слепой,
Не видит благ по жизни нашей,
Скопец всегда бывал скупой,
Свинья - пристанище параши.
Так словом можно и убить,
Ведь строфы - силы изреченье.
Но можно им же и простить,
Искусство - есть мое спасенье!
Без фикса было лучше, как будто на подонковском) А так не оч, рифма ритм ок, но не хватает глубины и слишком пафасно)
Вот годнота, еще и современник
Кирилл Устинов и его огромная талантливая мандалина)
Был человек смел,
Был человек сталь.
Стал человек - мел,
Но нечего им писать.
Есть только пара чёрт
И вместо асфальта - дёрн.
Был человек стерт -
Смыло его дождем.
Был человек строг,
Стены ломал домам,
Но вышел как за порог
И сразу сошел с ума.
Был человек, глаз
Не мог по ночам смыкать.
Но только один раз
Закрыл - и остался спать.
Время впивалось в грудь,
В полость, в ребра затвор.
Смежные части труб
Дали сегодня течь -
Утро не задалось.
Нас время ведет к утру.
Тянет планеты ось,
Кося на одно из плеч.
Нас выбросит на залив
И смоет назад волной.
Был человек забыт
Всем миром и сам собой.
*
Был человек нерушим!
Но что-то вдруг разорвалось.
Может быть жизнь.
Кирилл Устинов и его огромная талантливая мандалина)
Был человек смел,
Был человек сталь.
Стал человек - мел,
Но нечего им писать.
Есть только пара чёрт
И вместо асфальта - дёрн.
Был человек стерт -
Смыло его дождем.
Был человек строг,
Стены ломал домам,
Но вышел как за порог
И сразу сошел с ума.
Был человек, глаз
Не мог по ночам смыкать.
Но только один раз
Закрыл - и остался спать.
Время впивалось в грудь,
В полость, в ребра затвор.
Смежные части труб
Дали сегодня течь -
Утро не задалось.
Нас время ведет к утру.
Тянет планеты ось,
Кося на одно из плеч.
Нас выбросит на залив
И смоет назад волной.
Был человек забыт
Всем миром и сам собой.
*
Был человек нерушим!
Но что-то вдруг разорвалось.
Может быть жизнь.
Ах, какая была держава!
Ах, какие в ней люди были!
Как торжественно–величаво
Звуки гимна над миром плыли!
Ах, как были открыты лица,
Как наполнены светом взгляды!
Как красива была столица!
Как величественны парады!
Проходя триумфальным маршем,
Безупречно красивым строем,
Молодежь присягала старшим,
Закаленным в боях героям –
Не деляги и прохиндеи
Попадали у нас в кумиры...
Ибо в людях жила — идея!
Жажда быть в авангарде мира!
Что же было такого злого
В том, что мы понимали твердо,
Что "товарищ" — не просто слово,
И звучит это слово гордо?
В том, что были одним народом,
Крепко спаянным общей верой,
Что достоинства — не доходом,
А иной измеряли мерой?
В том, что пошлости на потребу
Не топили в грязи искусство?
Что мальчишек манило небо?
Что у девушек были чувства?
Ах, насколько все нынче гаже,
Хуже, ниже и даже реже:
Пусть мелодия гимна — та же,
Но порыв и идея — где же?
И всего нестерпимей горе
В невозможности примирений
Не с утратою территорий,
Но с потерею поколений!
Как ни пыжатся эти рожи,
Разве место при них надежде?
Ах, как все это непохоже
На страну, что мы знали прежде!
Что была молода, крылата,
Силы множила год за годом,
Где народ уважал солдата
И гордился солдат народом.
Ту, где светлыми были дали,
Ту, где были чисты просторы...
А какое кино снимали
Наши лучшие режиссеры!
А какие звенели песни!
Как от них расправлялись плечи!
Как под них мы шагали вместе
Ранним утром заре навстречу!
Эти песни — о главном в жизни:
О свободе, мечте, полете,
О любви к дорогой отчизне,
О труде, что всегда в почете,
И о девушках, что цветами
Расцветают под солнцем мая,
И о ждущей нас дома маме,
И о с детства знакомом крае,
И о чести, и об отваге,
И о верном, надежном друге...
И алели над нами флаги
С черной свастикой в белом круге.
О, годнота) Кстати запрещенка в РФ)
Для меня это стихотворение стало открытием как раз потому, что суть его лежит на поверхности. Гениально и просто. Практически все наши проблемы случаются просто потому, что мы не можем говорить, всегда оставляем недосказанность. Готовы выдать нагромождения речевых конструкций, но самое главное слово утаить. Ну вот как-то так
Будь проще чел, с таким подходом с тобой никто общаться не захочет)
Вот любимое:
Растерзана юность толпою бездомных,
Которые думают, что это их родина.
Растрепана девственность пошло, позорно,
Красивая, как слова, но уродина.
Еще один шаг, еще один вздох,
Открывать глаза, уже достижение.
Утро, дожди, слякоть и пыль.
Снова терпеть восхищение.
Порывы ветра не так и пронизывают,
Когда в шарах уже доверху плещется.
Я лучше пойду гулять ночью,
Ночью все четче и резче.
Давай, расскажи, что пили на мокрых улицах,
В обнимку с бухой реальностью.
Наши прекрасные фразы на отъебись
Достигли вершин профессианАльности.
Утро не встретит, оно не дождется,
Я лягу еще до рассвета.
Нахуй пристрастия, нахуй мечты!
Нахуй ... лето!
Ну, реабилитация нацизма как она есть. Даже не знаю, как относиться к этому
Ну в целом да, если в лоб читать, но тут же постирония про державу другой страны и другого времени
Вот это поворот в конце. Лол. Повеселило.
Нахуй такие стихи) Извини) Тож ни рифмы ни ритма, туп нытье чье то.
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.
Ввеликом холоде могилы
Ябезнадёжно схоронил
Иотживающие силы,
Ивсходы нераскрытых сил.
Ипогребённые истлели
Вутробе матери-земли,
Ибез надежды ибез цели
Могильным соком потекли.
Исоком корни напоили, —
Игде был путь уныл игол,
Там травы тихо восходили,
Ицвет медлительный расцвёл.
Покорна гласу тёмной воли,
Ибездыханна исветла,
Без торжества, без слёз, без боли
Вся сила мёртвая цвела.
Ибез любви благоухала,
Обманом жизни крася дол,
Исок сладчайший источала
Для пёстрых бабочек ипчёл…
О, еслиб смерть неовладела
Семьёю первозданных сил,
Вкакоеб радостное тело
Явсе миры соединил!
Реально годно
Такая хуйня. Там все строчки ломаные. У андеграундных местечковых авторов из провинций и не такая лабуда попадается.
Хороший стих, у Бродского лучше есть
О, хорошо прям, до мурашек
Это пушкин что ли?) ужас одни глаголы)
Среди тонконогих, жидких кровью,
трудом поворачивая шею бычью,
на сытый праздник тучному здоровью
людей из мяса я зычно кличу!
Чтоб бешеной пляской землю овить,
скучную, как банка консервов,
давайте весенних бабочек ловить
сетью ненужных нервов!
И по камням острым, как глаза ораторов,
красавцы-отцы здоровых томов,
потащим мордами умных психиатров
и бросим за решётки сумасшедших домов!
А сами сквозь город, иссохший как Онания,
с толпой фонарей желтолицых, как скопцы,
голодным самкам накормим желания,
поросшие шерстью красавцы-самцы!
трудом поворачивая шею бычью,
на сытый праздник тучному здоровью
людей из мяса я зычно кличу!
Чтоб бешеной пляской землю овить,
скучную, как банка консервов,
давайте весенних бабочек ловить
сетью ненужных нервов!
И по камням острым, как глаза ораторов,
красавцы-отцы здоровых томов,
потащим мордами умных психиатров
и бросим за решётки сумасшедших домов!
А сами сквозь город, иссохший как Онания,
с толпой фонарей желтолицых, как скопцы,
голодным самкам накормим желания,
поросшие шерстью красавцы-самцы!
Маяковский сразу выкупается) Вот он злой был капец) Кажется с него Сругацкие списываали чувака который ненавистью плевался)
А стих хороший)
Приманкой ласковых речей
Вам не лишить меня рассудка!
Конечно, многих вы милей,
Но вас любить — плохая шутка!
Вам не нужна любовь моя,
Не слишком заняты вы мною,
Не нежность — прихоть вашу я
Признаньем страстным успокою.
Вам дорог я, твердите вы,
Но лишний пленник вам дороже.
Вам очень мил я, но, увы!
Вам и другие милы тоже.
С толпой соперников моих
Я состязаться не дерзаю
И превосходной силе их
Без битвы поле уступаю.
Вам не лишить меня рассудка!
Конечно, многих вы милей,
Но вас любить — плохая шутка!
Вам не нужна любовь моя,
Не слишком заняты вы мною,
Не нежность — прихоть вашу я
Признаньем страстным успокою.
Вам дорог я, твердите вы,
Но лишний пленник вам дороже.
Вам очень мил я, но, увы!
Вам и другие милы тоже.
С толпой соперников моих
Я состязаться не дерзаю
И превосходной силе их
Без битвы поле уступаю.
Под бурею судеб, унылый, часто я,
Скучая тягостной неволей бытия,
Нести ярмо мое утрачивая силу,
Гляжу с отрадою на близкую могилу,
Приветствую ее, покой ее люблю,
И цепи отряхнуть я сам себя молю.
Но вскоре мнимая решимость позабыта,
И томной слабости душа моя открыта:
Страшна могила мне; и ближние, друзья,
Мое грядущее, и молодость моя,
И обещания в груди сокрытой музы —
Всё обольстительно скрепляет жизни узы,
И далеко ищу, как жребий мой ни строг,
Я жить и бедствовать услужливый предлог.
Скучая тягостной неволей бытия,
Нести ярмо мое утрачивая силу,
Гляжу с отрадою на близкую могилу,
Приветствую ее, покой ее люблю,
И цепи отряхнуть я сам себя молю.
Но вскоре мнимая решимость позабыта,
И томной слабости душа моя открыта:
Страшна могила мне; и ближние, друзья,
Мое грядущее, и молодость моя,
И обещания в груди сокрытой музы —
Всё обольстительно скрепляет жизни узы,
И далеко ищу, как жребий мой ни строг,
Я жить и бедствовать услужливый предлог.
Золотой век это жесть, тупо французы заднеприводные, инфантильная дрысня, ладно бы это 14 летний пацан писал титьку увидивший первый раз, но ведь здоровые лбы после армии даж часто)
И вот они это пишут, а в это время крестьяни ебашут в полях, ужас)
Чел, ну никто б не отказался писать стихи, вместо того, чтобы ебаться с плугом
Ужасно, зачем себя мучать, выдавливая из себя такое творчество.
Правильно что унылый
ахах, ну тож верно) если бы не писали, может и не было бы потом серебряного века, хотя думаю дело не в правилах стихосложения, а во внутреннем мире
Безжалостный отец, безжалостная мать!
Затем ли вы мое вскормили детство,
Чтоб сыну вашему по смерти передать
Один позор и нищету в наследство…
Затем ли вы мое вскормили детство,
Чтоб сыну вашему по смерти передать
Один позор и нищету в наследство…
Вот еще годнота, но жаль умер недавно
Ты ночь не спал
Ноль рисовал
Рвал, метал, бросал в окно
Было тебе темно
Иди сюда
Я расскажу тебе еще одно колесо
Многого не было, всякое было
Отовсюду небыль, повсюду быль
Но это не для меня, все это чешуя
Все пыль
Иди сюда
Я расскажу тебе еще одно колесо
Ты растешь как трава
Тебе четверть века
У тебя на плечах голова
Голова-калека
Иди сюда,
Я расскажу тебе еще одно колесо
В головах петухи
Мы с тобой на пороге
Сколько здесь шелухи
Что не видно дороги
Иди сюда,
Я расскажу тебе где может пролезть вода
Вот рука старика
Ей так много досталось
Жизнь и так коротка
Чем бы жизнь не казалась
Иди сюда и плюнь в мою ладонь
Я расскажу тебе чем надо кормить огонь
Пишу и чуть не плачу, эх, метание бисера(
Ты ночь не спал
Ноль рисовал
Рвал, метал, бросал в окно
Было тебе темно
Иди сюда
Я расскажу тебе еще одно колесо
Многого не было, всякое было
Отовсюду небыль, повсюду быль
Но это не для меня, все это чешуя
Все пыль
Иди сюда
Я расскажу тебе еще одно колесо
Ты растешь как трава
Тебе четверть века
У тебя на плечах голова
Голова-калека
Иди сюда,
Я расскажу тебе еще одно колесо
В головах петухи
Мы с тобой на пороге
Сколько здесь шелухи
Что не видно дороги
Иди сюда,
Я расскажу тебе где может пролезть вода
Вот рука старика
Ей так много досталось
Жизнь и так коротка
Чем бы жизнь не казалась
Иди сюда и плюнь в мою ладонь
Я расскажу тебе чем надо кормить огонь
Пишу и чуть не плачу, эх, метание бисера(
Последний поезд, вагон последний.
Кондуктор не глядя берет билет.
За окнами сумрак, туман осенний.
Идем до конечной, назад пути нет.
Кондуктор молча сидит у окна.
Под стук колёс слышен звон монет.
Я задал вопрос, в ответ тишина.
А может быть, это и был ответ.
Книга открыта, пусты страницы.
На последней лишь слово "конец".
Бездонное небо, кружатся птицы.
В поезде едет мертвец.
Кондуктор не глядя берет билет.
За окнами сумрак, туман осенний.
Идем до конечной, назад пути нет.
Кондуктор молча сидит у окна.
Под стук колёс слышен звон монет.
Я задал вопрос, в ответ тишина.
А может быть, это и был ответ.
Книга открыта, пусты страницы.
На последней лишь слово "конец".
Бездонное небо, кружатся птицы.
В поезде едет мертвец.
Ну почему же метание бисера?
Я думаю, что и здесь есть люди, которые могут оценить это
Сам написал?
Вот это прям сильно
Если бы не запорол второе четверостишье, вообще кайф, но почему говорят, что это гениальный стих я хз
Кондуктор молча сидит у окна.
Где стук колес и звон монет.
Я задал вопрос, в ответ тишина.
А может быть, это и был ответ.
Вот по этому бисер)
Даже лучше так:
Кондуктор молча сидит у окна.
Где стук колес там звон монет.
Я задал вопрос, в ответ тишина.
А может быть, это и был ответ.
Я потерян в пространстве и времени
Трансфер из канувшего царства и племени
Странствия с бременем меж мирами так опасны
Я не вынимаю Max’а из стремени
Я никогда не был уличным псом
Или домашним котом, выведу личныйсортчеловека
Ябуду первый, ктолично смог делатькнижный хоп
Но не череду лишних слов
Они говорят, я двуличный сноб. Так ли это?
Кладите на анатомический стол, препарируйте
Раз ваш обидчик издох. Что же видите?
Всё был практически вздор
И ты себе хоть не ври-то сам
Я прост как три рубля, спроси Rigos'а
Для меня Ингрии свята земля, как зенитовцам
Да, я пискля, спроси Витаса
Мне говорят: «На биток валить нехер
Коль задрот, твой итог - валить нахер
Дай в табло, а то как лохи на треке
Вот это прёт, а твой флоу - это накипь»
Это диплом, и ты студент, а я препод
Это ни гетто, ни рэкет, ни драки
Птаха говорит, во мне нету рэпа -
Ладно, в моём рэпе нет Птахи
Да
Увидел в треде годноту новую для себя, решил свое вкинуть на критику, ну а хули
А по теме треда вот
Я вспомнил задорный куплет:
Если сердце стучится в дверцы,
Если ищет другое сердце,
То найдет лишь себя это сердце.
И я двоюсь
Оттого, что один,
И в город хотел бы уехать.
Возможно,
Я вычитал в книге, что ночь там тревожна.
Что в городе это кажется только, и я
Хочу от себя убежать.
Я стремлюсь к неизвестности темной страны
И хочу на орла походить, потому что
Там солнца не видно,
Которое могут
Орлы только видеть;
Но черная ночь там страшна и темна,
Ее озаряет больная луна,
И совы ночные кричат,
А может быть мне это кажется только
И вот почему я двоюсь.
Кто знает, что ждет нас?
Кто знает, что будет?
И сильный будет,
И подлый будет.
И смерть придет
И на смерть осудит;
Не надо
В грядущее взор погружать.
Не лучше ли жить и всей грудью вдыхать,
Вдыхать прохладу вечернего края,
Где спят и мечтают, надежды не зная.
Не надо в грядущее взор погружать.
Имел я одно только сердце из плоти,
Принес его в церковь,
Обет исполняя.
Но вдруг увидел я там серебро,
Сверкало оно под взглядами мрачными
Дев непорочных,
И без конца
Золотые сердца
Сверкали возле распятий из мрамора,
Возле распятий из гипса,
И я
Почувствовал стыд
И подальше запрятал
Живое
Кровоточащее сердце мое.
Из церкви я вышел:
Сердца серебряные
И золотые,
Но сердце мое мне мешало,
И вот
Его закопал я, скрыв от прохожих,
Монахов, церквей...
Принесите скорей
Туда, где лежит оно, черный ирис,
Черный ирис и олеандр.
Ты хочешь сказать, что у меня плохой вкус?
(Без негатива)
Рили лучше. Спасибо
Ебать ты душный. Надеюсь сам стихи не пишешь, а то их наверняка читать невозможно.
Эт даж как реп плохо, послушай чет поприличнее:
Они плывут издалека, несмело
Покачиваясь на ветрах полынных
И то, что справа, - это я
И каравелла моя меняет формы очертаний дымных
И нам веками некуда спешить
Наш путь обременен безвольностью свободы
Мы может только плыть, и плыть, и плыть
Кружась вокруг земли бессмертным хороводом
Мы провожаем дни, облив одежды кровью
Багряной свастики небес
Встречая их, прижавшись к изголовью
На нитки распуская золотой парчи обрез
Мы – души тех, кого хоронят рядом
От безнадежно мертвых в сорока шагах
Насквозь пронизанные манной звездопадов
Мы отражаемся в бесчисленных глазах
Мы живые, легкие, нежные
Плещемся в патоке ослепительно – бирюзовой
Пропадаем в края безбрежные
Становимся чем-то новым
И тянутся усталой вереницей
Меняя неба нескончаемый узор
Огромные беспомощные птицы
Дорогу к дому ищут до сих пор
>по этому
не свинье полуграмотной про бисер заикаться
> андеграундных местечковых авторов из провинций
Там нет никакого андеграунда. Только безвкусица, бездарность и неумение.
Забей, потребление одного человека не лучше потребления другого человека
Но хотелось бы больше людей со светлым умом
Быть-был рядом как-то не очень звучит.
Мэйби:
"А может быть, это и есть ответ"
Не трясись
У тебя два подряд ударных слога будет. Это хуйня
Зачем, просто не отвечай ему, дурачок заблудился прост)
Мой дурачок тебе в рот не поместится. Поэтому проявишь изобретательность, когда его сосать будешь.
Пошла поэзия
Хахахаха, чел, успокойся. Всё хорошо
Фу, нахера тред про стихи пачкать
Он юродивый, не обращай внимания
Вот вам еще годноты малех, тож уже умерший современник:
Начесали петухи пункера,
Распустили хаера хипаны,
Казином сдавались в плен мусора,
Шли этапом до великой стены.
Прорастали швеллера как лоза,
С них напилась стрекоза серебра.
И исчезли этажи в миражах,
И блестят твои глаза -
Жить да жить!
Золотоглазый Коперник, твори меня вновь.
Спасибо, колдунья-Весна, за твою акварель.
Спасибо вам, вешние чары, за нашу любовь.
За маленький домик, с видом на небо…
А в небе апрель.
И защелкали замки на руках,
Заскрипели на портах кирзаки.
И остался пункерам - назепам,
Паркопановый бедлам - хипанам.
И на этом вот и вся недолга,
Иллюзорная модель бытия.
Оборвались небеса с потолка,
И свернулась в карусель колея.
Ты, спасибо, помогла чем могла,
Ты на феньки порвала удила…
Ветхой пылью рок-н-ролл на чердаках.
Я иглою на зрачках наколол
Маленький домик, с видом на небо, а в небе - апрель
Спасибо вам, дикие травушки, за липкую кровь.
Спасибо вам, камушки, за вещую вашу постель.
Золотоглазый Коперник, твори меня вновь…
Начесали петухи пункера,
Распустили хаера хипаны,
Казином сдавались в плен мусора,
Шли этапом до великой стены.
Прорастали швеллера как лоза,
С них напилась стрекоза серебра.
И исчезли этажи в миражах,
И блестят твои глаза -
Жить да жить!
Золотоглазый Коперник, твори меня вновь.
Спасибо, колдунья-Весна, за твою акварель.
Спасибо вам, вешние чары, за нашу любовь.
За маленький домик, с видом на небо…
А в небе апрель.
И защелкали замки на руках,
Заскрипели на портах кирзаки.
И остался пункерам - назепам,
Паркопановый бедлам - хипанам.
И на этом вот и вся недолга,
Иллюзорная модель бытия.
Оборвались небеса с потолка,
И свернулась в карусель колея.
Ты, спасибо, помогла чем могла,
Ты на феньки порвала удила…
Ветхой пылью рок-н-ролл на чердаках.
Я иглою на зрачках наколол
Маленький домик, с видом на небо, а в небе - апрель
Спасибо вам, дикие травушки, за липкую кровь.
Спасибо вам, камушки, за вещую вашу постель.
Золотоглазый Коперник, твори меня вновь…
А зачем ты и твой бойфренд выебываться на ровном месте начали?
Но и как есть звучит парашно
Юродивый - твое второе имя от рождения
А если просто убрать "быть"?
"А может, это и был ответ"
Или
"А может... это и был ответ"
Учебно-егерский пункт в Мытищах,
В еловой роще, не виден глазу.
И все же долго его не ищут.
Едва лишь спросишь — покажут сразу.
Еще бы! Ведь там не тихие пташки,
Тут место веселое, даже слишком.
Здесь травят собак на косматого мишку
И на лису — глазастого Яшку.
Их кормят и держат отнюдь не зря,
На них тренируют охотничьих псов,
Они, как здесь острят егеря,
«Учебные шкуры» для их зубов!
Ночь для Яшки всего дороже:
В сарае тихо, покой и жизнь…
Он может вздремнуть, подкрепиться может,
Он знает, что ночью не потревожат,
А солнце встанет — тогда держись!
Егерь лапищей Яшку сгребет
И вынесет на заре из сарая,
Туда, где толпа возбужденно ждет
И рвутся собаки, визжа и лая.
Брошенный в нору, Яшка сжимается.
Слыша, как рядом, у двух ракит,
Лайки, рыча, на медведя кидаются,
А он, сопя, от них отбивается
И только цепью своей гремит.
И все же, все же ему, косолапому,
Полегче. Ведь — силища… Отмахнется…
Яшка в глину уперся лапами
И весь подобрался: сейчас начнется.
И впрямь: уж галдят, окружая нору,
Мужчины и дамы в плащах и шляпах,
Дети при мамах, дети при папах,
А с ними, лисий учуя запах,
Фоксы и таксы — рычащей сворой.
Лихие «охотники» и «охотницы»,
Ружья-то в руках не державшие даже,
О песьем дипломе сейчас заботятся,
Орут и азартно зонтами машут.
Интеллигентные вроде люди!
Ну где же облик ваш человечий?
— Поставят «четверку», — слышатся речи, —
Если пес лису покалечит.
— А если задушит, «пятерка» будет!
Двадцать собак и хозяев двадцать
Рвутся в азарте и дышат тяжко.
И все они, все они — двадцать и двадцать
На одного небольшого Яшку!
Собаки? Собаки не виноваты!
Здесь люди… А впрочем, какие люди?!
И Яшка стоит, как стоят солдаты,
Он знает, пощады не жди. Не будет!
Одна за другой вползают собаки,
Одна за другой, одна за другой…
И Яшка катается с ними в драке,
Израненный, вновь встречает атаки
И бьется отчаянно, как герой!
А сверху, через стеклянную крышу, —
Десятки пылающих лиц и глаз,
Как в Древнем Риме, страстями дышат:
— Грызи, Меркурий! Смелее! Фас!
Ну, кажется, все… Доконали вроде!..
И тут звенящий мальчиший крик:
— Не смейте! Хватит! Назад, уроды! —
И хохот: — Видать, сробел ученик!
Егерь Яшкину шею потрогал,
Смыл кровь… — Вроде дышит еще — молодец!
Предшественник твой протянул немного.
Ты дольше послужишь. Живуч, стервец!
День помутневший в овраг сползает,
Небо зажглось светляками ночными,
Они надо всеми равно сияют,
Над добрыми душами и над злыми…
Лишь, может, чуть ласковей смотрят туда,
Где в старом сарае, при егерском доме,
Маленький Яшка спит на соломе,
Весь в шрамах от носа и до хвоста.
Ночь для Яшки всего дороже:
Он может двигаться, есть, дремать,
Он знает, что ночью не потревожат,
А утро придет, не прийти не может,
Но лучше про утро не вспоминать!
Все будет снова — и лай и топот,
И деться некуда — стой! Дерись!
Пока однажды под свист и гогот
Не оборвется Яшкина жизнь.
Сейчас он дремлет, глуша тоску…
Он — зверь. А звери не просят пощады…
Я знаю: браниться нельзя, не надо,
Но тут, хоть режьте меня, не могу!
И тем, кто забыл гуманность людей,
Кричу я, исполненный острой горечи:
— Довольно калечить души детей!
Не смейте мучить животных, сволочи
В еловой роще, не виден глазу.
И все же долго его не ищут.
Едва лишь спросишь — покажут сразу.
Еще бы! Ведь там не тихие пташки,
Тут место веселое, даже слишком.
Здесь травят собак на косматого мишку
И на лису — глазастого Яшку.
Их кормят и держат отнюдь не зря,
На них тренируют охотничьих псов,
Они, как здесь острят егеря,
«Учебные шкуры» для их зубов!
Ночь для Яшки всего дороже:
В сарае тихо, покой и жизнь…
Он может вздремнуть, подкрепиться может,
Он знает, что ночью не потревожат,
А солнце встанет — тогда держись!
Егерь лапищей Яшку сгребет
И вынесет на заре из сарая,
Туда, где толпа возбужденно ждет
И рвутся собаки, визжа и лая.
Брошенный в нору, Яшка сжимается.
Слыша, как рядом, у двух ракит,
Лайки, рыча, на медведя кидаются,
А он, сопя, от них отбивается
И только цепью своей гремит.
И все же, все же ему, косолапому,
Полегче. Ведь — силища… Отмахнется…
Яшка в глину уперся лапами
И весь подобрался: сейчас начнется.
И впрямь: уж галдят, окружая нору,
Мужчины и дамы в плащах и шляпах,
Дети при мамах, дети при папах,
А с ними, лисий учуя запах,
Фоксы и таксы — рычащей сворой.
Лихие «охотники» и «охотницы»,
Ружья-то в руках не державшие даже,
О песьем дипломе сейчас заботятся,
Орут и азартно зонтами машут.
Интеллигентные вроде люди!
Ну где же облик ваш человечий?
— Поставят «четверку», — слышатся речи, —
Если пес лису покалечит.
— А если задушит, «пятерка» будет!
Двадцать собак и хозяев двадцать
Рвутся в азарте и дышат тяжко.
И все они, все они — двадцать и двадцать
На одного небольшого Яшку!
Собаки? Собаки не виноваты!
Здесь люди… А впрочем, какие люди?!
И Яшка стоит, как стоят солдаты,
Он знает, пощады не жди. Не будет!
Одна за другой вползают собаки,
Одна за другой, одна за другой…
И Яшка катается с ними в драке,
Израненный, вновь встречает атаки
И бьется отчаянно, как герой!
А сверху, через стеклянную крышу, —
Десятки пылающих лиц и глаз,
Как в Древнем Риме, страстями дышат:
— Грызи, Меркурий! Смелее! Фас!
Ну, кажется, все… Доконали вроде!..
И тут звенящий мальчиший крик:
— Не смейте! Хватит! Назад, уроды! —
И хохот: — Видать, сробел ученик!
Егерь Яшкину шею потрогал,
Смыл кровь… — Вроде дышит еще — молодец!
Предшественник твой протянул немного.
Ты дольше послужишь. Живуч, стервец!
День помутневший в овраг сползает,
Небо зажглось светляками ночными,
Они надо всеми равно сияют,
Над добрыми душами и над злыми…
Лишь, может, чуть ласковей смотрят туда,
Где в старом сарае, при егерском доме,
Маленький Яшка спит на соломе,
Весь в шрамах от носа и до хвоста.
Ночь для Яшки всего дороже:
Он может двигаться, есть, дремать,
Он знает, что ночью не потревожат,
А утро придет, не прийти не может,
Но лучше про утро не вспоминать!
Все будет снова — и лай и топот,
И деться некуда — стой! Дерись!
Пока однажды под свист и гогот
Не оборвется Яшкина жизнь.
Сейчас он дремлет, глуша тоску…
Он — зверь. А звери не просят пощады…
Я знаю: браниться нельзя, не надо,
Но тут, хоть режьте меня, не могу!
И тем, кто забыл гуманность людей,
Кричу я, исполненный острой горечи:
— Довольно калечить души детей!
Не смейте мучить животных, сволочи
А я и не стесняюсь этого, дурная твоя голова
Да, лично на мой взгляд так звучит лучше
Села муха на варенье вот и все стихотворенье
Да, петухи начесать в этом треде успели
>>310774746
Ещё из аполлинера нравится "мост мирабо"
Хотя сейчас перечитываю и понимаю, что преисполняюсь кринжа из-за того, что походит на любовную лирику хз
Может, просто перевод нравится именно этот
Под мостом Мирабо вечно новая Сена.
Это наша любовь
Для меня навсегда неизменна,
Это горе сменяется счастьем мгновенно.
Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.
И глазами в глаза, и сплетаются руки.
А внизу под мостом —
Волны рук, обреченные муке,
И глаза, обреченные долгой разлуке.
Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.
А любовь — это волны, бегущие мимо.
Так проходит она.
Словно жизнь, ненадежно хранима,
Иль Надежда, скользящая необгонимо.
Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.
Дни безумно мгновенны, недели мгновенны.
Да и прошлого нет.
Все любви невозвратно забвенны…
Под мостом круговерть убегающей Сены.
Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.
Хотя сейчас перечитываю и понимаю, что преисполняюсь кринжа из-за того, что походит на любовную лирику хз
Может, просто перевод нравится именно этот
Под мостом Мирабо вечно новая Сена.
Это наша любовь
Для меня навсегда неизменна,
Это горе сменяется счастьем мгновенно.
Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.
И глазами в глаза, и сплетаются руки.
А внизу под мостом —
Волны рук, обреченные муке,
И глаза, обреченные долгой разлуке.
Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.
А любовь — это волны, бегущие мимо.
Так проходит она.
Словно жизнь, ненадежно хранима,
Иль Надежда, скользящая необгонимо.
Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.
Дни безумно мгновенны, недели мгновенны.
Да и прошлого нет.
Все любви невозвратно забвенны…
Под мостом круговерть убегающей Сены.
Снова пробило время ночное.
Мое прошлое снова со мною.
Петух здесь только один. И это ты.
Проникновенно
Всё, не кукарекай
Такое наверно в оригинале нужно читать, на русском как то корявенько, но сам дядька крутой, хотя я в целом французов не люблю, инфантилы страшные, за то чуть что революция, странные ребята)
Им за огонь ниспошлю я беду. И душой веселиться
Станут они на нее и возлюбят, что гибель несет им».
Так говоря, засмеялся родитель бессмертных и смертных.
Славному отдал приказ он Гефесту, как можно скорее
Землю с водою смешать, человеческий голос и силу
Внутрь заложить и обличье прелестное девы прекрасной,
Схожее с вечной богиней, придать изваянью. Афине
Он приказал обучить ее ткать превосходные ткани,
А золотой Афродите — обвеять ей голову дивной
Прелестью, мучащей страстью, грызущею члены заботой.
Аргоубийце ж Гермесу, вожатаю, разум собачий
Внутрь ей вложить приказал и двуличную, лживую душу.
Так он сказал. И Кронида-владыки послушались боги.
Зевсов приказ исполняя, подобие девы стыдливой
Тотчас слепил из земли знаменитый хромец обеногий.
Пояс надела, оправив одежды, богиня Афина.
Девы-Хариты с царицей Пейто золотым ожерельем
Нежную шею обвили. Прекрасноволосые Оры
Пышные кудри цветами весенними ей увенчали.
Все украшенья на теле оправила дева Афина.
Аргоубийца ж, вожатай, вложил после этого в грудь ей
Льстивые речи, обманы и лживую, хитрую душу.
Женщину эту глашатай бессмертных Пандорою назвал,
Ибо из вечных богов, населяющих домы Олимпа,
Каждый свой дар приложил, хлебоядным мужам на погибель.
Зачем ты сам с собой общаешься? Или ты сейчас к своему папаше обратился?
рофл) Давай шумер еще ебани)
Чел, успокойся. Ты меня переиграл и уничтожил. И вообще перемена закончилась, так что убирай телефон в портфель и учи уроки, пока мариванна не отшлепала
Нет, я предельно серьёзен. Гесиод хорошо сказал, особенно про разум собачий и лживые речи.
Я сам тебя так нахуй отшлепаю, что забудешь имя свое
Кайф, конечно, прикинь амфитеатр, молодые мальчики)
Давай, сочини стих по этой теме. Смотрю, шаришь в ЭТОМ. Я в тебя пидора верю
Хоронят писателей мёртвых,
Живые идут в коридор.
Служителей бойкие метлы
Сметают иголки и сор.
Мне дух панихид неприятен,
Я в окна спокойно гляжу
И думаю — вот мой приятель,
Вот я в этом зале лежу.
Не сделавший и половины
Того, что мне сделать должно,
Ногами направлен к камину,
Оплакан детьми и женой.
Хоронят писателей мертвых,
Живые идут в коридор.
Живые людей распростертых
Выносят на каменный двор.
Ровесники друга выносят,
Суровость на лицах храня,
А это — выносят, выносят, -
Ребята выносят меня!
Гусиным или не гусиным
Бумагу до смерти марать,
Но только бы не грустили
И не научились хворать.
Но только бы мы не теряли
Живыми людей дорогих,
Обидами в них не стреляли,
Живыми любили бы их.
Ровесники, не умирайте.
Живые идут в коридор.
Служителей бойкие метлы
Сметают иголки и сор.
Мне дух панихид неприятен,
Я в окна спокойно гляжу
И думаю — вот мой приятель,
Вот я в этом зале лежу.
Не сделавший и половины
Того, что мне сделать должно,
Ногами направлен к камину,
Оплакан детьми и женой.
Хоронят писателей мертвых,
Живые идут в коридор.
Живые людей распростертых
Выносят на каменный двор.
Ровесники друга выносят,
Суровость на лицах храня,
А это — выносят, выносят, -
Ребята выносят меня!
Гусиным или не гусиным
Бумагу до смерти марать,
Но только бы не грустили
И не научились хворать.
Но только бы мы не теряли
Живыми людей дорогих,
Обидами в них не стреляли,
Живыми любили бы их.
Ровесники, не умирайте.
Ну и говно же.
Хахахахаха, повеселили
Нормально
Мило
Жил на свете
Джонни.
Знаете его?
Не было у Джонни
Ровно ничего!
Нечего покушать,
Нечего надеть,
Не к чему стремиться,
Не о чем жалеть,
Нечего бояться,
Нечего терять.
Весело живется,
Нечего сказать!
Джонни.
Знаете его?
Не было у Джонни
Ровно ничего!
Нечего покушать,
Нечего надеть,
Не к чему стремиться,
Не о чем жалеть,
Нечего бояться,
Нечего терять.
Весело живется,
Нечего сказать!
Ты меня на рассвете разбудишь,
проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь.
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
я подумаю: «Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
Эту воду в мурашках запруды,
это Адмиралтейство и Биржу
я уже никогда не забуду
и уже никогда не увижу.
Не мигают, слезятся от ветра
безнадежные карие вишни.
Возвращаться — плохая примета.
Я тебя никогда не увижу.
Даже если на землю вернемся
мы вторично, согласно Гафизу,
мы, конечно, с тобой разминемся.
Я тебя никогда не увижу.
И окажется так минимальным
наше непониманье с тобою
перед будущим непониманьем
двух живых с пустотой неживою.
И качнется бессмысленной высью
пара фраз, залетевших отсюда:
«Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь.
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
я подумаю: «Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
Эту воду в мурашках запруды,
это Адмиралтейство и Биржу
я уже никогда не забуду
и уже никогда не увижу.
Не мигают, слезятся от ветра
безнадежные карие вишни.
Возвращаться — плохая примета.
Я тебя никогда не увижу.
Даже если на землю вернемся
мы вторично, согласно Гафизу,
мы, конечно, с тобой разминемся.
Я тебя никогда не увижу.
И окажется так минимальным
наше непониманье с тобою
перед будущим непониманьем
двух живых с пустотой неживою.
И качнется бессмысленной высью
пара фраз, залетевших отсюда:
«Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
Не плохой, но у него есть лучше, например:
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно
Я бы запретил,
Я прошу тебя, как брата,
Душу не мути.
А не то рвану по следу -
Кто меня вернет? -
И на валенках уеду
В сорок пятый год.
В сорок пятом угадаю,
Там, где – боже мой! -
Будет мама молодая
И отец живой.
Топ
Действительно хорошее стихотворение. Спасибо, теперь буду знать
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее — область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущенным!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта.
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее — область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущенным!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта.
Стихи это не всегда пафос, вот тож годно но смешно и мило)
Люблю я макароны,
Любовью к ним пылаю неземною.
Люблю я макароны —
И что хотите делайте со мною!
Для вас это — ерунда,
Подумаешь еда!
Но вы полейте их томатом,
Посыпьте чёрным перцем,
Смешайте с тёртым сыром,
Запейте их вином.
Поймёте вы всем сердцем —
Какое это чудо,
Потом вам станет худо,
Но это уж потом.
Вельможные персоны
Худеют по диете — и напрасно,
Им снятся макароны,
А надо есть пилюли да лекарство.
А я — человек простой,
Хотя и не худой.
Залить их доверху томатом,
Набить их чёрным перцем,
А также тёртым сыром
И молодым вином.
И знаю я всем сердцем,
Что нет на свете блюда,
Вкусней чем это чудо,
Вреднее чем оно.
Люблю я макароны,
Хоть говорят: они меня погубят,
Люблю я макароны,
Хотя моя невеста их не любит.
Но я приготовлю их Однажды на двоих.
Уж я их так полью томатом,
Посыплю чёрным перцем,
Смешаю с тёртым сыром
И дам запить вином.
Поймёт она всем сердцем,
Какое это чудо,
Потом ей станет худо,
Но это уж потом.
Люблю я макароны,
Любовью к ним пылаю неземною.
Люблю я макароны —
И что хотите делайте со мною!
Для вас это — ерунда,
Подумаешь еда!
Но вы полейте их томатом,
Посыпьте чёрным перцем,
Смешайте с тёртым сыром,
Запейте их вином.
Поймёте вы всем сердцем —
Какое это чудо,
Потом вам станет худо,
Но это уж потом.
Вельможные персоны
Худеют по диете — и напрасно,
Им снятся макароны,
А надо есть пилюли да лекарство.
А я — человек простой,
Хотя и не худой.
Залить их доверху томатом,
Набить их чёрным перцем,
А также тёртым сыром
И молодым вином.
И знаю я всем сердцем,
Что нет на свете блюда,
Вкусней чем это чудо,
Вреднее чем оно.
Люблю я макароны,
Хоть говорят: они меня погубят,
Люблю я макароны,
Хотя моя невеста их не любит.
Но я приготовлю их Однажды на двоих.
Уж я их так полью томатом,
Посыплю чёрным перцем,
Смешаю с тёртым сыром
И дам запить вином.
Поймёт она всем сердцем,
Какое это чудо,
Потом ей станет худо,
Но это уж потом.
оч чсвшная штука, не люблю когда сами себя поэтами нарекают)
Я об этом не задумывался, но ты прав
Ну и смысл тогда менять парашу на парашу?
Очень хорошее, да. Раньше не придавал ему значение, кстати, сейчас же очень зашло
Ещё вот это стоящее, на мой взгляд
Лают бешено собаки
В затухающую даль,
Я пришел к вам в черном фраке,
Элегантный, как рояль.
Было холодно и мокро,
Жались тени по углам,
Проливали слезы стекла,
Как герои мелодрам.
Вы сидели на диване,
Походили на портрет.
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет.
Расположен книзу дулом
Сквозь карман он мог стрелять,
Я все думал, думал, думал —
Убивать, не убивать?
И от сырости осенней
Дрожи я сдержать не мог,
Вы упали на колени
У моих красивых ног.
Выстрел, дым, сверкнуло пламя,
Ничего уже не жаль.
Я лежал к дверям ногами —
Элегантный, как рояль.
Всё равно лишний слог. "А может это был ответ" — нормальное ямбовое построение, но из-за вылета "и" немного смазывается смысол.
Хорошее
Согласен, наверное. Спасибо
Я, честно сказать, когда это и другие стихи писал, больше пытался следить за количеством слогов в строчке и рифмой, неопытный был, как и сейчас. до сих пор, к своему стыду, не знаю толком за хореи и ямбы, писать пытался по-разному
Он уже нашёл выход
Ди нахуй. Я с тобой что ли разговариваю, пёс? Мы уже поняли, что ты хуйло чсвшное с говностишками и пабликом на 30 человек за плечами.
Дабы разнообразить быт
Летящий в пропасть день за днём
Задумал я себе купить
Настенные часы с хуём
И сразу стало веселей
С лица улыбка не сойдёт
Я грустный был как Бармалей
Теперь меня конкретно прёт
Часы с хуём, часы с хуём
Хуй то встаёт то ниспадает
Часы с хуём, часы с хуём
А сколько времени - хуй знает!
Там ничего сложного, друг. Если тг свою кинешь, объясню просто и на пальцах.
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят — все лучшие годы!
Любить… Но кого же?.. На время — не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…
Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, –
Такая пустая и глупая шутка…
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят — все лучшие годы!
Любить… Но кого же?.. На время — не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…
Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, –
Такая пустая и глупая шутка…
Буквально щас придумываю:
Жопа дрочит толстый член, стенками анала,
Зыбко жуткий гобелен, спермой окропляла,
Хуй дрочил, его сосал, вперемешку с грустью,
Жопой той, что дрОчил, срал, лишь остатком кала
Жопа дрочит толстый член, стенками анала,
Зыбко жуткий гобелен, спермой окропляла,
Хуй дрочил, его сосал, вперемешку с грустью,
Жопой той, что дрОчил, срал, лишь остатком кала
Хорошо, что нет Царя.
Хорошо, что нет России.
Хорошо, что Бога нет.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Хорошо — что никого,
Хорошо — что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.
Жопа дрочит толстый член,
стенками анала,
Зыбко жуткий гобелен,
спермой окропляла,
Хуй дрочил, его сосал,
вперемешку с грустью,
Жопой той, что дрОчил, срал,
лишь остатком кала
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
Короче, обычно за такое бьют, но что бы вы больше не спорили поправил:
Последний поезд, вагон последний.
Кондуктор не глядя берет билет.
За окнами сумрак, туман осенний.
Идем до конечной, назад пути нет.
Кондуктор молчит немая тоска.
Где стук колес там звон монет.
Я задал вопрос, в ответ тишина.
Тьма тоже умеет хранить секрет.
Книга открыта, пустыня страниц.
На дальнем абзаце свернулся конец.
Бездонное небо, кружится мотыль.
В поезде едет мертвец.
Ты чего взорвался? Ты спросил меня - я ответил. Не нервничай
Иосиф /b/родский
Утро пришло, укрываясь туманом,
Вместе с контуженной белой зарёй.
Утро пришло искалеченным, пьяным,
Каждую крепость ровняя с землёй.
Утро, хватая за плечи прохожих,
Что не заметили длинных ночей,
В лица рыдает и ищет "хороших"
В толпах безмолвных, глухих "палачей".
Утро поля просевает камнями,
Где имена, имена, имена...
Вдовами вторит, гласит матерями:
"Люди без горя, увы, никуда".
Извини, я думал ты ответил на другой пост. Ветку увидел, зря быкнул.
Балдешь
Спасибо!
Где
Где он стоял опершись на статую. С лицом переполненным думами. Он стоял. Он сам обращался в статую. Он крови не имел. Зрите он вот что сказал:
Прощайте темные деревья,
прощайте черные леса,
небесных звезд круговращенье,
и птиц беспечных голоса.
Он должно быть вздумал куда-нибудь когда-нибудь уезжать.
Прощайте скалы полевые,
я вас часами наблюдал.
Прощайте бабочки живые,
я с вами вместе голодал.
Прощайте камни, прощайте тучи,
я вас любил и я вас мучил.
[Он] с тоской и с запоздалым раскаяньем начал рассматривать концы трав.
Прощайте славные концы.
Прощай цветок. Прощай вода.
Бегут почтовые гонцы,
бежит судьба, бежит беда.
Я в поле пленником ходил,
я обнимал в лесу тропу,
я рыбу по утрам будил,
дубов распугивал толпу,
дубов гробовый видел дом
и песню вел вокруг с трудом.
[Он во]ображает и вспоминает как он бывало или небывало выходил на реку.
Я приходил к тебе река.
Прощай река. Дрожит рука.
Ты вся блестела, вся текла,
и я стоял перед тобой,
в кафтан одетый из стекла,
и слушал твой речной прибой.
Как сладко было мне входить
в тебя, и снова выходить.
Как сладко было мне входить
в себя, и снова выходить,
где как чижи дубы шумели,
дубы безумные умели
дубы шуметь лишь еле-еле.
Но здесь он прикидывает в уме, что было бы если бы он увидал и море.
Море прощай. Прощай песок.
О горный край как ты высок.
Пусть волны бьют. Пусть брызжет пена,
на камне я сижу, все с д[удко]й,
а море плещет постепе[нно].
И всё на море далеко.
И всё от моря далеко.
Бежит забота скучной [ш]уткой
Расстаться с морем нелегко.
Море прощай. Прощай рай.
О как ты высок горный край.
О последнем что есть в природе он тоже вспомнил. Он вспомнил о пустыне.
Прощайте и вы
пустыни и львы.
И так попрощавшись со всеми он аккуратно сложил оружие и вынув из кармана висок выстрелил себе в голову. [И ту]т состоялась часть вторая — прощание всех с одним.
Деревья как крыльями взмахнули [с]воими руками. Они обдумали, что могли, и ответили:
Ты нас посещал. Зрите,
он умер и все умрите.
Он нас принимал за минуты,
потертый, помятый, погнутый.
Скитающийся без ума
как ледяная зима.
Что же он сообщает теперь деревьям.— Ничего — он цепенеет.
Скалы или камни не сдвинулись с места. Они молчанием и умолчанием и отсутствием звука внушали и нам и вам и ему.
Спи. Прощай. Пришел конец.
За тобой пришел гонец.
Он пришел последний час.
Господи помилуй нас.
Господи помилуй нас.
Господи помилуй нас.
Что же он возражает теперь камням.— Ничего — он леденеет.
Рыбы и дубы подарили ему виноградную кисть и небольшое количество последней радости.
Дубы сказали: — Мы растем.
Рыбы сказали: — Мы плывем.
Дубы спросили: — Который час.
Рыбы сказали: — Помилуй и нас.
Что же он скажет рыбам и дубам: — Он не сумеет сказать спасибо.
Река властно бежавшая по земле. Река властно текущая. Река властно несущая свои волны. Река как царь. Она прощалась так, что. Вот так. А он лежал как тетрадка на самом ее берегу.
Прощай тетрадь.
Неприятно и нелегко умирать.
Прощай мир. Прощай рай.
Ты очень далек человеческий край.
Что сделает он реке? — Ничего — он каменеет.
И море ослабевшее от своих долгих бурь с сожалением созерцало смерть. Имело ли это море слабый вид орла.— Нет оно его не имело.
Взглянет ли он на море? — Нет он не может. Но — чу! вдруг затрубили где-то — не то дикари не то нет. Он взглянул на людей.
Когда
Когда он приотворил распухшие свои глаза, он глаза свои приоткрыл. Он припомнил всё как есть наизусть. Я забыл попрощаться с прочим, т. е. он забыл попрощаться с прочим. Тут он вспомнил, он припомнил весь миг своей смерти. Все эти шестерки, пятерки. Всю ту — суету. Всю рифму. Которая была ему верная подруга, как сказал до него Пушкин. Ах Пушкин, Пушкин, тот самый Пушкин, который жил до него. Тут тень всеобщего отвращения лежала на всем. Тут тень всеобщего лежала на всем. Тут тень лежала на всем. Он ничего не понял, но он воздержался. И дикари, а может и но дикари, с плачем похожим на шелест дубов, на жужжанье пчел, на плеск волн, на молчанье камней и на вид пустыни, держа тарелки над головами, вышли и неторопливо спустились с вершин на немногочисленную землю. Ах Пушкин. Пушкин.
Всё
[
Где он стоял опершись на статую. С лицом переполненным думами. Он стоял. Он сам обращался в статую. Он крови не имел. Зрите он вот что сказал:
Прощайте темные деревья,
прощайте черные леса,
небесных звезд круговращенье,
и птиц беспечных голоса.
Он должно быть вздумал куда-нибудь когда-нибудь уезжать.
Прощайте скалы полевые,
я вас часами наблюдал.
Прощайте бабочки живые,
я с вами вместе голодал.
Прощайте камни, прощайте тучи,
я вас любил и я вас мучил.
[Он] с тоской и с запоздалым раскаяньем начал рассматривать концы трав.
Прощайте славные концы.
Прощай цветок. Прощай вода.
Бегут почтовые гонцы,
бежит судьба, бежит беда.
Я в поле пленником ходил,
я обнимал в лесу тропу,
я рыбу по утрам будил,
дубов распугивал толпу,
дубов гробовый видел дом
и песню вел вокруг с трудом.
[Он во]ображает и вспоминает как он бывало или небывало выходил на реку.
Я приходил к тебе река.
Прощай река. Дрожит рука.
Ты вся блестела, вся текла,
и я стоял перед тобой,
в кафтан одетый из стекла,
и слушал твой речной прибой.
Как сладко было мне входить
в тебя, и снова выходить.
Как сладко было мне входить
в себя, и снова выходить,
где как чижи дубы шумели,
дубы безумные умели
дубы шуметь лишь еле-еле.
Но здесь он прикидывает в уме, что было бы если бы он увидал и море.
Море прощай. Прощай песок.
О горный край как ты высок.
Пусть волны бьют. Пусть брызжет пена,
на камне я сижу, все с д[удко]й,
а море плещет постепе[нно].
И всё на море далеко.
И всё от моря далеко.
Бежит забота скучной [ш]уткой
Расстаться с морем нелегко.
Море прощай. Прощай рай.
О как ты высок горный край.
О последнем что есть в природе он тоже вспомнил. Он вспомнил о пустыне.
Прощайте и вы
пустыни и львы.
И так попрощавшись со всеми он аккуратно сложил оружие и вынув из кармана висок выстрелил себе в голову. [И ту]т состоялась часть вторая — прощание всех с одним.
Деревья как крыльями взмахнули [с]воими руками. Они обдумали, что могли, и ответили:
Ты нас посещал. Зрите,
он умер и все умрите.
Он нас принимал за минуты,
потертый, помятый, погнутый.
Скитающийся без ума
как ледяная зима.
Что же он сообщает теперь деревьям.— Ничего — он цепенеет.
Скалы или камни не сдвинулись с места. Они молчанием и умолчанием и отсутствием звука внушали и нам и вам и ему.
Спи. Прощай. Пришел конец.
За тобой пришел гонец.
Он пришел последний час.
Господи помилуй нас.
Господи помилуй нас.
Господи помилуй нас.
Что же он возражает теперь камням.— Ничего — он леденеет.
Рыбы и дубы подарили ему виноградную кисть и небольшое количество последней радости.
Дубы сказали: — Мы растем.
Рыбы сказали: — Мы плывем.
Дубы спросили: — Который час.
Рыбы сказали: — Помилуй и нас.
Что же он скажет рыбам и дубам: — Он не сумеет сказать спасибо.
Река властно бежавшая по земле. Река властно текущая. Река властно несущая свои волны. Река как царь. Она прощалась так, что. Вот так. А он лежал как тетрадка на самом ее берегу.
Прощай тетрадь.
Неприятно и нелегко умирать.
Прощай мир. Прощай рай.
Ты очень далек человеческий край.
Что сделает он реке? — Ничего — он каменеет.
И море ослабевшее от своих долгих бурь с сожалением созерцало смерть. Имело ли это море слабый вид орла.— Нет оно его не имело.
Взглянет ли он на море? — Нет он не может. Но — чу! вдруг затрубили где-то — не то дикари не то нет. Он взглянул на людей.
Когда
Когда он приотворил распухшие свои глаза, он глаза свои приоткрыл. Он припомнил всё как есть наизусть. Я забыл попрощаться с прочим, т. е. он забыл попрощаться с прочим. Тут он вспомнил, он припомнил весь миг своей смерти. Все эти шестерки, пятерки. Всю ту — суету. Всю рифму. Которая была ему верная подруга, как сказал до него Пушкин. Ах Пушкин, Пушкин, тот самый Пушкин, который жил до него. Тут тень всеобщего отвращения лежала на всем. Тут тень всеобщего лежала на всем. Тут тень лежала на всем. Он ничего не понял, но он воздержался. И дикари, а может и но дикари, с плачем похожим на шелест дубов, на жужжанье пчел, на плеск волн, на молчанье камней и на вид пустыни, держа тарелки над головами, вышли и неторопливо спустились с вершин на немногочисленную землю. Ах Пушкин. Пушкин.
Всё
[
Дома косые, двухэтажные
И тут же рига, скотный двор,
Где у корыта гуси важные
Ведут немолчный разговор.
В садах настурции и розаны,
В прудах зацветших караси, –
Усадьбы старые разбросаны
По всей таинственной Руси.
Порою в полдень льется по лесу
Неясный гул, невнятный крик,
И угадать нельзя по голосу,
То человек иль лесовик.
Порою крестный ход и пение,
Звонят во все колокола,
Бегут, – то значит, по течению
В село икона приплыла.
Русь бредит Богом, красным пламенем,
Где видно ангелов сквозь дым...
Они ж покорно верят знаменьям,
Любя свое, живя своим.
Вот, гордый новою поддевкою,
Идет в гостиную сосед.
Поникнув русою головкою,
С ним дочка – восемнадцать лет.
«Моя Наташа бесприданница,
Но не отдам за бедняка».
И ясный взор ее туманится,
Дрожа, сжимается рука.
«Отец не хочет... нам со свадьбою
Опять придется погодить».
Да что! В пруду перед усадьбою
Русалкам бледным плохо ль жить?
В часы весеннего томления
И пляски белых облаков
Бывают головокружения
У девушек и стариков.
Но старикам – золотоглавые,
Святые, белые скиты,
А девушкам – одни лукавые
Увещеванья пустоты.
О Русь, волшебница суровая,
Повсюду ты свое возьмешь.
Бежать? Но разве любишь новое
Иль без тебя да проживешь?
И не расстаться с амулетами.
Фортуна катит колесо,
На полке, рядом с пистолетами,
Барон Брамбеус и Руссо.
И тут же рига, скотный двор,
Где у корыта гуси важные
Ведут немолчный разговор.
В садах настурции и розаны,
В прудах зацветших караси, –
Усадьбы старые разбросаны
По всей таинственной Руси.
Порою в полдень льется по лесу
Неясный гул, невнятный крик,
И угадать нельзя по голосу,
То человек иль лесовик.
Порою крестный ход и пение,
Звонят во все колокола,
Бегут, – то значит, по течению
В село икона приплыла.
Русь бредит Богом, красным пламенем,
Где видно ангелов сквозь дым...
Они ж покорно верят знаменьям,
Любя свое, живя своим.
Вот, гордый новою поддевкою,
Идет в гостиную сосед.
Поникнув русою головкою,
С ним дочка – восемнадцать лет.
«Моя Наташа бесприданница,
Но не отдам за бедняка».
И ясный взор ее туманится,
Дрожа, сжимается рука.
«Отец не хочет... нам со свадьбою
Опять придется погодить».
Да что! В пруду перед усадьбою
Русалкам бледным плохо ль жить?
В часы весеннего томления
И пляски белых облаков
Бывают головокружения
У девушек и стариков.
Но старикам – золотоглавые,
Святые, белые скиты,
А девушкам – одни лукавые
Увещеванья пустоты.
О Русь, волшебница суровая,
Повсюду ты свое возьмешь.
Бежать? Но разве любишь новое
Иль без тебя да проживешь?
И не расстаться с амулетами.
Фортуна катит колесо,
На полке, рядом с пистолетами,
Барон Брамбеус и Руссо.
Я бачив дивний сон. Немов передо мною
Безмірна, та пуста, і дика площина
І я, прикований ланцем залізним, стою
Під височенною гранітною скалою,
А далі тисячі таких самих, як я.
У кождого чоло життя і жаль порили,
І в оці кождого горить любові жар,
І руки в кождого ланці, мов гадь, обвили,
І плечі кождого додолу ся схилили,
Бо давить всіх один страшний якийсь тягар.
У кождого в руках тяжкий залізний молот,
І голос сильний нам згори, як грім, гримить:
«Лупайте сю скалу! Нехай ні жар, ні холод
Не спинить вас! Зносіть і труд, і спрагу, й голод.
Бо вам призначено скалу сесю розбить».
І всі ми, як один, підняли вгору руки,
І тисяч молотів о камінь загуло,
І в тисячні боки розприскалися штуки
Та відривки скали; ми з силою розпуки
Раз по раз гримали о кам’яне чоло.
Мов водопаду рев, мов битви гук кривавий.
Так наші молоти гриміли раз у раз;
І п’ядь за п’ядею ми місця здобували;
Хоч не одного там калічили ті скали,
Ми далі йшли, ніщо не спинювало нас.
І кождий з нас те знав, що слави нам не буде,
Ні пам’яті в людей за сей кривавий труд,
Що аж тоді підуть по сій дорозі люди,
Як ми проб’єм її та вирівняєм всюди,
Як наші кості тут під нею зогниють…
Та слави людської зовсім ми не бажали,
Бо не герої ми і не богатирі.
Ні, ми невольники, хоч добровільно взяли
На себе пута. Ми рабами волі стали:
На шляху поступу ми лиш каменярі.
І всі ми вірили, що своїми руками
Розіб’ємо скалу, роздробимо граніт,
Що кров’ю власною і власними кістками
Твердий змуруємо гостинець і за нами
Прийде нове життя, добро нове у світ.
І знали ми, що там далеко десь у світі,
Який ми кинули для праці, поту й пут,
За нами сльози ллють мами, жінки і діти,
Що други й недруги, гнівнії та сердиті,
І нас, і намір наш, і діло те кленуть.
Ми знали се, і в нас не раз душа боліла,
І серце рвалося, і груди жаль стискав;
Та сльози, ані жаль, ні біль пекучий тіла,
Ані прокляття нас не відтягли від діла,
І молота ніхто із рук не випускав.
Отак ми всі йдемо, в одну громаду скуті
Святою думкою, а молоти в руках.
Нехай прокляті ми і світом позабуті!
Ми ломимо скалу, рівняєм правді путі,
І щастя всіх прийде по наших аж кістках.
Безмірна, та пуста, і дика площина
І я, прикований ланцем залізним, стою
Під височенною гранітною скалою,
А далі тисячі таких самих, як я.
У кождого чоло життя і жаль порили,
І в оці кождого горить любові жар,
І руки в кождого ланці, мов гадь, обвили,
І плечі кождого додолу ся схилили,
Бо давить всіх один страшний якийсь тягар.
У кождого в руках тяжкий залізний молот,
І голос сильний нам згори, як грім, гримить:
«Лупайте сю скалу! Нехай ні жар, ні холод
Не спинить вас! Зносіть і труд, і спрагу, й голод.
Бо вам призначено скалу сесю розбить».
І всі ми, як один, підняли вгору руки,
І тисяч молотів о камінь загуло,
І в тисячні боки розприскалися штуки
Та відривки скали; ми з силою розпуки
Раз по раз гримали о кам’яне чоло.
Мов водопаду рев, мов битви гук кривавий.
Так наші молоти гриміли раз у раз;
І п’ядь за п’ядею ми місця здобували;
Хоч не одного там калічили ті скали,
Ми далі йшли, ніщо не спинювало нас.
І кождий з нас те знав, що слави нам не буде,
Ні пам’яті в людей за сей кривавий труд,
Що аж тоді підуть по сій дорозі люди,
Як ми проб’єм її та вирівняєм всюди,
Як наші кості тут під нею зогниють…
Та слави людської зовсім ми не бажали,
Бо не герої ми і не богатирі.
Ні, ми невольники, хоч добровільно взяли
На себе пута. Ми рабами волі стали:
На шляху поступу ми лиш каменярі.
І всі ми вірили, що своїми руками
Розіб’ємо скалу, роздробимо граніт,
Що кров’ю власною і власними кістками
Твердий змуруємо гостинець і за нами
Прийде нове життя, добро нове у світ.
І знали ми, що там далеко десь у світі,
Який ми кинули для праці, поту й пут,
За нами сльози ллють мами, жінки і діти,
Що други й недруги, гнівнії та сердиті,
І нас, і намір наш, і діло те кленуть.
Ми знали се, і в нас не раз душа боліла,
І серце рвалося, і груди жаль стискав;
Та сльози, ані жаль, ні біль пекучий тіла,
Ані прокляття нас не відтягли від діла,
І молота ніхто із рук не випускав.
Отак ми всі йдемо, в одну громаду скуті
Святою думкою, а молоти в руках.
Нехай прокляті ми і світом позабуті!
Ми ломимо скалу, рівняєм правді путі,
І щастя всіх прийде по наших аж кістках.
Было бы здорово, но меня двач запугал контакты палить. Может, это иррационально, конечно, но тем не менее. Да и не пишу уже, меня сходки юных поэтов выбесили и отбили желание писать лол
Вот поэтому я на эти говно-пати и не ходил никогда. Тупо соревнование кто больше накидает умных слов в общую кашу бессмыслицы.
Скачет мяч туда-сюда
Вот это да, вот это да
Вот это да, вот это да
Спасибо за критику в любом случае, но мне кажется, что, во-первых, не совсем уж параша, во-вторых, даже если и параша, мне нравится как есть, я вымучивать не собираюсь. Вон анон дельную вещь предложил, уже лучше, да, но далее крутить нет смысла, как по мне
Была чудесная весна!
Они на берегу сидели —
Река была тиха, ясна,
Вставало солнце, птички пели;
Тянулся за рекою дол,
Спокойно, пышно зеленея;
Вблизи шиповник алый цвел,
Стояла темных лип аллея.
Была чудесная весна!
Они на берегу сидели —
Во цвете лет была она,
Его усы едва чернели.
О, если б кто увидел их
Тогда, при утренней их встрече,
И лица б высмотрел у них
Или подслушал бы их речи —
Как был бы мил ему язык,
Язык любви первоначальной!
Он верно б сам, на этот миг,
Расцвел на дне души печальной!..
Я в свете встретил их потом:
Она была женой другого,
Он был женат, и о былом
В помине не было ни слова;
На лицах виден был покой,
Их жизнь текла светло и ровно,
Они, встречаясь меж собой,
Могли смеяться хладнокровно…
А там, по берегу реки,
Где цвел тогда шиповник алый,
Одни простые рыбаки
Ходили к лодке обветшалой
И пели песни — и темно
Осталось, для людей закрыто,
Что было там говорено,
И сколько было позабыто.
Они на берегу сидели —
Река была тиха, ясна,
Вставало солнце, птички пели;
Тянулся за рекою дол,
Спокойно, пышно зеленея;
Вблизи шиповник алый цвел,
Стояла темных лип аллея.
Была чудесная весна!
Они на берегу сидели —
Во цвете лет была она,
Его усы едва чернели.
О, если б кто увидел их
Тогда, при утренней их встрече,
И лица б высмотрел у них
Или подслушал бы их речи —
Как был бы мил ему язык,
Язык любви первоначальной!
Он верно б сам, на этот миг,
Расцвел на дне души печальной!..
Я в свете встретил их потом:
Она была женой другого,
Он был женат, и о былом
В помине не было ни слова;
На лицах виден был покой,
Их жизнь текла светло и ровно,
Они, встречаясь меж собой,
Могли смеяться хладнокровно…
А там, по берегу реки,
Где цвел тогда шиповник алый,
Одни простые рыбаки
Ходили к лодке обветшалой
И пели песни — и темно
Осталось, для людей закрыто,
Что было там говорено,
И сколько было позабыто.
>не иметь фейкового акка в телеге
Чел
одного стиха как такового мало
что за стих без хорошего чтеца
Сори, мы под словом "параша" имели ввиду "не лучший вариант". Но вообще, наверное, правильнее оставить так, как тебе самому нравится и кажется ближе
Неправильный круг описала летучая мышь,
Сосновая ветка качнулась над темной рекой,
И в воздухе тонком блеснул, задевая камыш,
Серебряный камешек, брошенный детской рукой.
Я знаю, я знаю, и море на убыль идет,
Песок засыпает оазисы, сохнет река,
И в сердце пустыни когда-нибудь жизнь расцветет,
И розы вздохнут над студеной водой родника.
Но если синей в целом мире не сыщется глаз,
Как темное золото, косы и губы, как мед.
Но если так сладко любить, неужели и нас
Безжалостный ветер с осенней листвой унесет.
И, может быть, в рокоте моря и шорохе трав
Другие влюбленные с тайной услышат тоской
О нашей любви, что погасла, на миг просияв
Серебряным камешком, брошенным детской рукой.
Сосновая ветка качнулась над темной рекой,
И в воздухе тонком блеснул, задевая камыш,
Серебряный камешек, брошенный детской рукой.
Я знаю, я знаю, и море на убыль идет,
Песок засыпает оазисы, сохнет река,
И в сердце пустыни когда-нибудь жизнь расцветет,
И розы вздохнут над студеной водой родника.
Но если синей в целом мире не сыщется глаз,
Как темное золото, косы и губы, как мед.
Но если так сладко любить, неужели и нас
Безжалостный ветер с осенней листвой унесет.
И, может быть, в рокоте моря и шорохе трав
Другие влюбленные с тайной услышат тоской
О нашей любви, что погасла, на миг просияв
Серебряным камешком, брошенным детской рукой.
До сих пор в треде нет Дениса Давыдова Чернухина. Я не узнаю /b.
Оч красиво, но как будто просто красиво сложенные слова, внутри пусто
Охуенно, но, как мне кажется, я не решусь такие изменения внести, либо из-за того, что изменений много, либо из-за того, что местами лично для меня теперь сломано звучит
"Тьма тоже умеет хранить секрет" кайф, строчка и смысл мне понравились, базару нет
Шикарно
Конец только смазан, как будто
В черновиках изначально строчка была "Люди без горя не учатся", но она в размер никак не влезала, пришлось близкое по смыслу подбирать.
Каждые новые сутки
Я надеваю рюкзак,
И при удобной минутке
В нём разбираю бардак:
Окна и двери подъездов,
Свора панельных домов,
Синий, как небо, троллейбус,
Куча дурацких стихов,
Вместо имущества шутки,
Вместо наследства мечты,
Утро в "пахучей" маршрутке,
Сто килограмм пустоты,
Даже сердитая вьюга,
Пляж утонувший в жаре,
Солнце Полярного круга
Складно лежат в рюкзаке.
Каждые новые сутки
Я нахожу при себе
Родину, жизнь, предрассудки
В том рюкзаке на спине.
Ну я еблан да. Не возникало необходимости в фейке ни разу
Напомнило
Джинсы, кеды, видеокассеты
Диски и дискеты, джойстики от сеги
Постеры на стенах - на них кости и скелеты
Чаты на бумаге, сборники поэтов
Дневник, аттестат, пара книг - самиздат
Модем-диалап,в наклейках тетрадь
Значок и медаль, пара строк на гитаре
Дров накидал - поджёг этот хлам
Забирай всё: крышу и деньги
Забирай всё, забирай до копейки
Забирай все эти странные вещи
Забирай, может мне станет легче
Забирай всё: дело и слово
Забирай всё, всё это условно
Забирай всё, что я оставил на утро
Забирай, может, поможет кому-то
Коробка с телефонами, коллекция зарядок
И тысяча поломанных SIM-карт и зажигалок
Мятые обрывки квитанций ЖКХ
Письма от тебя, письма из суда
Тексты о высоком, флешка с инди-роком
Двойное дно камода, груда пластика и стёкол
Трогательной памяти заброшенный сарай
Я оставлю это здесь, и если хочешь - забирай
Не знаю такого. Что это? Песня?
Красиво, атмосферно
Ого, кому-то всерьёз нравится этот графоман, сделавший себе "имя" на фанфиках по мотивам американских космических фильмов?
Да. Сатана печёт блины
Ну написано-то нормально
Чёрная влага истоков
мы пьём её в полдень и утром мы пьём её ночью
мы пьём её пьём
мы в небе могилу копаем там нет тесноты
В доме живёт человек он змей приручает он пишет
он пишет в Германию письма
Волос твоих золото Гретхен
он пишет спускается вниз зажигаются звёзды
он псов созывает свистком
свистком созывает жидов копайте могилу в земле
кричит нам сыграйте спляшите
Чёрная влага истоков мы пьём тебя ночью
мы пьём тебя утром и в полдень
мы пьём тебя на ночь
мы пьём тебя пьём
В доме живёт человек он змей приручает он пишет
он пишет в Германию письма
Волос твоих золото Гретхен
Волос твоих пепел Рахиль
мы в небе могилу копаем там нет тесноты
Он рявкает ройте поглубже
лентяи живее сыграйте и спойте
он гладит рукой пистолет глаза у него голубые
поглубже лопату живее сыграйте весёленький марш
Чёрная влага истоков мы пьём тебя ночью
мы пьём тебя в полдень и утром
мы пьём тебя на ночь
мы пьём тебя пьём
В доме живёт человек волос твоих золото Гретхен
волос твоих пепел Рахиль он змей приручает
Кричит понежнее про смерть
а смерть это старый немецкий маэстро
кричит скрипачи попечальней
и ввысь воспаряйте смелей
там в небе могилы готовы там нет тесноты
Чёрная влага истоков мы пьём тебя ночью
мы пьём тебя смерть это старый немецкий маэстро
мы пьём тебя на ночь и утром мы пьём тебя пьём
смерть это старый немецкий маэстро
глаза голубее небес
он пулей тебя настигает без промаха бьёт
в доме живёт человек волос твоих золото Гретхен
он свору спускает на нас
он дарит нам в небе могилу
он змей приручает мечтая
а смерть это старый немецкий маэстро
волос твоих золото Гретхен
волос твоих пепел Рахиль
А, это твоё? Моё почтение
Да, с такой строчкой было бы лучше, жаль, не получилось
Кроме этого и "Отчаяния" (которое тоже по сути фанфик) я у него не могу ничего воспринимать нормально. Просто какой-то лютый пересказ всей мировой классики мягкой/твёрдой НФ.
Мне наоборот не понравилось, что было слишком много бестолковщины и приторной любовной лирики. Может, это я как раз пытался тогда в илитаризьм с умностью нарочитой и поэтому не вписался. Пробовал писать тогда впервые и был запрос на искренность и надрыв, что ли
В психушке (а я в ней не редкий гость)
правило - ты идешь
туда, где отступит на время злость,
в угол, который схож
с ночлегом, с убежищем, свой приют
ищешь, зажав кулак,
а если тебя на рентген ведут -
ищешь нору, где мрак.
Я выбрался из-под надзора, стёк
от пожилой сестры
пока они пили с врачом чаек,
ели свои сыры,
и из кабинета, где глаз людской
видел меня насквозь,
я вмиг просочился в кладовку с той
девочкой - и сбылось!
На куче простынок она ничком
тихо лежала там -
я думаю, сбил ее с ног тычком
чей-то феназепам,
она задремала, зайдя сюда,
в бред с головой ушла -
не быть мне Ставрогиным, господа,
не соверши я зла!
Пижамку со спящей малышки сняв,
трусики и носки,
запястья я ей замотал в рукав
и затянул силки,
потом ее трусики в мокрый рот
всунул ей, разбудив, -
с глубин отрешенности, из темнот
взгляд ее всплыл, труслив.
Толчками я в лоно ее проник,
жёстко взломал, как вор
с девической честью святой тайник
начал там свой разор,
я вытряс наружу ее амбар,
выжег ее овин,
из погреба розовый тек нектар,
в грязь летел пух перин.
И вдруг я заметил совсем не страх -
похоть и блуд сквозят,
как демоны ада в ее зрачках,
ножки идут в обхват,
мне в волосы пальцы, уйдя из пут,
впились десятком жал...
Я в ужасе выскользнул, словно спрут
и от нее сбежал.
правило - ты идешь
туда, где отступит на время злость,
в угол, который схож
с ночлегом, с убежищем, свой приют
ищешь, зажав кулак,
а если тебя на рентген ведут -
ищешь нору, где мрак.
Я выбрался из-под надзора, стёк
от пожилой сестры
пока они пили с врачом чаек,
ели свои сыры,
и из кабинета, где глаз людской
видел меня насквозь,
я вмиг просочился в кладовку с той
девочкой - и сбылось!
На куче простынок она ничком
тихо лежала там -
я думаю, сбил ее с ног тычком
чей-то феназепам,
она задремала, зайдя сюда,
в бред с головой ушла -
не быть мне Ставрогиным, господа,
не соверши я зла!
Пижамку со спящей малышки сняв,
трусики и носки,
запястья я ей замотал в рукав
и затянул силки,
потом ее трусики в мокрый рот
всунул ей, разбудив, -
с глубин отрешенности, из темнот
взгляд ее всплыл, труслив.
Толчками я в лоно ее проник,
жёстко взломал, как вор
с девической честью святой тайник
начал там свой разор,
я вытряс наружу ее амбар,
выжег ее овин,
из погреба розовый тек нектар,
в грязь летел пух перин.
И вдруг я заметил совсем не страх -
похоть и блуд сквозят,
как демоны ада в ее зрачках,
ножки идут в обхват,
мне в волосы пальцы, уйдя из пут,
впились десятком жал...
Я в ужасе выскользнул, словно спрут
и от нее сбежал.
Да норм, я ж когда вкидывал, изначально был готов, что на парашу никто внимания не обратит или кекнет с броскости. По факту получил конструктив и получилось подкрутить в лучшую сторону
Может у тебя где-то пусто?
Может ни раз не любил?..
Может выебать мангуста?
Дебил...
О, поэтический батл
Анон, это ты где взял? Сам написал?
Я просто не пойму, как к этому относиться. Одновременно и отвращение чувствую и что-то, притягивающее. Жесть
Чтобы лучше понять вышесказанное
Рекомендую трахнуть дикобразное
Написано удивительно хорошо для такого содержания, имхо
Он колючий, словно мать,
Что меня забыла.
Буду я тебе давать
Ща залупой в рыло.
Я приеду к тебе, отец,
Лишь водой прошумит апрель,
Лишь в саду запоёт скворец
И потянется к солнцу ель.
Старых листьев зажжём костёр —
Будет дым золотить закат.
И починим гнилой забор,
И вскопаем наш бедный сад.
Этот памятный край любя,
Я приеду — не праздный гость.
Унаследовал от тебя
Я твою крестьянскую кость.
На распутье добра и зла,
В рудниках, в ледяной воде,
Не она ли меня спасла,
Не сломилась в лихой беде?..
А ещё ведь была война.
Скудный хлеб и сырой свинец.
Пусть скорее придёт весна!
Я приеду к тебе, отец.
Будет майское торжество.
Будет верба цвести в лесу.
Внука старшего твоего
Погостить к тебе привезу.
Будет в небе сиять звезда.
Будут в свежей листве дома…
Жаль, что быстро идут года,
Что ещё впереди зима.
Жаль, что в зрелости всё видней
Неизбежный прощальный час.
Жаль, всё меньше и меньше дней
Остаётся теперь у нас.
Лишь водой прошумит апрель,
Лишь в саду запоёт скворец
И потянется к солнцу ель.
Старых листьев зажжём костёр —
Будет дым золотить закат.
И починим гнилой забор,
И вскопаем наш бедный сад.
Этот памятный край любя,
Я приеду — не праздный гость.
Унаследовал от тебя
Я твою крестьянскую кость.
На распутье добра и зла,
В рудниках, в ледяной воде,
Не она ли меня спасла,
Не сломилась в лихой беде?..
А ещё ведь была война.
Скудный хлеб и сырой свинец.
Пусть скорее придёт весна!
Я приеду к тебе, отец.
Будет майское торжество.
Будет верба цвести в лесу.
Внука старшего твоего
Погостить к тебе привезу.
Будет в небе сиять звезда.
Будут в свежей листве дома…
Жаль, что быстро идут года,
Что ещё впереди зима.
Жаль, что в зрелости всё видней
Неизбежный прощальный час.
Жаль, всё меньше и меньше дней
Остаётся теперь у нас.
Будет тяжко
Сквозь монитор
Огрызком своим достать.
Мой вам совет
Найти в протеже
Свою колючую мать
Вахоебам посвящается
В бою жестоком пал Пиндор,
Сус-ан мембраной был спасён,
Но нет покоя в сне глубоком,
Уды, верзохи, видит он...
В бою жестоком пал Пиндор,
Сус-ан мембраной был спасён,
Но нет покоя в сне глубоком,
Уды, верзохи, видит он...
>Анон, это ты где взял?
Стыдно не знать. Это наш давний /b/рат, Юрий Шилов.
Не рассуждай, не хлопочи —
Безумство ищет — глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему — то будет…
Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу —
Чего желать? О чем тужить?
День пережит — и слава Богу!
Безумство ищет — глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему — то будет…
Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу —
Чего желать? О чем тужить?
День пережит — и слава Богу!
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят — все лучшие годы!
Любить… Но кого же?.. На время — не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…
Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, –
Такая пустая и глупая шутка…
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят — все лучшие годы!
Любить… Но кого же?.. На время — не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…
Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, –
Такая пустая и глупая шутка…
Нахуя
ты
На строчки
разбил
свою
Кривую хуйню?
--------
Выебу через экран,
Ты птеродактиль.
Что, косорылый еблан,
Нравится дактиль?
Хахахахах
Ну разбил я, хуле надо?..
Разобью вам и ебало
А по делу? Ничего?
Хуй соси, поэт-чушок.
Денис Чернухин, это ты?
Обмельчал ты брат, увы...
Аслово— неорудье мести! Нет!
И, может, даже небальзам нараны.
Оно подтачивает корень драмы,
Разоблачает скрытый вней сюжет.Сюжет нетот, чьи нити вмонологе,
Который знойно сотрясает зал.
Аслово то, которое витоге
Суфлер забыл итынеподсказал.