Трясогузки
Их и правда здесь много...
И вовсе мы не село!
Город - мэрия, дорога,
валяльный завод,
достопримечательность -
девушка и весло,
местный народ
отличает мечтательность.
Мечтаем о газификации,
о новом федеральном законе
об индексации дотаций, и
об айфоне,
нередко еще звучащи
мечты про жратву,
но чаще -
уехать отсюда в Москву.
А я из Москвы сбежал,
прихватив капитал,
прибился к тихому бережку,
где домик, садик и прудик,
и местных учу ребят
лит-ре и русскому языку,
меня здесь любят и чтят -
я чудик.
Их и правда здесь много...
И вовсе мы не село!
Город - мэрия, дорога,
валяльный завод,
достопримечательность -
девушка и весло,
местный народ
отличает мечтательность.
Мечтаем о газификации,
о новом федеральном законе
об индексации дотаций, и
об айфоне,
нередко еще звучащи
мечты про жратву,
но чаще -
уехать отсюда в Москву.
А я из Москвы сбежал,
прихватив капитал,
прибился к тихому бережку,
где домик, садик и прудик,
и местных учу ребят
лит-ре и русскому языку,
меня здесь любят и чтят -
я чудик.
Дорога в Слободку
Скачет «козлик», мой УАЗ,
по колдобинам и ямам
в жизнелюбии упрямом,
звякнул под капотом хламом -
расхохочется сейчас.
Поле, мост над речкой, лес,
снег на елках синий-синий
(а в салоне пахнет дыней),
в небе крест авиалиний -
край обыденных чудес!
Шьет сердечко втихаря
из дорожного суконца,
из искрящегося солнца
страх веселый, страх до донца
мочевого пузыря.
Скачет «козлик», мой УАЗ,
по колдобинам и ямам
в жизнелюбии упрямом,
звякнул под капотом хламом -
расхохочется сейчас.
Поле, мост над речкой, лес,
снег на елках синий-синий
(а в салоне пахнет дыней),
в небе крест авиалиний -
край обыденных чудес!
Шьет сердечко втихаря
из дорожного суконца,
из искрящегося солнца
страх веселый, страх до донца
мочевого пузыря.
На ферме
Живут впятером в бытовке
типа «вагончик» – Равшана,
два маленьких мальчугана
и лесоруб с женой;
видимо, чтоб не пускать молву
о внутренней обстановке,
мне говорит смурной,
встречая меня у грунтовки:
«В дом не зову...»
Как извиняясь, кивнул
на ленту фундамента: «Строю...»
И захромал, сутул,
неказист по крою,
но кряжест, жилист и хваток,
суров – от скул
до подбородка морщины,
словно бы отпечаток
какой-то старой кручины.
За мигрантом
два пса на спуске
с цепи, точь-в-точь
как челядь.
Вынимаю листок с диктантом
сладенькой пуськи:
«Ваша дочь
не знает ни буквы по-русски.
Что будем делать?»
«Вы же учитель? Учите!»
«Тут репетитор нужен,
тут дни и дни...»
В антраците
глаз мелькнули хитренькие огни:
«Что у вас обычно на ужин?...»
И мановеньем клешни
под навесы фермы меня зовет -
кроликовод!
«Я ведь сужусь за те
соточки до дороги,
я тут, как на острове, и ваш УАЗ
у меня на пороге
по суду в городской черте -
все деньги на суд и трачу!»
«Есть там связи...» – в финте
закидываю удочку на удачу.
Улыбается, будто в тот раз.
Живут впятером в бытовке
типа «вагончик» – Равшана,
два маленьких мальчугана
и лесоруб с женой;
видимо, чтоб не пускать молву
о внутренней обстановке,
мне говорит смурной,
встречая меня у грунтовки:
«В дом не зову...»
Как извиняясь, кивнул
на ленту фундамента: «Строю...»
И захромал, сутул,
неказист по крою,
но кряжест, жилист и хваток,
суров – от скул
до подбородка морщины,
словно бы отпечаток
какой-то старой кручины.
За мигрантом
два пса на спуске
с цепи, точь-в-точь
как челядь.
Вынимаю листок с диктантом
сладенькой пуськи:
«Ваша дочь
не знает ни буквы по-русски.
Что будем делать?»
«Вы же учитель? Учите!»
«Тут репетитор нужен,
тут дни и дни...»
В антраците
глаз мелькнули хитренькие огни:
«Что у вас обычно на ужин?...»
И мановеньем клешни
под навесы фермы меня зовет -
кроликовод!
«Я ведь сужусь за те
соточки до дороги,
я тут, как на острове, и ваш УАЗ
у меня на пороге
по суду в городской черте -
все деньги на суд и трачу!»
«Есть там связи...» – в финте
закидываю удочку на удачу.
Улыбается, будто в тот раз.
Прокурор Трясогузок
«Филатов, оп-ля! -
кричу с порога, -
лови кроля!
И через плечо!
И боковыми!»
«Хватит кидаться ими!
Откуда так много?»
«Еще!»
«Ух!
Чуть не убил,
дебил!»
«Звери!»
И вдруг притух:
«Че-как? Принес?» -
как тогда в универе.
«Не вопрос!»
Бандеролька -
из рук в руки.
«Тут сколько?»
«На неделю
хватит тебе от скуки!»
«Как пойдет!» -
потянулся к портфелю.
«К судье же есть ход?..»
«Филатов, оп-ля! -
кричу с порога, -
лови кроля!
И через плечо!
И боковыми!»
«Хватит кидаться ими!
Откуда так много?»
«Еще!»
«Ух!
Чуть не убил,
дебил!»
«Звери!»
И вдруг притух:
«Че-как? Принес?» -
как тогда в универе.
«Не вопрос!»
Бандеролька -
из рук в руки.
«Тут сколько?»
«На неделю
хватит тебе от скуки!»
«Как пойдет!» -
потянулся к портфелю.
«К судье же есть ход?..»
Февраль
Навьюжило снегу-то, намело-то!
Люто мне нравится эта работа -
махать лопатой
в телогреечке мешковатой.
Тридцать метров на девяносто.
Ясно и просто -
въезд, "аллея" в саду и тропки
от дома до бани и до подсобки.
Руки и плечи чувствуют силу,
словно копают врагу могилу,
гнется спина, как будто ничейна,
а в кухоньке ждет самовар глинтвейна.
«Шире, размашистей, резче, чаще!» -
хлестко командует настоящий
этого мира колонизатор -
сердце, мой маленький император.
Навьюжило снегу-то, намело-то!
Люто мне нравится эта работа -
махать лопатой
в телогреечке мешковатой.
Тридцать метров на девяносто.
Ясно и просто -
въезд, "аллея" в саду и тропки
от дома до бани и до подсобки.
Руки и плечи чувствуют силу,
словно копают врагу могилу,
гнется спина, как будто ничейна,
а в кухоньке ждет самовар глинтвейна.
«Шире, размашистей, резче, чаще!» -
хлестко командует настоящий
этого мира колонизатор -
сердце, мой маленький император.
>Трясогузки
пиздец
Охота на кабана
Для загонной охоты уже не сезон,
но мне плевать на закон
пока впотьмах
держат перед зверем барьер
со мной на номерах
справа епископ, а слева мэр.
Там впереди,
в поречье,
прямо передо мной,
лай собак совсем не далече -
приклад у груди,
палец на спуске, как жестяной.
Подняли! По тростникам
ведут,
вбок ушел чертов плут -
матерый!
И тут - на меня, как скорый,
ствол к плечу, кровь к вискам!
Вот он! Вот же! Будет моим!
«Словесник!.. -
Вываливается мэр бухим
под выстрел мне сквозь березник. -
Твоя фляга полна, я уверен!»
«Ё!.. Товарищ Тиберин!..»
«Давай-ка ее сюда и не плачь!» -
забирает флягу, выдохнул-приник,
пьет, будто квас,
а через миг
прямо на нас
уже без дураков секач!
Скрутились узлы из жил
от эдакой передряги,
и тут же, не отрываясь от фляги,
мэр с руки его уложил,
стоит на над ним, как над кручей:
«Я везучий!»
Для загонной охоты уже не сезон,
но мне плевать на закон
пока впотьмах
держат перед зверем барьер
со мной на номерах
справа епископ, а слева мэр.
Там впереди,
в поречье,
прямо передо мной,
лай собак совсем не далече -
приклад у груди,
палец на спуске, как жестяной.
Подняли! По тростникам
ведут,
вбок ушел чертов плут -
матерый!
И тут - на меня, как скорый,
ствол к плечу, кровь к вискам!
Вот он! Вот же! Будет моим!
«Словесник!.. -
Вываливается мэр бухим
под выстрел мне сквозь березник. -
Твоя фляга полна, я уверен!»
«Ё!.. Товарищ Тиберин!..»
«Давай-ка ее сюда и не плачь!» -
забирает флягу, выдохнул-приник,
пьет, будто квас,
а через миг
прямо на нас
уже без дураков секач!
Скрутились узлы из жил
от эдакой передряги,
и тут же, не отрываясь от фляги,
мэр с руки его уложил,
стоит на над ним, как над кручей:
«Я везучий!»
Внезапный герой
И снова, за разом раз,
всё то же, как и сейчас.
Странное дело - дело:
нет для него предела,
муторна поля вспашка,
давит на шею ярмо -
в гору с поклажей тяжко,
а под откос само.
Утро. В пылинках луч.
Трудится класс, скрипуч,
и только один придурок,
трутень, алкаш и мудак,
сын потомственных урок,
врывается вдруг вот так
прямо в урок из окна:
«Война!»
Пьяный в хламину, ржет
с сигареткой в зубах:
«Россия, вперед!»
Лица детей - страх.
«Михалыч, ты чо?» -
выглядываю в окно.
«Шкворень тебе в очо!
Пью вино...»
И снова, за разом раз,
всё то же, как и сейчас.
Странное дело - дело:
нет для него предела,
муторна поля вспашка,
давит на шею ярмо -
в гору с поклажей тяжко,
а под откос само.
Утро. В пылинках луч.
Трудится класс, скрипуч,
и только один придурок,
трутень, алкаш и мудак,
сын потомственных урок,
врывается вдруг вот так
прямо в урок из окна:
«Война!»
Пьяный в хламину, ржет
с сигареткой в зубах:
«Россия, вперед!»
Лица детей - страх.
«Михалыч, ты чо?» -
выглядываю в окно.
«Шкворень тебе в очо!
Пью вино...»
Март
Где-то война... Война!
Где-то сирены вой.
А у меня весна,
солнце над головой.
Славно на бережку
с фляжечкой три звезды -
дыбятся на боку
и наползают льды.
Жарко на языке,
воздух бы весь вдохнуть!
В тихой лесной реке
лед пробивает путь.
Странная благодать -
счастье следить за льдом,
счастье не понимать,
что там потом... Потом?
Прелью пахнет с земли
с хохотом воронья -
знаю, что там вдали
черная полынья.
Где-то война... Война!
Где-то сирены вой.
А у меня весна,
солнце над головой.
Славно на бережку
с фляжечкой три звезды -
дыбятся на боку
и наползают льды.
Жарко на языке,
воздух бы весь вдохнуть!
В тихой лесной реке
лед пробивает путь.
Странная благодать -
счастье следить за льдом,
счастье не понимать,
что там потом... Потом?
Прелью пахнет с земли
с хохотом воронья -
знаю, что там вдали
черная полынья.
Ранний гость
Спозаранку
занялся бегом,
сделал по саду круг,
три раза поднял болванку,
как штангу болваны, -
подтянул осанку,
растираю снегом
розовое мясцо,
охлопываю барабаны -
ягодицу, плечо, берцо...
И тут в ворота
начинает вдруг
ломиться кто-то.
Через щелку в калитке,
подобно улитке,
высовываю лицо,
прикрывая срам, -
отец Равшаны!
Говорю: «Салам...»
Не так уж и строг,
наоборот – влетел:
«Видит пророк -
вы бог!»
(...переплетенье тел...)
«Суд постановил... -
зачитывает все по складам,
не замечая, что я нагой. -
Сколько я должен вам?»
Так мил!
«Кролика за урок,
договор же такой.»
«Дайте лишь срок,
я за все воздам!»
Тут и заметил: «Ой!..»
И, пятясь отсюда,
повторяет без перерыва:
«Чудо! Чудо!»
А пуська-то не болтлива.
Спозаранку
занялся бегом,
сделал по саду круг,
три раза поднял болванку,
как штангу болваны, -
подтянул осанку,
растираю снегом
розовое мясцо,
охлопываю барабаны -
ягодицу, плечо, берцо...
И тут в ворота
начинает вдруг
ломиться кто-то.
Через щелку в калитке,
подобно улитке,
высовываю лицо,
прикрывая срам, -
отец Равшаны!
Говорю: «Салам...»
Не так уж и строг,
наоборот – влетел:
«Видит пророк -
вы бог!»
(...переплетенье тел...)
«Суд постановил... -
зачитывает все по складам,
не замечая, что я нагой. -
Сколько я должен вам?»
Так мил!
«Кролика за урок,
договор же такой.»
«Дайте лишь срок,
я за все воздам!»
Тут и заметил: «Ой!..»
И, пятясь отсюда,
повторяет без перерыва:
«Чудо! Чудо!»
А пуська-то не болтлива.
Урок патриотизма
«...русский мир! -
закончил урок. – Вопросы?»
Встает Андреев,
спорщик русоволосый,
разводить дискуссии ювелир,
очаровательнейший хитрец:
«Не делайте из нас злодеев!
Война ведь зло! Билет
в один конец!
Конец...»
«Тогда отдайся злу,
ведь сердце – людоед...
Не отрицай,
как соевый слюнтяй!
Сквозь миллионы лет
взгляни во мглу
пещер,
мой лицемер!
Смотри,
смотри туда,
откуда ты пришел -
там пьяная орда,
безумные цари,
вельможный произвол
и шаек босоногих главари
льют кровь на алтари,
там бронепоезда,
там казней череда,
там декабри, там октябри!
Ты от рожденья зол,
но мы стоим,
как Иерусалим.
Захочешь - навсегда!»
И напоследок, словно оплеуху:
«А помнишь муху,
которую украдкой
ты расчленил
с улыбочкою гадкой,
достойной всех
на свете чикатил?
Был грех?..»
Парнишка даже взмок.
Звонок.
«...русский мир! -
закончил урок. – Вопросы?»
Встает Андреев,
спорщик русоволосый,
разводить дискуссии ювелир,
очаровательнейший хитрец:
«Не делайте из нас злодеев!
Война ведь зло! Билет
в один конец!
Конец...»
«Тогда отдайся злу,
ведь сердце – людоед...
Не отрицай,
как соевый слюнтяй!
Сквозь миллионы лет
взгляни во мглу
пещер,
мой лицемер!
Смотри,
смотри туда,
откуда ты пришел -
там пьяная орда,
безумные цари,
вельможный произвол
и шаек босоногих главари
льют кровь на алтари,
там бронепоезда,
там казней череда,
там декабри, там октябри!
Ты от рожденья зол,
но мы стоим,
как Иерусалим.
Захочешь - навсегда!»
И напоследок, словно оплеуху:
«А помнишь муху,
которую украдкой
ты расчленил
с улыбочкою гадкой,
достойной всех
на свете чикатил?
Был грех?..»
Парнишка даже взмок.
Звонок.
Масленица
Площадь пышет от жаровен
дымом, запахом стряпни
и бурлит в ней, многословен,
гул веселой болтовни,
раскудахтались трещотки -
кто-то взял их сразу пять,
нанизал, как будто четки,
на веревку – и трещать;
нарядившись в шлем и латы,
мэр, как водится, поддатый
раздает блины с лопаты,
а Михалыч, в стельку пьян,
рвет обшарпанный баян:
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!»
Прокурор с судьей под локти
в сцепке ну наперебой
в грязи черной, словно в дегте,
топотать, кружить юлой
и, выпячивая грудки,
ниоткуда в никуда
мимо них проходят утки
с диким шумом, как орда.
«Чье добро?!» «А вот жаркое
к нам само пришло!» «Какое!»
«Да оставьте их в покое!»
«Мэр выносит каравай!»
«По полста еще давай!»
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!..»
Лишь один серьезен дядя
в длинном сереньком плаще -
в толчее он ходит, глядя,
будто мышь нашел в борще,
и, убрав от глаз бутыли,
каждый следом за другим,
повинуясь тайной силе,
замолкает рядом с ним.
А епископу до фени,
с блинчиками в жирной жмене,
с факелом к бетонной сцене,
прямо к чучелу Зимы,
прет он, прет из кутерьмы:
«Гойда, гойда разухабь
русских бездорожий хлябь!»
https://stihi.ru/2024/11/14/5941
Ваш Юрец Ш.